Ссоры, крики, скандалы, визги, горы мата и убийства — норма для семьи Романовых–Московских. Последним, конечно, обе столицы, несмотря на наличие скелетов в шкафах, не промышляли, зато точно знали, как вывести друг друга из себя. Причина накала страстей всё та же — несовместимость принципиально разных характеров.
Петербург, повзрослев и пройдя череду не самых приятных для себя как морально, так и физически, испытаний, теперь стал спокойным и тихим, обладающим невероятной выдержкой и таким же чудным терпением, чем иногда выводит ещё больше, сидя с «рожей кирпичом» и абсолютно без эмоций смотря своими серебряными глазами в багровое от злости лицо оппонента.
« — Зачем кричать, если можно просто помолчать и дать человеку выговориться?», — принцип хороший, но раздражает страшно, до жутко неприятной в теле дрожи.
В их поистине огромной семье вровень с Машей никто не шёл и даже рядом не стоял с её характером. К слову, себя она считала не более, чем жертвой конфликтов, которые, с её слов, провоцируют мальчики, дабы вывести её из себя и хорошенько побесить, ставя перед собой чёткую цель довести до нервного срыва и покупки новой партии тарелок (чтобы было, что потом разбивать в порыве гнева), и самой быть зачинщицей ссор никаким образом не могла.
Очередной взрыв эмоций начался вполне обычно и по стандартной причине.
— Тебе не кажется, что пора брать больничный?
Вполне безобидная, но в данный момент прогремевшая громом среди ясного неба Сашина фраза стала отправной точкой момента, когда Маша начнёт выглядеть, словно кипящий чайник.
— Что значит «брать больничный»?
— Звонишь по телефону, печатаешь бумажку…
Издеваться вздумал? Ну, хорошо. Значит, готовься страдать, юморист несчастный.
— Поражаюсь твоими интеллектуальными способностями, Сашенька. И откуда же на тебя мысли такие снизошли?
— Оттуда же, откуда на тебя сегодня снизошли шестнадцать тысяч заболевших.
— А что это ты так за моей статистикой следишь? На свою бы посмотрел — у самого восемь сегодня, при обычной норме в три.
— Если бы не смотрел, не говорил бы о больничном.
— Не знаю, как ты, а я со своим положением вполне справляюсь.
С этого загорелся уже Саша.
Она — справляется?! Фурор — нечего сказать. Только сегодня ночью опять они балансировали между непримиримым желаем вызвать скорую и сбить пробивающую отметку в тридцать девять градусов температуру и надеждой на «авось», потому что неделю назад ситуация была точно такая же, и обошлось, слава Богу, без ночных вызовов. Эпидемия на спад идти не хочет, людей всё больше болеет, а из-за этого и Маше хуже становится — ни недели не проходит без эпизодов, когда она, обессиленная, в постели сидит, ингалятор к губам прижимая. Плечи устало опущены, личико бледное болевой гримасой искажается, а легкие горят от ощущений обжигающих — дышится тяжело, неохотно… и это называется «справляться»?
Ох, видит Пётр Алексеевич, он этого не хотел — но жена своим поведением самостоятельно к этому подталкивает.
— Нет, Маша! Ни черта ты не справляешься!
Маша, чьё самолюбие явно было задето, сложила руки на груди и приподняла брови в ожидании дальнейших действий мужа. Возмущение било через край: во первых, кто дал право ему повышать на неё голос, а во-вторых, наверное, ей лучше знать, справляется она с ковидом или нет?
На доносящиеся с кухни звуки вышли Даня и Арсений. Первый в силу более длительного, в отличие от брата, пребывании в обществе родителей, к подобным сценам успел привыкнуть и считал их чем-то вроде бесплатного кино, шутя иногда про то, что попкорна да колы не хватает, чтоб на такое шоу смотреть, да приговаривая любимое: «— О-о-о, резня!».
Ух, Дениса не хватает… он бы успел заснять.
А вот младший семейные разборки на дух не переносил и при малейшем повышении тона голоса одного из родителей сразу весь сжимался, словно война или буря страшная надвигается.
Убедить его в том, что скоро всё кончится и те вновь заживут мирно и счастливо, а всё происходящее — дело максимум часа, — не получалось даже у Дани, отчего ему частенько приходилось максимально тонко и осторожно намекать взрослым, что пора либо заканчивать, либо решать свои проблемы за пределами квартиры, желательно подальше от них двоих.
— Ну и? Что замолчал? Продолжай, ты же так оживленно начал, — издевательски улыбается Маша.
— Благодарю за разрешение, Мария Юрьевна! — хмурится. — Если бы у тебя, как ты говоришь, всё под контролем было, то сейчас ты бы не выглядела, как поганка! Забыла, что ночью было? Как температуру мы тебе безуспешно битый час сбивали, как трясло и лихорадило тебя? Дышать как тяжело тебе было, какой кашель страшный был, что даже мальчики проснулись и за тебя переживать начали — не было этого разве?
— Ах, это я ещё и виноватой осталась? Извините, Ваше Высочество, что потревожила Ваш чрезвычайно чуткий сон! Надеюсь, Вы не в обиде на меня? Обещаю, впредь такого вопиющего безобразия не повторится, коли жена так остро на нервишки Ваши действует.
— Да кто тебя винит-то, Маша? Ты меня вообще слушаешь, или только себя слышать привыкла? И так здоровье уже ни в какие рамки — кашель постоянный, озноб, прочая лабуда! Мы тебе еле как под утро температуру сбить смогли, в чувства привести тебя никак не получалось, и ты мне говоришь, что со всем справляешься? Саму себя-то хоть пожалей! Совсем загнуться надо, чтобы потом с кровати не встать, как в апреле в том году?
По взгляду жены Саше сразу стало понятно, что единственная причина, по которой он всё ещё жив — это стоящие рядом дети, которым нужен отец, ибо в неполных семьях в современных реалиях жить крайне тяжело.
— Всё сказал? Или есть, во что ещё меня мордой ткнуть?
— Маш, успокойся.
— Я спрашиваю, ты всё сказал? — повторяет Маша.
— Всё, — вздыхает и устало прикрывает глаза.
— Прекрасно. А теперь, с твоего дражайшего позволения, я тоже кое-что скажу. Мне искренне жаль, но ты выбрал не того человека, за которым всюду бегать и следить надо, и кому пятеро нянек нужны. Я давно не маленькая девочка, и уже достаточно взрослая, чтобы самостоятельно решения принимать и жизнью своей распоряжаться — помощь мне ни в том, ни в другом не нужна. Хочется о ком-нибудь позаботиться — обернись, сыновья стоят. Вот за ними, как говорится, вперёд и с песней.
Девушка поправляет золотистые волосы, убирая непослушный вьющийся локон за плечо.
— На этом наш разговор окончен. Скажи, теперь
бессовестная сволочь в виде меня может идти на работу и трепать нервы остальным? Твои же уже не вывозят — надо на других отыграться, м?
Да что же она говорит… знает ведь, что никогда в мыслях он подобных эпитетов не держал! Вот, что значит — характер… у него сейчас точно сдадут нервы.
— Что ты несёшь…
— Вот и отлично. Как только желание поработать перевесит желание сидеть дома на заднице и ни черта не делать — можешь приходить. Счастливо!
Белая дубовая дверь с резким громким звуком наглухо закрывается, скрывая за собой полупрозрачный подол длинного чёрного Машиного платья. На сегодняшний день им поставлено совещание с городами из округов, и Маша, даже в буквальном смысле валясь с ног от своего состояния, не позволила себе предать собственные интересы и не нарядиться, как в последний раз, в длинное платье и туфли со шпильками. Как и не позволила себе не вытрепать мужу всю нервную систему, которая, к слову, не восстанавливается, и её ресурсы ограничены, а в их ситуации вообще с катастрофической скоростью истощаются.
Саше сейчас хотелось немногого: снести к чертям квартиру, а лучше весь дом, потому что голова гудит, как паровоз, резко по тормозам ударивший, а всё тело дрожь мелкая бьёт…
Но желания и реальные возможности — вещи слишком разные, — и собственная сущность не позволяет сделать ничего из этого, отчего всё, что остаётся северной столице — лишь устало опустить ресницы и, подняв голову, обречённо констатировать:
— Какой тяжёлый человек…
— Гости из Краснодара, да, па? — усмехается Даня, бросая на отца полный
сочувствия взгляд. — Мне бы твоё терпение. Я бы точно уже в окно вышел.
Саша на это усмехается.
— Там не только Краснодар, а вся Кубань.
— А что случилось? — растерянно спрашивает Арсений. — Почему вы поругались
Плохой день, да?
— Нет, Арсюш, не в этом дело. Просто у мамы вашей вместо человеческого характера — болото чухонское. Одно неосторожное движение, и ты либо сразу умер — что в лучшем случае, так страдания свои хотя бы облегчить можно, — либо застрял на веки вечные, как у меня получилось.
Тонкая рука изящным движением тянется к длинному пальто и ловко снимает его с мелкого крючка, неторопливо надевая на плечи. Темная водолазка, как и брюки, вскоре скрывается за его тканью.
— Я в Кремль, пока она ещё себе какое-нибудь обидное прозвище в свой адрес не придумала и не накрутила себе кучу всякой ерунды, отчитываться за которую придется, как всегда, мне… а вы дома сидите. С Невой не коммуницировать, суп сварен и стоит в холодильнике — поесть обязательно, Москву выгулять, квартиру не сжигать. Даня — за старшего.
— Понял, — смеётся. — Ты сам в целости и сохранности, главное, вернись. А то в неполной семье расти не комильфо будет. Это ж пособия оформлять, понятых звать… а Денис не переживёт, если помрёшь.
— Обязательно, — бросает напоследок Саша и скрывается за дверью.
Вновь повисла тишина. Для кого-то долгожданная и означающая завершение скандала на пустой почве, а для кого-то — мучительная и невыносимая из-за полного отсутствия какой-либо определённости и уверенности в благополучии дальнейшего существования.
Арсения била мелкая дрожь. Меньше всего ему хотелось, чтобы мать с отцом ссорились и кричали друг на друга в попытках выяснить отношения да узнать, кто правым в итоге окажется. Ему известно, чем обычно подобные конфликты кончаются, и худший вариант — развод! Конечно, всё могло бы сложиться совсем иначе, однако, будучи с рождения чересчур уж эмоциональным, Зеленоград не мог думать ни о чём другом, кроме животрепещущего ужаса, холодком бегущего по всему его телу.
— Дань… — тихо начинает он.
— Я за него.
— А что с мамой и папой будет?
— Через 10 минут помирятся, — отмахивается, даже взгляда из-за телефона не поднимая. — В голову не бери, Арс.
Арсений молчит, лишь смотрит на старшего брата в мучительной попытке отыскать (подобное собственному) негодование текущей ситуацией в его светлых лазурных глазах, и этим заставляет того всё же взглянуть в ответ.
— Ну чего ты на меня вылупился? Что думаешь, переубивают друг друга или разводиться побегут?
— Да…
— Серьёзно?!
Даня хохочет и от смеха едва не задыхается, чем младшего с толку сбивает. Что смешного он только что услышал? Что теперь, переживать нельзя? Да таких случаев развода — не пересчитать, и они каждой семьи коснуться могут, а он смеётся!
— Забе-е-ей. Они столько дерьма пережили, что это на общем фоне — как слона ватной палкой огреть.
* * *
Кремль.
Не опять, а снова, как и всегда, прекраснейшее и совершенно
не скучное совещание, которое успело вывести из себя Машу ещё до своего начала сразу по нескольким причинам.
Во-первых, её просто раздражали безответственность и бестактность, а куда больше ненавидела она опоздания — с чего вообще Оксана решила, что ведь ЦФО её ждать намерен? — сама Маша, впрочем, свои оплошности предпочитала комментировать просто, с невозмутимым лицом и надменно холодным тоном произнося
: « — Я не опаздываю, а задерживаюсь!».
Именно поэтому все мужчины в её квартире живут под строгим контролем и колючестью ежовых рукавиц, в коих она их держит для искоренения всяческих проблем с дисциплиной каждого.
А во-вторых…
Некий сероглазый и кудрявый брюнет, сидящий рядом и именующий себя её мужем и отцом её детей, за эти полчаса не то, что не заговорил с ней, так даже
взглянуть на неё не удосужился! Она так старалась, платье красивое надела: чёрное, любимый его цвет, длинное, с подолом прозрачным — да всё, как он любит! Но нет, зачем смотреть на жену, если можно всё это время просидеть, уткнувшись носом в экран телефона?
Хотелось вежливо спросить, чем он занимается, потому что по его внимательно бегающему по экрану взгляду вполне можно было убедиться в серьёзности подобного занятия, однако накаленные до предела нервы не позволили сделать этого, и… получилось то, что получилось.
— Жена довела, теперь девушкам другим написываешь?
Саша оскорбился и по-настоящему обиделся. Она сейчас точно в своём уме? Или обозлилась с утра настолько, что рассудка лишилась окончательно и бесповоротно? Как вообще можно такие вещи ему — не кому-то там попало, — а мужу родному, говорить?!
Впрочем, с вежливостью ответа у него как-то тоже не сложилось.
— Ты нормальная? Я отчёты своего округа сохраняю, там «девушками», кроме моей сестры и пары-тройки Архангельских детей, даже не пахнет.
Он только потом понял, насколько сильно сказанным жену разозлил. Жаль, что слишком поздно это понимание до него дошло…
Маленькие и прежде казавшиеся хрупкими женские ладони сжимаются в кулаки и с силой ударяют по дубовому столу.
— Ну-ка закрой рот и не смей разговаривать со мной в таком тоне! — закричала Маша настолько громко, что испугался, кажется, даже сидящий в другом конце зала Владивосток. — Я тебе не девочка-оборванка, чтобы ты себя так вёл!
Ооо… ну, понеслась душа в рай. Держите, как говорится, его семеро.
— А ты выражения выбирай хотя бы иногда, раз не в состоянии услышать, какой бред мужу своему говоришь! И не ори, на тебя весь зал смотрит!
— Орут твои чайки, а я разговариваю! Не тебе указывать, что и как мне делать!
— Как мы заговорили! То есть, чайки тебе уже не нравятся? Получается, насчёт любви к моему городу ты меня обманывала?!
— Замолчи!
— Сама замолчи!
— Ну-ка не затыкай мне рот! — злится ещё больше. — Командовать захотелось? Так поезжай в свой Питер и командуй там, сколько влезет! Нашёл себе девочку на побегушках!
— Обязательно, — обиженно фыркнув, — Как только собрание закончится.
— Счастливо оставаться!
Она поднимается с места и уходит, грозно стуча каблучками. Дубовая дверь кремлевского зала с грохотом хлопает о стену. Саша уходит следом — будет лучше, если ближайшие полчаса они проведут вместе с Костей у ближайшего автомата с кофе.
Хорошо, что сейчас перерыв. Иначе выглядело бы всё это максимально странно.
* * *
— Маша, что у вас случилось?
Казань оказывается рядом совсем не вовремя. Умеет же прилипать со своими расспросами лучше липучек из популярной где-то в начале двухтысячных коллекции журналов — не отделаешься от неё просто так… всегда такой была, сколько Маша себя помнит.
— Что случилось, что случилось… муж случился!
— Понятнее не стало, дорогая.
Ох, а когда тебе становилось понятнее что-то, связанное с ними обоими, а?!
— Он тебя чем-то обидел?
Маша хотела ответить, что, безусловно, обижена его поведением, однако тут же осеклась.
Она сама-то знает, на что обиделась?
На то, что переживает он за неё сильнее, чем за себя, и поэтому на больничный уйти предлагал, только бы ей заразу не цеплять? На то, что оградить её пытается от постоянных стремлений работать до стадии полутрупа, пока в больницу не придется либо на карете скорой, либо на руках мужа отправляться?
— Сама виновата.
Отвечает настолько неожиданно, что заставляет Камалию широко раскрыть темные карие глаза. Это где ж видано — Маша, и признала собственную вину? Сама?! Снег розовый пойдет сегодня, что ли…
— Ну-ка подробнее.
— Да всё опять из-за ковида началось. Он переживает — на больничный уйти предлагает, — а я не хочу, потому что мне кажется, что и так со всем справлюсь, безо всяких этих бумажек. Он пытается — я сопротивляюсь. Ну и… вот, во что всё вылилось в итоге.
— Да уж… а раскричались по итогу вы из-за чего?
— Саша отчёты округа смотрел, а я с горяча ляпнула, мол, он девушкам строчит, раз я его достала своими выходками…
Камалия губки поджимает, стараясь не показывать всем своим видом, что произошедшее — действительно Машино упущение. С Сашей так лучше… не разговаривать. Его, помимо неё, девушки, мягко говоря, не интересуют — да и не особо он с кем-то, кроме жены и самой Зилант, общается — сестра не в счёт, — так что подобные речи для него звучат больнее оскорбления.
— Ты не обижайся, Мань, но… — скомкано. — Тут ты правда переборщила… слишком.
— Да знаю Я! — топнув каблучком. Крепче сжала в руке пластиковый стаканчик с кофе. — Я вообще ещё до всего этого извиниться хотела! Не получилось. Теперь ещё и совещание вести… как же достало всё это.
— Значит, слушай меня. Давай так: проводим наше совещание, а потом вы оба идёте, мирно —
мирно, Маша! Слышишь?! — всё обговариваете и миритесь. Как тебе, м?
— Легко сказать, сложнее сделать…
— Э-э-это что такое за слова, я сейчас не поняла? — удивленно мигая глазами. — Ты вот это вот всё прекращай. Чтоб я больше не слышала от тебя такого. Ты со всем всегда справляешься, неужто со ссорой не сможешь?
— Посмотрим, Ками… я сейчас правда в таком состоянии, что за себя не ручаюсь. Мне даже сейчас этот автомат с кофе пнуть хочется.
— Ну так пни, если легче станет. В чём проблема?
— Туфли жалко, — фыркнув, отпивает кофе.
* * *
Как проводили совещание, столицы не помнят — голова была занята только мыслями о произошедшем в центральном зале ужасе. Помириться хотелось обоим, извиняться — никому. Вот и что, спрашивается, делать?
Брать себя в руки и идти разговаривать по душам.
Такой вывод для себя вынесла Маша и поэтому, дождавшись выхода мужа из зала собрания, взяла его за руку и без всяких слов повела на улицу. Повезло, что тот пальто с собой взял. На улице, как-никак, градус до минут двадцати падает…
— Саша, нам надо поговорить, — начинает девушка, наконец позволив себе остановиться у выхода на Красную площадь.
— Да? Я думал, ты мне сказала всё, что хотела.
— Нет, не всё! Выслушай меня, пожалуйста!
Саша вздыхает, и взгляд его серебряных глаз встречается с тревогой лазурной синевы напротив.
А глаза у Маши блестят, вот-вот заплачут. Он замечает это и сам себя виноватым ощущает. И зачем только сам завелся и отвечать начал… уж лучше бы просто тогда промолчал.
— Я… прости меня, пожалуйста! За всё, что сказала сегодня с утра, за то, что накричала на работе… я понимаю, ты очень за меня переживаешь, просто… ты знаешь, как мне не нравится чувствовать себя слабой — я привыкла работать до потери пульса, и никакая болезнь не является причиной, по которой я вдруг остановлюсь!
Из глаз вот-вот побегут тонкие дорожки солёной влаги. Дышит часто-часто, на мужа смотрит, не смея взгляда отвести.
— Я тебя очень люблю. Сильно — больше жизни своей… и город твой тоже люблю! Ну, что с меня взять… в руках держать себя не умею, злюсь постоянно… прости, Саш, пожалуйста! Я не хочу, чтобы из-за этого ты обижался и вдруг думал, что я тебя не люблю, или ещё что-то такое, потому что потерять тебя для меня будет равносильно смерти, и…
— Всё, всё, тихо…
Саша чувствует, как её несет уже совсем не туда. Обнимает жену, крепче к себе прижимает, пока она лицо в его пальто прячет, руками за него цепляясь. Пытается успокоиться — тщетно. Сердце бьется быстро-быстро, вот-вот из груди выпрыгнет…
— Успокойся, Маш. Не заводись. Всё.
Он её в золотые волосы целует, голову свою на её кладёт.
— Не говори так про себя, — улыбается, легко по щеке её поглаживает и взгляд на себя поднимает. — Я на тебя не обижаюсь и уходить никуда не собираюсь. Просто меня... скажем, очень расстраивает, что ты совсем о себе забываешь, опять думая об одной работе. Сейчас и время ещё такое опасное — болезнь кругом, — вот и беспокоюсь о тебе. Только не надо из-за этого доводить себя… тебе врачи после рождения Насти что говорили? Нервничать нельзя. Помнишь?
— Помню…
Помолчала. Вспомнила последнюю нить их разговора в Кремле.
— А ты… правда сегодня уедешь из-за меня?
— Ни в коем случае, — улыбаясь. — Не переживай… а вот о больничном подумай.
— Подумаю... но только если ты тоже возьмёшь. Не хочу на тебя весь
документооборот опять сваливать…
— Обязательно.
* * *
— Во. Видал? — улыбается Даня, легко толкая брата в плечо. — Я ж сказал — это дело пяти, максимум десяти минут. А ты нюни уже распускать собирался.
— Это не значит, что можно было не переживать, — хмурится Арсений.
— Кто ж спорит… закрой-ка глаза.
— Что? Зачем?
Он не успевает и моргнуть, как на глаза ложатся тёплые ладони брата.
— Даня! Отпусти! Что там? Что там такое? Скажи! Скажи!
— Рано тебе, мелкий, видеть, как взрослые мирятся, — смеётся Химки и вздыхает, глядя на родителей. — Подрастешь немножко — обязательно расскажу.
