* * *
Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Пожалуйста, перезвоните позже.
Саша хмурит брови, вслушиваясь в долгие гудки на другом конце линии. Это уже четвертый раз за день, когда он пытается дозвониться до Маши. Она обещала приехать ближе к обеду. Стрелки часов упрямо показывали половину четвертого дня, однако ни звонка, ни сообщения от жены он так и не дождался, как и не встретил на пороге своей квартиры на Гороховой. Странно. За Машей водился грешок щеголять с беззвучным режимом, а подолгу игнорировать сообщения уже вошло в привычку, однако пристрастием оставлять его без ответа она никогда не страдала. Так почему же он уже битый час пытается безуспешно до неё дозвониться?.. Случилось что-то? Он не знает и верить в это не хочет. Однако ждать у моря погоды хочется ещё меньше, возможности копаться в Машиной голове нет, как и малейших зацепок о том, что с ней и где она может быть, а потому остается последний вариант. Звонить сыновьям. Денису звонить бесполезно — он с матерью общается нечасто, в основном когда к нему самому приезжает… а вот следующий в списке вызовов мог оказать неизмеримую помощь. На другом конце трубки послышались подозрительные шорохи. А вскоре, откашлявшись, заговорил голос. — Да, пап? Даня… ну, слава Богу! Хоть кто-то же должен был сегодня ему ответить? — Что-то случилось? — не давая отцу даже поздороваться. — Если да, то говори быстрее. Я неважно себя чувствую. — В чём дело? Резко и холоднее, чем хотелось. — Новости включи. Он отдаляется от телефона, и Саша слышит жуткий глухой кашель. По телу пробегает холодок и неприятно покалывает спину. — Что случилось, Дань? Тебе плохо? Химки издает невнятный звук, похожий на тяжелый выдох — было заметно, что разговор, как и сама необходимость дышать, дается ему необычайно тяжело. — У нас смог, пап. Весь город под куполом. — Вся Москва?.. — Нет, Саратов! Ну конечно, что же ещё!.. Он снова заходится в кашле, на этот раз уже даже не стараясь его сдержать. — Денису скажи… скажи, чтоб билеты на самолет сдавал. Его в Москву всё равно не пустят… на сапсан тоже можете не рассчитывать, здесь всё в дыму — ног собственных не видно. Даня делает облегченный вдох — отпустило. Ненадолго. — Это всё, пап? Прости, я не в состоянии разговаривать. — Да… то есть нет. Мама не с тобой? — В больнице. Сердце пропустило удар. Как это — в больнице?.. Чёрт, что за вопросы?! Конечно, в больнице! Весь город под черным куполом, едкий дым заполонил собой всё пространство, отравляя каждую частичку и без того не блещущего свежестью воздуха — чего он ещё ожидал? Бедная Маша… у неё ведь и без того астма в этом году подозрительно часто проявлять себя стала, теперь ещё и это. Страшно представить, в каком она сейчас состоянии находиться может… — В какой? — Склифосовского… ты что, к ней собрался? — Да. — Больной. Даня… мастер ловкого словца. А что ещё ему остается делать? Сидеть здесь — в Петербурге, — зная, что сейчас где-то за семьсот километров отсюда задыхаются в очередном приступе его жена и дети? Если уж Даня еле держится — подумать страшно, что чувствуют остальные. В трубке снова слышится кашель. Надрывный и долгий — накативший с новой силой. Дане едва сил хватает, чтобы с ним справиться. — Всё, пап, не могу больше… — голос звучит сдавленно и совсем хрипло. Слышно, как простые слова даются ему с большим трудом. — Прости. Откашливается, прочищая горло, и говорит на порядок тише. — И на будущее: если что-то нужно — звони Арсению. Он — единственный, до кого не долетело. Звонок обрывается. Саша ещё несколько минут стоит с зажатым в руке прибором. Руки произвольно сжимаются в кулаки. Пора ехать в Москву. В город закрыты все пути… кроме одного. Если сапсан и самолет ему теперь не помощники — самое время сесть за руль служебного черного мерседеса. Не зря же он в юности учился водить машину?* * *
Москва встретила огромной черной завесой. Густой едкий дым заполонил весь город, полностью поглотив его и загнав под беспросветный ядовитый купол. Он плохо помнил, как доезжал до больницы. Не удержались в памяти и попытки отыскать нужную палату. Наконец — заветная дверь. Он замирает, едва коснувшись ручки. По ту сторону слышится надрывный кашель, сопровождаемый тихими всхлипами. Маша… что же с тобой происходит? Белоснежная дверь с тихим скрипом открывается, впуская его в просторное помещение больничной палаты. Маша не оборачивается на звук — подумала, врач. Однако несмотря на накинутый на плечи белесый халат и гордо сидящие на носу круглые очки, медицинскими знаниями Саша явно не блистал… да и пришел совсем по-другому поводу. — Маш?.. Она не верит собственным ушам. Неужели настолько смогом отравилась, что теперь и голос его мерещится?.. Неспеша оборачивается. Батюшки… да Саша весь — целиком, — ей мерещится! — Машенька… Она выглядит… плохо. Очень плохо. На измученном, скрытом массивной кислородной маской болезненно-белом лице читалось немое отчаяние. В лазурном свете лазурных глаз померк былой солнечный блеск — вместо него теперь боль и отчаянное желание сорвать к черту эту маску, броситься в его объятия и… что угодно. Просить, умолять, на коленях стоять — всё, — только помоги. Помоги, Саша… пусть оно уйдет… Больно же… чертовски больно! К аппарату её подключили ещё в карете скорой. Когда врачи приехали, Маша была уже без сознания — повезло, что дверь на ключ закрыть не успела, так и не решившись выйти из дома. Дышать самостоятельно больше не получалось. Огромный шумный ящик с трубками заставлял легкие работать без её участия — делали они это, впрочем, без особого энтузиазма. В груди безумно жгло и кололо, а на лице то и дело проскакивали болевые морщинки. Глядя на то, как его ангелочек от боли щурит глазки, смотря на него при этом с таким вымученным отчаянием, Саша готов был сквозь землю провалиться. Прижать к себе, забрать на себя весь этот ужас — сделать хоть что-то, что может ей помочь… К сожалению, ничем помочь он ей не может. От этой мысли становилось горько. — Машенька, милая… Подходит ближе. Садится у самого изголовья её кровати. Запускает тонкие изящные пальцы в пшеничные пряди — она глаза прикрывает. Не мерещится… он настоящий… — Саша… Слово вырывается из груди с надрывом и невиданной тяжестью. Лицо искажается в болевой гримасе. — Тш-ш-ш… я здесь, родная. Я с тобой. Бережно берет её ладонь. Крохотная ручка буквально утопает в его объятиях, слегка подрагивая. Он подносит её ближе к губам, целуя нежную, холодную — не то от прохлады в палате, не то от близкого к катастрофическому самочувствия, — кожу. Целует каждый миллиметр, каждый пальчик. Она коснуться его хочет — сжимает ручкой его длинные тонкие пальцы. Он понимающе прижимает хрупкую ладонь к щеке. Маша вдруг на короткое мгновение ему улыбается — чисто и искренне, словно нет никакой астмы, никакого ядовитого смога, словно всё хорошо, как было раньше, — но вскоре улыбка искажается очередным всплеском боли, за которым следует тяжелый, надрывный кашель. Аппарат протяжно запищал, знаменуя очередное ухудшение и снижение концентрации кислорода в крови. — Тш-ш-ш… всё-всё, Маш… ничего не говори. А ей хочется. Хочется столько всего сказать… поблагодарить — за то, что приехал. Поругать — за это же… и зачем только? На улицу ведь выйти страшно — всё, как в тумане, люди появляются и тотчас пропадают в густом облаке дыма, — всюду противный запах гари, душно, жарко… Эх, Саша. Что с ним ни делай, как ни ругай, как ни запрещай — а он всё равно приедет, когда ей плохо. Потому что любит, переживает… кто же ещё, если не он, к ней, чуть что, приедет? Она чуть задирает голову, пытаясь уловить положение, в котором дышать становится легче. Боль разливается от легких в каждую часть отравленного тела. — Сильно больно?.. Скорее самому себе. Ответа не ждет и даже не рассчитывает на реакцию. Она в ответ лишь кивает, жмуря глаза. Наклоняется совсем близко. Губами касается её лба — холодный-холодный, — носом утыкаясь в золотистые пряди. Гладит густые пшеничные локоны, слегка почесывая в попытках успокоить. — Всё будет хорошо, Машенька. Ты сильная — ты обязательно справишься… мы справимся. Слышишь? Слышит… Справится. Обязательно справится… ради тебя, Саша. — Поспи, Маш, — шепотом. Взглядом серебряным по всему её личику бледному блуждает — видит, как она устала и замучилась… совсем как тогда, две сотни лет назад. — Поспи, тебе надо отдыхать... Заботливо укрывает её легким прохладным одеялом. Сжимает маленькую ручку в своей ладони, легко поглаживая нежную кожу. Голову свою на её опускает, свободную руку вновь в волосы шелковистые запуская — Машу это магическим образом всегда успокаивало, — глядя, как опускаются её веки, закрывает глаза сам… и тихо, едва слышно… — Я буду рядом. Будет. Они пройдут через это вместе — пускай это очередная временная трудность, очередная преграда, очередное испытание, которое им суждено преодолеть… они сделают это вдвоём. Он готов не отходить от её постели до тех пор, пока не уйдет эта тягучая едкая отрава. Готов кормить с ложечки, усаживая на колени и прижимая к себе, как дитя. Готов до поздней ночи читать любые книги, лишь бы ей удалось поспать хотя бы несколько часов… готов делать всё, что угодно — только пусть Маше станет легче. А потом они уедут в Петербург. Вновь будут часами стоять на берегу Финского, вслушиваясь в озорной визг чаек у гранитных берегов. Пройдутся по набережным, покатаются по Неве до веселых брызг, и услышит он, наконец, её лучистый задорный смех… Всё это обязательно будет. И они придут к этому вместе.