* * *
Тихий летний вечер. Зной спал. Нежное июльское солнце больше не обжигало, бережно лаская кожу тёплыми лучами. Тихий морской бриз лёгкими порывами раздувает золотистые локоны стоящей у распахнутого окна девушки. Длинный подол нежно-голубого платья волнистым шлейфом стекается к самому полу просторного зала. Белоснежные кружева воротничка юрко прячутся под светлыми вьющимися прядями. Она стоит и смотрит на коралловое свечение неба, переливающееся лучистым блеском заходящего солнца, не желающего отпускать полюбившийся ему северный город. Сегодня покажутся белые ночи — небо вновь будет совсем светлым, словно утренний рассвет восходит над столицей, и только слабый блеск маленьких звёзд в безграничном кремовом омуте убаюкивающе, большим мягким одеялом накроет город ночным покровом. Она молчит, не позволяя себе издать ни звука — будто бы боится спугнуть это тихое мгновение. Замерев так, она все больше походит на фарфоровую куклу. Такую же красивую, нежную… И очень хрупкую. Саша не хочет тревожить её сейчас, когда она по-настоящему расслаблена и спокойна. Но не может. Если не рассказать обо всем сейчас, может стать слишком поздно, и тогда о встречах в том виде, в коих они есть сейчас, впредь можно будет забыть. И теперь он должен не только этот запрет предотвратить, но и вопиющее безобразие грядущей свадьбы не допустить. — Душа моя, здравствуй, — тихо начинает Саша, отворяя дверь её покоев. — Прости за … вторжение. Могу Я с тобой поговорить? — Саша… Маша оборачивается и тепло ему улыбается. Неужто ждала?.. — Конечно, можешь. Проходи. Он закрывает за собой дверь и проходит дальше в просторный, осветленный нежным свечением зал. На мгновение теряется, когда маленькая женская рука ведёт его к ближайшему креслу, но все же покорно опускается на него, не в силах отвести взгляда от блеска лазурных глаз и золота вьющихся у хрупких плеч волос стоящей напротив девушки. — О чем ты хотел поговорить, свет мой? — опускаясь на подлокотник кресла, осторожно кладет руки ему на плечи. Не укрывается от неё скрываемое напряжение, отчего она тотчас меняется в голосе. — Что-то случилось? Саша тяжело вздыхает, не в силах подобрать нужных слов для объяснения всего происходящего у себя на душе. Маша это чувствует и понимающе замечает: — Ты можешь обо всем мне рассказать. Я готова тебя выслушать. — Ты знаешь, что задумали при дворе? — В каком смысле «задумали»? — Значит, не знаешь… Саша поднимается с кресла и, дождавшись подобного от неё, бережно сжимает в руках её хрупкие ладони. Вздыхает, словно набираясь решимости, и, наконец, продолжает. — Ты наверняка знаешь и помнишь старый обычай, когда княжеских наследников к царевнам сватали… Ему хватило всего одной фразы, чтобы заметить, как всё тотчас меняется в ней. В небесно-голубых глазах зажглись тревожные искорки. Она старается убедить себя, что происходящее сейчас — не более, чем очередная неудавшаяся шутка в её адрес, подобная первоапрельским выходкам покойного Петра Алексеевича. Приспичило тогда, тоже, посредь дня выдернуть её из Кремля. И ради чего?«Первое апреля — никому не верь!»
Ну, Пётр… Нет давно, а всё ж память о себе даже в таких «шутках» оставил! Но то были безобидные шутки, а здесь… За Сашу страшно. Ему ведь всего семнадцать… И, стоит признать, немного ревностно. — Я не хочу этого. Ещё бы ты хотел, Саша! Ты в себя толком после декабристов не пришел, убедить тебя, что в пожаре вины твоей нет, как и в том, что после него случилось, уже, кажется, вовсе тщетно, твое детство буквально распланировали и раздробили между учебниками и столичной ношей, а теперь ещё и женить против воли хотят! Бедный… Они вообще там — при дворе, — знают о существовании чужого мнения? А о чужих желаниях? Пожалуй, ей всё же повезло. Какие бы ужасы на её юность ни выпали, а всё ж участи быть выданной замуж за кого не попадя ей избежать удалось. Ну… почти. Ещё бы Сашу теперь от неё оградить… но как? Он на неё пронзительным взглядом смотрит. Серебро гранитное блестит отчаянно-отчаянно — опять стоит он перед ней ребенком, как много лет назад, и помощи просит. Спаси, тёть Маш, выручи, сделай что-нибудь… Ох, Саша. Что же ей с тобой сделать-то?.. — Саш… — Не нужен мне этот договор, — оживает, наконец, от её голоса. Брови тонкие хмурит, крепче в ладонях руки её сжимая. — Ни он, ни свадьба. Маша на него смотрит, не моргая. У неё сейчас столько мыслей в голове, но ни одной, способной ему хоть чем-то помочь. Что она может сделать? А что должна? Господи, да всё, что угодно — это ведь вопиющее безобразие, что они с ним сотворить хотят! Хоть сама под венец, ей Богу, иди! Минуточку… — Мне только ты нужна. Что?.. Маша теряется, бегая ошарашенным взглядом по всему его лицу. Он смотрит прямо ей в глаза. Не позволяет отвести взгляда от нежной лазури. — Что ты предлагаешь? Глупый вопрос. Чертовски глупый! Ну что он может предлагать, если сам же к ней пришел? Что он предложит, смотря на неё таким трепетно-грустным взглядом, будто жизнь его от одной неё сейчас зависит? Теряешь, теряешь хватку, Маша… — Не знаю. Врёт, как дышит. А дышит часто. Маша рукой к прядям его каштановым тянется, легко перебирая непослушные кудряшки. Излюбленное движение всегда его успокаивало, на что Московская рассчитывала и в этот раз. Саша вздыхает огорченно, продолжая смотреть на неё с отчаянием обреченного. Она давно не видела его таким. Романов всегда представал перед ней гордым и собранным. В иссиня-черном камзоле с синей лентой, стоя по правую руку от Императора в вытянутой, царственной осанке. С цепким, холодным взглядом студенисто-серых глаз — ледяных, точно берега гранитные, — таким, что и выдержит не каждый. Представить страшно, что Пьер чувствовал, когда Саша этим взглядом на него смотрел. Сгоревшая Москва требовала отмщения, а всё ж не стал он варварством на варварство отвечать — дражайший Париж целехонький остался, щепки не упало. В глаза лишь ему взглянуть хотел. Ответ найти… У его ног сейчас вся Европа. А он стоит перед ней неспособным вымолвить ни слова. Сказать ей что-то хочет. А что именно — сам не знает.Скажи, не бойся. Не молчи только. Слышишь? Не молчи, Саша…
— Я могу что-то сделать? Что-то она совсем плоха в вопросах. Что тут можно сделать, когда… — Можешь. Может? Выходит, не всё потеряно. А что может? — Но Я не в праве тебя принуждать, — взгляд отводя. — И пойму, если ты откажешься. Вот оно, что…«Хоть сама под венец, ей Богу, иди!»
Что ж. Если это — единственное, чем она помочь ему может и что избавит его от стенаний душевных… То она, пожалуй, готова. — Это поможет? У него взгляд дрогнул. Без лишних слов её понял. — Да. — Хорошо. Маша уголками губ улыбается и едва смешок сдерживает, стоит завидеть, как округляются от неожиданного ответа его глаза. Вырос, кажется — а всё же не может понять, что стоит перед ней давно уже не неотесанным мальчуганом, а взрослым осознанным мужчиной. Он способен принимать осознанные решения. Действовать, как велит ему совесть. Женщина всегда уважает выбор своего мужчины и готова поддержать любое его стремление. И Он для неё не исключение. — Я готова.* * *
Венчание. Один из самых важных и запоминающихся моментов в жизни каждого человека. Момент, когда он связывает свою судьбу с кем-то невероятно дорогим и любимым — тем, с кем готов будет быть и в горе, и в радости, с кем станет делить всю свою жизнь, и кто станет для него смыслом в его земном существовании — для кого-то с отведённым сроком, а для кого-то… Вечном. Петербург не в силах отвести взгляда от Москвы. Она стоит совсем рядом. Белоснежное платье вьется к самому полу, и его бережно придерживают подоспевшие слуги. Лёгкая, почти прозрачная вуаль едва заметно дрожит под слабым дуновением пробравшегося в зал ветерка, а под её тканью застыли в восхищенном ожидании лазурные глаза, блестящие под светом десятков ярких свечей, чей тихий треск слышится среди замершей тишины. Золотистые волосы волнистыми прядями стекаются вниз, аккуратно ложась на плечи, и слабо подрагивают под скрывающей их белоснежной фатой, длинным шлейфом стелящейся по подолу шелкового платья. На голове сияет и переливается сотнями огоньков диадема из белого золота в виде цветочного венка. Она оборачивается, но он, завороженный её красотой, этого даже не замечает. Она тепло улыбается, заметив влюблённый блеск в его глазах. Легко касается ладонью его руки, некрепко сжимает её, и только этим тёплым движением возвращает его из сказочного любования в реальность. — Слышала, весь двор обсуждал твоё решение на мой счёт. — Они могут говорить всё, что захотят… Но тебя у меня не отнимут. — А ты герой, — улыбается Маша. — Смог пойти против всех и даже не задумался о последствиях, которые нас могут ждать. — Они ничего не посмеют нам сделать. Я им этого не позволю. — Мой герой, — отвечает едва слышно. Принесли венчальную шкатулку. Саша берёт пару обручальных колец. Золотые и тонкие, льющимся светом сияющие под блеском свечей церемониального зала, а на контуре аккуратные надписи: Москва — для него, Санкт-Петербург — для неё. Он молча смотрит на неё, она поднимает на него взгляд и протягивает ему руку. Он осторожно надевает кольцо на безымянный палец её правой руки, она проделывает то же самое. Они встречаются глазами, не слушая, что говорит священник. Всё и так предельно ясно. Их жизни отныне навсегда связаны крепчайшими узами, две судьбы сплелись в одну, и теперь оба в ответе друг за друга. Им вдвоём предстоит пережить многое, но вместе они обязательно справятся с любыми трудностями и невзгодами, которые подкинет им жизнь. Им вдвоём предстоит держаться вместе в горе и радости, делить друг с другом одну жизнь на двоих, поддерживать и укреплять их маленькое семейное гнездышко, в котором однажды зазвучит весёлый звонкий детский голосок и раздастся топот маленьких озорных ножек.«Отныне, помолившись перед Господом, связываете Вы свои судьбы прочными узами…»
Петербург берет Москву за руки и некрепко сжимает её маленькие ладони.«По воле Божьей велено мне заключить брак между двумя любящими сердцами…»
Он смотрит на неё полными неизмеримой любви глазами, она тепло ему улыбается.«Отныне являетесь Вы мужем и женой! Да будет же вам сопутствовать счастье, а ваш семейный очаг наполнится любовью и гармонией…»
Он легко касается белоснежной вуали и осторожно поднимает её, позволяя себе открыть взор небесной лазури Машиных глаз. Она склоняет голову на бок, и взгляд её блестит ярче под золотым освещением церковных свечей.«Помолившись перед Господом да исполнив обряды, церковью христианской веленые, благословляю Вас!»
Он дожидается разрешения и целует её, не смея выпустить хрупкие ладони из своих рук, она кротко закрывает глаза и отвечает взаимностью. Весь мир замер в одном единственном мгновении, в котором существуют только они вдвоём, окрыленные сбывшейся мечтой и окружённые невиданным чувством нежности, прежде таящимся где-то глубоко в сердцах и теперь вихрем стремящимся на волю, лёгким дуновением ветра летящим по всему церемониальному залу, меж вельмож и церковников, блеска храмовых свечей и расписных колонн дворца — на волю, прямиком в коралловый свет ослепленного заходящим солнцем неба.* * *
Счастье оказалось не таким уж безоблачным. Так неуютно Маша себя ещё не чувствовала. В первой брачной ночи не было ничего постыдного, что смогло бы вогнать её в багряный румянец смущения — тем более, что Саша этот шанс вполне заслужил, однако… Показывать ему все свои шрамы хотелось едва ли. Маша неспеша расстегивает крупные пуговки. Спальные одежды опадают на пол тихим шлейфом. Она оборачивается… И ловит на себе его взгляд. Восхищенный, полный очарованного любования. Словно не искалечена кожа светлыми рубцами, не зияют пятнами следы жутких ожогов, которые и по сей день мешают спать, противно изнывая и заставляя морщиться, стоит только лишним движением потревожить едва затянувшийся участок. Стало не по себе… Даже слишком. — Что? — боязливо, но все же решается спросить Маша. В памяти вновь начали всплывать не самые приятные воспоминания давних времен, заставляя ближе притянуть к себе одеяло. Мурашки пробежались холодком по телу. — Ты… Красивая, — всё с таким же восхищением. Спасибо ещё, что моргать не забывает — того глядишь, подумать можно было бы, будто статуя перед ней какая. — Очень, очень красивая. Осторожно, будто бы боясь причинить боль, пальцем очерчивает кривую линию на коже. От плеча к ключицам, на шею и ниже — к груди. Замирает и на неё смотрит, словно разрешения выжидая. Целует хрупкое плечико, и ей от жеста такого будто легче становится — кажется, почти и не болит… — Брось ты, Саш, — поджимая губки и бровки сдвигая, уголками глаз морщится. — Что в них красивого? Это же шрамы… Страх один да… отвращение. Он взгляд на неё удивленно-смятенный поднимает, отчего она теряется. — Никогда не говори так, — на тон ниже. — Это не отвращение, а живое свидетельство твоей… жертвенности. И безграничной храбрости, — Маша замечает, как тяжело дается ему одно только упоминание той войны, и позволяет себе улыбнуться. — Не говори глупостей… В тебе не может быть ничего отвратительного. И никогда не будет. — Как скажешь, — ласково. Взгляд всё же прочь отводит, всматриваясь в темный угол их покоев. Счастье оказалось не таким уж безоблачным. Для законности брака нужен наследник. Саша понимающе касается рукой её ладони, пытаясь заставить небесные глаза отмереть от боязливого смятения. Если она этого не захочет — он не в праве ослушаться и пойти против её воли. Ему безразличны все требования и правила, единственный закон для него — это её слово. — Если ты не захочешь, только скажи. Я не в праве тебя принуждать. — Всё в порядке… Просто задумалась. — Ты всё ещё помнишь… Он не решается договорить. По её телу пробегает дрожь. Помнит, Саша. И не думала бы об этом так сильно, если б ты немного помолчал! — Да. — Прости, Маш… Она этого будто бы не слышит. К собственному удивлению возвращает нежную улыбку и доверчиво продолжает, одарив его полным тёплой ласки взглядом. — Не будем об этом. Прошлое ведь на то и прошлое, чтобы оставить в нём всё самое тёмное, верно? Саша брови удивленно вскидывает, но всё же одобрительно кивает. — К тому же… Маша смерила его внимательным взглядом. — Я знаю, что с тобой моё сердце никогда не разобьётся. — Не посмею разочаровать тебя. Повисла недолгая тишина. Будто бы никто не знал, что говорить и делать дальше. Сашу даже успели посетить мысли, будто бы за зря весь этот… спектакль. Перепугал Машу, венчаться вынудил — хотела ли она этого на самом деле? — страхи её совсем не вовремя разбудил… Напряжение накалялось осознанием необходимости рождения наследника. Маша вообще будет в состоянии?.. — Маш… — Да, свет мой? — Могу я тебя кое о чем спросить? Немного… деликатном. Улыбается, догадываясь, о чём он соизволит говорить… И всё же позволяет себе оказаться первой. — Ты о наследнике, да? — Да. — Тебе интересно, смогу ли Я его родить после… всего того, что произошло? Он кивает и тотчас теряется в недоумении: Маша улыбается. Улыбается, так спокойно говоря об этом, будто бы подобное для неё — нечто само собой разумеющееся! Пережить такую боль в зареве пожара, заходиться в судорогах от мучительного жжения медленно заживающей, вечно тянущей и наново рвущейся кожи… Он поражается её спокойствию. И ещё больше восхищается ею самой. Перед мгновением, когда тусклый свет их покоев окончательно меркнет, он слышит её тихий, походящий на шепот, голос. — Ты меня явно недооцениваешь.