Московская осень в этом году выдалась на редкость теплой и солнечной. Несмотря на наступивший октябрь, город сиял в золотистых красках и тихонько шумел шуршащими под легким ветерком кленовыми листьями.
Сегодня особенно распогодилось. Солнце приятно греет кожу, осыпая лицо юркими лучиками, точно десятками неопытных поцелуйчиков, заставляя щеки покрыться россыпью забавных веснушек. Тут и там, в разных уголках улиц голосят свои песни неспешащие улетать в теплые края птицы, продолжая радовать самых маленьких жителей столицы высоким щебетанием. Красота, да и только!
Москва примеряет осенние наряды. Словно золотую диадему надевает убранство листвы, пестрящей между витиеватых центральных улочек, а листочки ясеня, кружась над мостовыми под дуновением ветерка, драгоценными сережками блестят под игривым свечением солнечных лучей. Воды Москвы-реки неторопливо журчат у самых берегов, огибая стройный стан большого города, а рябина, наливаясь яркой рубиновой россыпью, поблескивает в ласковом взгляде Машиных глаз.
В такую погоду сидеть дома — не просто неправильно, а даже нечестно. Где же оно видано — красавица-Москва так старалась, прихорашивалась, все наряды перебирая да выманивая каждого из-под закрытых шторок своих квартир поглядеть на осеннее убранство, а они дома сидеть удумали! Нет уж, такое никуда не годится. Гулять надо, наслаждаться жизнью и ловить эти легкие, последние теплые деньки перед
холодной долгой зимой. Скоро снова надевать шапки, тяжелые шубы, кутаться в теплые шарфы и резвиться на высоких горках близ Кремля… в эти мгновения будет так не хватать мимолетного ощущения совсем ещё летнего тепла, только и придется, что чаем с ягодами да баранками отогреваться! А тут — тишь, благодать. Знай себе — наслаждайся.
Семья
Невских-Московских лишить себя возможности насладиться этими самыми теплыми деньками не могла, а потому небольшим, но дружным составом решилась провести выходные с пользой.
— Данька, стой! Куда так быстро, мне не угнаться за тобой!
Денис чуть бровки хмурит и забавно щечки дует, всем видом показывая явное свое недовольство столь быстрым — и нечестным! — догонялкам. Они с Даней договорились вместе начинать, а он — шмыг! — и удрал из-под самого его носа. Ну, лисенок хитрый!
— Договорились вместе начать, а ты первее побежал! Нечестно!
— Чего это нечестно-то? — удивленно хлопает глазками старший. — Ещё как честно, это ты всё проморгал!
— Ничего я не проморгал, — обидчиво. — А вот ты — мухлюешь!
— Неправда!
— Ещё как правда!
Мальчик обидчивую гримасу строит, демонстративно от брата отворачиваясь — пускай, дескать, подумает над своим поведением и поймет, что жульничать — нехорошо. И вообще, если и играть, то по правилам! Их ведь зачем-то придумали? Затем, чтоб было интересно и честно! Это же так просто: как дважды два в математике… правда, в математике Денис и сам не очень-то честен. Каждый раз, стоит маме отвлечься, он ловит взглядом Даню, и тот быстро — насколько может, — пытается подсказать ему верное решение задачки. Того, что за ними в этот момент пристально наблюдает ещё и папа, мальчишки как будто не замечали… впрочем, Саша на такие выходки лишь улыбался и тихо посмеивался, Маше ни о чем не рассказывая. В конце концов, с математикой в детстве и у него было плохо, только вот подсказать некому было, да и отвлекаться никто не собирался — он-то у Маши был один! А если ещё вспомнить тех иностранных учителей, что отец специально к нему из Европы приглашал… ох, аж до мурашек! Так что пускай уж балуются, пока маленькие. Детство ведь на то и детство, чтобы брать от него всё. Счастливое время… жаль только, что
так быстро проходит.
Даня глазками лазурными хлопает, пытаясь понять причину такой резкой смены настроения младшего. Дениска, конечно, мастер хмурить бровки и губки поджимать, когда недоволен чем-то (а такое, стоит признать, происходит часто) — полная противоположность ему самому, которому только повод дай, чтобы посмеяться да повеселиться от души, заодно и братьев с родителями заставляя хохотать. Но чтобы
так! Это же всего лишь игра!
— Эй… Денька, ты чего это? Обиделся, что ли, а?
Денис не отвечает, стараясь сохранить лицо и не улыбнуться от любопытства братца — если только он улыбнется, то всему плану конец! И тогда уж точно пиши-пропало, Данька такое выкинет, что вовек не забудется!
— Ну ладно тебе, мы же играем!
Сдаваться — явно не удел Дани. И с этой стороны подойдет, и с другой, и так посмотрит, и эдак — ничего Дениску не берет! Хмурится, как тучка, да молчит, как рыба — ну, заладил!
— Ну чего ты в самом деле, а, День? Ну… хочешь, в следующий раз ты будешь считать? Тогда точно вместе побежим… — не дождавшись ответа, который брат пока что и не успел особо подготовить, хватает того за руку и тянет на себя, пытаясь растормошить. — Деня-я-я!
После такого молчать не оставалось ни сил, ни желания. Растянув губы в довольной улыбке, Денис кивает и, гордо вздернув носик, отвечает:
— Хочу! — касается рукой плеча брата и юрко выпрыгивает из-под его «объятий». — Три-два-один — догоняй! Ты водишь!
Глядя на обалдевший Данин взгляд, мальчик хохочет во весь голос, убегая прочь вглубь Александровского сада. Следом слышатся торопливые шаги старшего — очевидно, решившего его догнать, — и вскоре он слышит громкое:
— Ах ты хитрожук! А ну-ка, стой!
Долго бегать не пришлось: уже около ближайшего фонтана Даня с разбега настигает младшего братца, после чего оба оказываются в большой куче листьев, разбросав повсюду золотистый клен. Мальчишки хохочут, борясь друг с другом и то и дело кидаясь листочками, пока вскоре всё же не встают и, отряхнувшись, на ходу не придумывают новую игру.
— Всё! — запыхавшись и сдувая упавшую золотую прядку с лица, командует Даня. — Теперь играем в рыцарей!
— Ха! — усмехаясь. — Не в рыцарей, а в мушкетеров!
Старший складывает руки на груди.
— Мушкетеров? И где же тогда твоя шпага?!
Очевидно, желая подловить Дениса, Даня самодовольно улыбается… но тут же теряется, заметив, как тот вдруг достает из листвы большую увесистую палку, ничем не уступающую настоящей шпаге. Во дела!
— А вот она! — выставляя вперед «оружие», ловко встает в стойку Денис и хитро улыбается. — Защищайся! Или боишься?
— Я?! — бегает глазками по траве и, обнаружив точно такую же (если не куда лучше!) находку, рывком выставляет вперед руку. — Ха! Ещё чего!
Мальчишки сражаются в «кровопролитной схватке» и едва не ломают новомодные шпаги, а затем и вовсе решают сыграть в войнушку, припоминая рассказы родителей о давних баталиях и штыковых сражениях, так что быстро убегают прочь, то и дело взмахивая палками и выкрикивая приказы, подобно знаменитым полководцам былых времен.
Саша с Машей неспеша бредут по длинной улочке Александровского сада, пристальным взглядом следя за веселящимися сынишками. За последние несколько лет Маша уже успела свыкнуться с тем, что спешить приходится гораздо чаще — то в Кремле ждут на очередное совещание, то дата выпадает на то самое число, когда в Москву наконец-то приезжает пестрая ярмарка, и теперь нужно как можно быстрее скупить все пряности и прочие вкусности, пока такие же хитрецы, как она сама, не сделали то же самое… и ведь попробуй запастись этими самыми сладостями! Семья у них большая, каждому по пряничку, по леденчику, по шоколадке — а лучше не по одной, а по несколько штук сразу, — так что торопиться приходилось ещё как, чтоб за час уже как штык стоять на открытии заветных палаток. Теперь же проблематичной стала не просто спешка, но и элементарная прогулка. Судя по размеру живота, под сердцем Маша носила настоящих богатырей — иначе и не объяснить такую неописуемую тяжесть! — но оно, думалось, и к лучшему. Дети в их доме — всегда радость, да и будет потом у мамы целый отряд помощников: на субботник выйти, пополнить ряды октябрят и трудиться на благо всего Союза — чем не родительская гордость?
Теперь Машина походка вместо бережной и плавной, точно как у царевен из знаменитых сказок, больше походит на ковыляние уточки. Саша об этом старается не говорить (хотя бы не произносить вслух), потому что последний раз такое сравнение хотя и сошло ему с рук, но наставление он получил весьма доходчивое: ещё раз она услышит — даст, как следует, по макушке чем-нибудь, чтоб не повадно было, а то — ишь, распустился! Попробуй она с ним так — тут же брови сдвинет и ходить будет, точно дедулька, да ворчать себе под нос. Ох, уж этот возраст: всё-то ему прощается да по молодости со счетов списывается… а ещё любит она его слишком сильно, чтобы ругать попусту да нервишки чужие и собственные щекотать — в конце концов, сейчас нельзя.
Саша жену под ручку держит, сам до конца не определившись, делает это из джентльменской вежливости или чтобы ей не так тяжко идти было. На плечах у него гордо восседает Кирюша, то и дело мотая озорной головушкой и блуждая задорным лазурным взглядом по всему парку, внимательно следя за побегушками братьев и едва сдерживаясь, чтобы к ним не присоединиться. А вместе побегать та-а-ак хочется… у них там целая игра на мечах, а он всегда мечтал стать храбрым воином — таким, кого воображал каждый раз, закрывая глазки и слушая очередную сказку, которую перед сном читала ему мама. Вот бы и ему стать мушкетером! А лучше — моряком! О-о-о… шум моря, скрежет волн, бьющихся о борт корабля, тяжелый штурвал, большая дружная команда, верно следующая за ним в поисках приключений и собственное огро-о-омное судно, на котором смело можно выходить в открытое море… нет, океан! И не бояться ни шторма, ни бури. А он — отважный храбрый капитан, будет крепко сжимать штурвал, выводя фрегат навстречу воющему ледяному ветру, зная, что где-то там — за дальними островами, — ждут их несметные сокровища! Ох, папа бы им точно гордился. Он сам пока что совсем ещё маленький, но хорошо запомнил рассказы родителей о том, как когда-то давно папа сам выходил в открытое море и путешествовал по разным странам. Англия, Норвегия, Дания, Австрия — всюду его знали и жаловали, с содроганием ждали визита и, что особенно завораживало детское сердце, безмерно уважали. Ни один вражеский снаряд тяжелой пушки не смел выстрелить в сторону их мощной державы без ведома папы! Как бы ему хотелось так же…
Впрочем, начать можно с малого: как вариант, присоединиться к старшим и от души повеселиться! Ох, точнее, не повеселиться, а приложить все усилия, чтобы злобные пираты не прорвались на их корабль!
— Ма-ам, Па-ап… — неуверенным детским голоском.
Взгляд рубиновых и серебряных глаз тотчас оказывается прикованным к мальчику, а забавно вьющиеся тугие каштановые кудри отца заставляют подрагивать от щекотки. Мальчик ручкой указывает на резвящихся братьев, невинно мигая небесными глазками и всем видом изображая крайний трепет от желания оказаться сейчас с ними.
— К мальчишкам хочешь? — улыбаясь, спрашивает Маша. Завидев оживленный взгляд сынишки и бодрые частые кивки, тихо смеется: — Ну, хорошо, хорошо. Только далеко не убегайте, чтобы я вас видела.
Улочка эхом отражает звонкое детское: « — Ура-а!», и малыша ставят на ноги. Оказавшись внизу после долгого пребывая под самым небом — как ему казалось, сидя на плечах отца, — он на некоторое время теряется, пытаясь понять: это он такой кроха, или мир большой-большой… а потом довольно быстро приходит в себя и совсем ещё неумелыми шажками бредет к братьям.
— О, видал? Подмога прибыла!
Денис, смахнув за ухо выглянувшую прядь, берет братца за ручку и ставит рядом с собой.
— Смотри, Кирюшка, вот наш план, — шепотом. — Берем шпаги и что есть силы гоним прочь этого дракона!
Шпаги? Так они всё ещё в «мушкетеров»? Не-е-ет, так дело не пойдет. Ох, всё-то ему самому делать приходится! Какие они у него недогадливые.
— А давайте лучше… — теряется, услышав от Дениса громкое: «— Тс-с-с!». Точно! Шепот! Это же секрет… — Давайте лучше в моряков!
— В моряко-о-ов?.. А давай! Мы — моряки, а Данька — пират!
— Да!
— Чего вы там застряли? — окликает их несостоявшийся пиратский капитан. — Я вас жду!
— Ты уверен?! — восклицает Денис. Отламывает половину от своей палки, бывшей шпагой и теперь превратившейся в серебристый кортик. — Что ж… Готовься, злобный пират, мы идем! — и, подняв вверх «оружие», во весь голос командует: — На аборда-а-аж!
— Аборда-а-а-аж! — вторит Кирилл и бежит вместе с братом догонять беднягу пирата, который такого исхода не просто не ожидал, но и в роль вжиться не успел.
Дане ничего больше не оставалось, как со всех ног пуститься наутек, бросая обреченное:
— Жуки! Двое на одного — совсем обалдели!
Маша с Сашей тихо смеются, глядя на такое «вопиющее безобразие». Все-таки мальчишки — они и есть мальчишки, озорники и забияки. Не усидеть им на месте — им приключения и веселье подавай, куда уж тут тихие прогулки с родителями за ручку. И когда только они успели так вырасти? Кажется, ещё буквально вчера каждого она носила на руках, убаюкивая и напевая колыбельные, какие в детстве слышала от брата. Ещё вчера каждого, вместе с Сашей, ловила по всему дому в попытках натянуть колготки и вывести, наконец, сорванцов на прогулку. Ещё вчера, бережно взяв за крохотные ручки, водила неспешный веселый хоровод вокруг праздничной елки, а потом укладывала спать, ласково поглаживая разгоряченные головушки и тихо читая сказки, под которые мальчишки быстро засыпали, обнимая родительскую руку и не отпуская.
Кажется, будто всё это было ещё вчера, а теперь эти самые малыши во всю прыть скачут по парку, заливаясь смехом и предаваясь играм. Совсем они стали взрослыми… верить в то, что Денис с Даней уже во всю ходят в школу и уроки учат, Маше категорически не хотелось — в конце концов, признавать возраст своих детей всегда сложно! Но то, что совсем скоро за ними последует и Кирюша… Киря — её малыш, маленькая звездочка, ещё два года назад что-то бессвязно лепетал в своей крохотной люльке, а теперь, вон, во всю топает ножками, догоняя и перегоняя старших! А ещё она всё чаще стала замечать, что, в отличие от братьев, мальчик проявляет куда больший интерес… к науке? Ему нравится разглядывать машины, узнавать много нового о том, как устроены механизмы и что заставляет их работать. Однажды он обмолвился, что хотел бы научиться летать, но совсем не как знаменитые летчики, а ещё выше — туда, высоко-высоко, за пределы облаков, до куда даже самолетам не добраться. Способности у Кирюши определенно есть, но значит ли это, что его стоит отдать в обучение главным умам страны? Маша пока ещё сомневается, однако и отказываться не спешит.
— И когда они только успели так вырасти?.. — задумчиво и немного грустно.
— Скучаешь по временам, когда все трое были карапузами? — улыбается Саша.
— Да не то слово… кажется же, вот — только вчера на Даньку колготки нацепляла и Дениса в коляску укладывала, чтоб на прогулку нам выйти. А теперь — ты посмотри, уже в школу пошли! — вздыхая и головой качая. — Да что мальчишки, тут далеко и ходить не надо — я всё никак не смирюсь, что ты у меня уже далеко не малыш, а… папа. Папа! Можешь себе представишь, Саш?
Она хочет сказать что-то ещё, однако быстро обнаруживает, что Саша куда-то делся. О, как! И куда это он запропастился прямо у неё из-под носа? Ну, дела… совсем, значит, хватку теряет, раз такую
совсем не маленькую деталь проморгала! А говорят ещё, мол, положение женщину красит… эко ж её, однако, разукрасило!
— Ты куда пропал? — хмуро.
Из-за спины раздается удивительно оживленное шуршание. Маша оборачивается, и в следующее мгновение перед ней оказывается растрепанный, но подозрительно счастливый Невский. Улыбается во все тридцать два, а в руках целую охапку листьев держит — несет к ней бережно, будто сейчас какую-то очередную круговерть исполнит. Ох, Саша… сколько лет ни проходит — а он всё не меняется! Ты его
хлебом не корми — дай только сотворить чего. Оставь так одного и пиши-пропало: такого накуролесит, что потом вовек не забыть!
Саша к ней спешит, торопится… и не сразу замечает скрытый в листве высокий бордюр. Влетает в Машу с громким: « — У-у-у-ух!»
— Тихо ты, убьешься! — подхватывая того под локти. — Саша, ну что за детский сад!
— Не рассчитал, — виновато улыбаясь. — Зато смотри, чего принес.
Маша следит за каждым его действием. Внимательный такой, серьезный — она последний раз его таким видела, когда он мальчишкам пеленки менял. Потехи было — ну умора просто! А тут — стоит, в листьях копошится, а ей, между прочим, ничего и не видно. Ох, вот вечно он так — встанет, раскорячится так, что не видать ничего, а сам говорит, мол — смотри! Было бы, куда смотреть! Впрочем, исправляется он довольно быстро, и уже совсем скоро её взору предстает аккуратный золотой венок из кленовых листьев. Красивый-красивый — ну ничуть короне царской не уступает!
— Как тебе?
Она ответить не успевает. Веночек легким движением вмиг оказывается у неё на макушке, заставляя длинные вьющиеся локоны забавно дрогнуть.
Саша на жену смотрит и взгляда отвести не может. Она сейчас стоит перед ним прекраснее любой царевны, смотря на него с застывшим во взгляде умиленном любованием и тепло ему улыбаясь, пока в чистой рубиновой россыпи её глаз он видит свое отражение. Пышные кудри наливаются золотом под свечением осеннего солнца, а на щечках выступает долгожданный и так обожаемый им розовый румянец. В последнее время он нечасто его видит — то ли виной всему Машина усталость от рабочих будней, то ли «положение» вносит свою лепту, — знать ему не дано, а потому легкой розовинке на её щеках он радуется, как ребенок.
— Ты — моя куколка, — улыбается. Обходит жену сзади и встает аккурат у неё за спиной, поправляя веночек. — Маленькая куколка.
Маша тепло улыбается. Пальчиками поправляет теплое пальтишко и легким взмахом ручки убирает за спину юркие локоны, особенно озорные из которых длинными волнами стремятся вниз, ложась точно на круглый живот.
Саша отчего-то сам, будто бы рефлекторно, бережно кладет руки на теплую ткань её свитера. Сквозь прикосновение чувствует, как бьются внутри два крохотных сердечка, как нетерпеливо пихают и пинают друг друга (и маму тоже!) малыши, очевидно, горя непримиримым желанием встретиться с родителями в самое ближайшее время. А ещё этим милым жестом он, даже не подозревая о том, оказывает Маше большую услугу — теперь двух богатырей он фактически держит сам, избавляя измученную женскую спину от неподъемной, по ощущениям, тяжести!
— Спасибо… — облегченно вздыхая и устраивая голову на плече мужа.
— Тяжело? — с легкой улыбкой. — Ты уж извини,
не думал я…
— Ой, ладно тебе, — улыбается, сощурив глазки. Помолчала, бережно накрыв Сашины руки своими и спросила вкрадчиво: — Чувствуешь?
— Ещё как. Такие бойкие…
— То-то и оно… Представляешь, каково уживаться с такой бойкостью? А уж что случалось, когда ты был в Ленинграде… было похоже, будто у меня в животе идет игра в футбол.
— Неужто настолько скучали?!
— О-о-очень слабо сказано!
Рядом раздается тихое мяуканье.
Как-то за разговорами да развлечениями мальчишек о гуляющих вместе с ними пушистых спутниках вовсе позабыли. Впрочем, по ним и нельзя было сказать, что этим негодяйством они были расстроены.
Нева с Москвой за последний век с какой-то подозрительной уж точностью стали копировать поведение двуногих существ, за глаза прозванных хозяевами. Москва — кошка вольная, для неё свобода всегда оказывалась превыше дворцовых убранств и продуваемых всеми ветрами набережных, так что всему этому она легко находила замену в виде московских лужаек, юрких улочек с потаенными закутками, куда можно было легко убежать, пока никто не смотрит, и увидеться с двумя сестричками — черной Неглинкой да рыженькой Яузой, а ещё очень любила простоту. Так уж повелось, что с Машей они поначалу жили не слишком-то богато: избушка да небольшое, крохотное хозяйство, и то дел хватало — воду в колодце набрать, поймать рыбку или, если удача подвернется, стащить наседку из соседнего двора… главное, чтобы сосед потом ничего не прознал, а то погонит прочь метелкой — вовек ей не забыть! Потому, пока Маша с презрением относилась ко всему европейскому и новомодному, чем так увлекался Саша, Москва с чувством крайней настороженности косилась на Неву, которому рядом с не стоять и быть ей полной противоположностью.
Нева — весь в хозяина. Манерный и изящный, грациозный и удивительно спокойный — за исключением, конечно, моментов, связанных с наводнениями, когда топило пол-Петербурга, а сам он, взъерошенный, без устали метался по всему Зимнему в попытках понять, что с ним происходит. Это самое спокойствие Москве и не нравилось. Она — задорная и бойкая, а он — тихий и в сравнении с ней ну совсем уж занудный, хотя нрав у реки — будь здоров! Его он, конечно, потом ещё не раз показывал — уж таких мастеров обижаться надо поискать, — но тогда… первое впечатление сложилось, мягко говоря, не очень, из-за чего пушистая красавица на нового знакомого без прищура смотреть отказывалась.
Однако по мере того, как у Маши с Сашей в отношениях стали таять льды, примириться пришлось и питомцам. Первые проблески у них случились в далеком 1812-м, когда измученная, с облезлой окровавленной шерсткой Москва, чуть дыша, лежала на небольшой софе в имперских покоях, а Нева то и дело бегал между ней и кухней, стараясь принести то или иное угощеньице, которым любил полакомиться сам. Лежал рядом, согревая и вылизывая наиболее пострадавшие участки на кожице — заботился, как мог, полностью беря пример с хозяина.
И вот теперь, вновь глядя на него, очередное подражание не заставило себя долго ждать. Внимательно проследив за действиями Саши и убедившись, что «подарок» Маше понравился, Нева решил действовать в похожем русле. Резвиться он не любил, однако чувства оказались сильнее собственных принципов, и потому в следующее мгновение он уже ловко карабкался на стройную рябину в попытках сорвать драгоценные налитые рубином плоды. Москва с любопытством наблюдала за представшей картиной, в глубине своей кошачьей души явно желая замахнуться лапкой и как следует дать этому скалолазу оплеуху — ну кто так карабкается, в конце концов, это ж убиться можно! — однако, зная, как важна для мужчин их собственная гордость, вмешиваться не стала. Вскоре подле неё уже торжественно лежал совсем не скромный презент. По его виду тяжело было определить, съедобен он или будет лучше трапезу пропустить, но героизм Невы голову вскружил. Кошечка мурчит, съедая одну ягодку за другой, а затем вдруг подходит ближе и легко касается розовым носиком его мордочки. Следом облизывает сероватую шерстку и, вильнув хвостом, быстрыми шажочками спешит прочь. Окрыленный Нева с громким мяуканьем последовал за дамой сердца — может, этим она и сказала ему то самое: « — Да»?
— Никого не напоминает? — с улыбкой спрашивает Маша, чуть поднимая голову и возвращая мужу взгляд. — Меня, вот, терзают подозрения.
— Даже не знаю… — отводя взгляд в наигранной задумчивости. Вновь на неё смотрит и смеется: — Неправда!
Таким уж я точно не был!
Маша по-доброму усмехается и кивает, сдвинув бровки:
— Конечно, конечно… Со стороны себя не видел. А когда с Павловым в Китай ездили, и ты меня к Юшенгу возревновал — это просто нечто!
— Ой, ну ладно тебе, прямо-таки, — морщась. Пряди каштановые поправляет и гордо заявляет: — И вообще, с его стороны так на замужнюю женщину смотреть — стыдно и некрасиво!
— И о стыде мне говорит человек, который потом Боре пытался рассказать, откуда он появился?
— Я был молод и совсем неопытен в
таких вопросах! А ты обещала не напоминать об этом!
— Да ты и сейчас не выглядишь старичком… — смерив мужа внимательным взглядом, засмеялась, завидев хмурое его лицо. — Ну, всё, не дуйся. Тебе не идёт.
— Мам, Пап…
Детский голосок раздается совсем рядом и быстро привлекает к себе внимание, заставляя тотчас обернуться.
— Мы… это... — замявшись, начинает Даня.
— Наигрались, — вторит Денис, потирая затылок.
Трое мальчуганов стояли перед родителями взъерошенными и — жуть! — чумазыми. Ох, плакали все их утренние труды. Они ведь так старались — одежку им стирали, выглаживали, чтоб ни одной складочки… эх, горе луковое. Сразу видно — мальчишки.
Хлебом не корми — дай в грязи поиграться и коленки разодрать. Даже Кирюша отличился — весь костюм стирать придется! Ну, Даня, ну Денис… научили братца — нечего сказать!
Маша, на звездную троицу глядя, складывает руки на груди (или на животе?..) и вновь на Сашу смотрит, улыбаясь и бровь светлую выгибая — тот смеется, не в силах сдерживаться от представшей перед ним картины и нахлынувших воспоминаний из далекого детства.
— Что, даже сейчас никого не напоминает? Тут отпираться бесполезно — Костя помнит поминутно!
— Было дело, — смеясь. — Но
таким красивым я не приходил… хотя мог!
— Ох, кто бы в тебе сомневался!
Мальчишек ругать, конечно, никто не собирался, чему они оказались несказанно рады, заулыбавшись во все свои тридцать два (и немного меньше!).
* * *
Темная ночь.
На город опустились сумерки, скрыв за собой и совсем ещё по-летнему теплое солнце, и радостное щебетание птиц, и озорной блеск золота листьев.
На смену дневной бодрости пришло сонное умиротворенное благоговение. Тишина вокруг — ни звука. Спят птицы в своих гнездах, готовясь с утра вновь радовать московскую детвору звонкими песенками, лишь гулко блуждает за окнами ветер, стуча по стеклам ветками деревьев.
Саша, усевшись на кровати, обращает взгляд на Машу.
Тоже не спит. Читает книжку, название которой отчего-то ему никак не разглядеть, волосы забавно растеклись по белоснежной ночнушке и поблескивают в слабом свете ночника. Рядом с кроватью — крохотная колыбелька. Готовится к рождению малышей, что случится не сегодня-завтра.
Отчего-то именно сейчас, смотря на неё такую — тихую и по-домашнему спокойную, — Саша вдруг задумался о чем-то… странном. Это было прежде невиданное чувство тревоги — словно близится страшное, подобное буре нечто, готовое разить, точно гром, их тихое семейное счастье. По коже пробежались мурашки. Хотелось обнять Машу, прижать к себе… и не отпускать. Позволить себе насладиться каждым моментом, проведенным с ней и мальчишками. Сердце отчаянно билось в груди, словно понимало — совсем скоро случится что-то страшное… но что может случиться? В Европе бушует война и с каждым годом становится всё ближе к границам Союза. Саша, конечно, относительно Берхарда никаких иллюзий не питал — напротив, ставил его в куда более серьезное, нежели Вэйно, положение. Последнего он вовсе считал своим другом и соратником, из-за чего смысла войны с Финляндией не до конца осознавал. Ну какую опасность он может ему представлять? Они же друзья! А вот Берхард… за глаза Машу нахваливал, пророча долгое сотрудничество и первенство на международной арене, а сам совсем не по-доброму улыбался и в глаза ей смотрел. Ещё и на него косился так… странно. Будто он — его враг номер один. Что, если он обещания не сдержит и Машу предаст? Что, если договор этот — лишь прикрытие, и он нарушит его, чтобы начать войну? Чтобы помучить, чтобы напугать, отнять у него самое дорогое…
— Чего не спишь?
Маша смотрит на него с легкой улыбкой, отложив книжку. Очевидно, почувствовав на себе пристальное внимание серебряных глаз, придаваться чтению больше не могла — попробуй тут, почитай, когда в тебе вот-вот дыру просмотрят!
— А ты чего?
Вопросом на вопрос.
Маша тихо усмехается, убирая чтиво на ближайшую тумбочку.
— Я как раз уже собиралась, — ласково. — Чего и тебе советую… Случилось что-то, Саш?
Нервировать, а уж тем более пугать Машу в его планы явно не входило, однако держать от неё в секрете что-то, так или иначе связанное с собой, было попросту невозможным — уж она, если захочет, выудит из него всю информацию, точно рыбку из проруби.
Поэтому пришлось признаваться честно.
— Задумался. О войне этой в Европе… О Берхарде…
— Переживаешь?
— Очень, — хмуро. — Не доверяю я ему, Маш. Он на словах весь из себя добрый, а на деле — тот ещё… гад. Поверь мне, я не раз с этим сталкивался — знаю, о чем говорю!
— Тихо, тихо, — успокаивая. — Я понимаю. Но пойми и ты — у нас нет другого выбора. Сколько раз мы пытались договориться, сколько раз предупреждали — ни Пьер, ни Уильям толком ничего сказать не могут. Чего там нужно было ждать, пока из Берлина первыми ударят?
— Нет…
— Вот и я о том же.
Саша взгляд отводит, тихо вздыхая. Не верит он ему. Не верит, как его ни убеждай. Предаст Берхард. Предаст — сердцем чувствует…
— Саш…
Руки его ладонями теплыми накрывает и ближе садится, в глаза смотря.
— Я понимаю твое волнение, но нам нужен был этот мир. То, что война неизбежна, понимаем не только мы — в Кремле ведь тоже далеко не дурачки сидят. Просто так у нас… скажем, будет больше времени на то, чтобы
быть готовыми. Всё будет хорошо, Саш, слышишь?
Я не позволю ничему плохому случиться.
Саша взгляд на неё переводит. Хочется верить — он даже почти себя убеждает в правдивости её слов, но…
— Ты веришь мне, Саш?
Но…
— Верю.
* * *
Два дня пролетели, как один миг.
Солнце стало греть чаще, но уже заметно слабее. Птицы постепенно собирались в дальний путь на теплые юга — затихали их игривые задорные песенки. Город готовился к приближающейся зиме. Многое изменилось за эти два дня…
И в семье Невских-Московских тоже.
Малыши родились здоровыми и, как ожидалось, настоящими крепкими богатырями. Снова мальчишки… Маша, конечно, ничего против не имела — дети в их доме всегда были радостью, — однако на душе иногда отчего-то тоскливо скребли кошки. Материнское сердце отчаянно требовало девочку!
Ребятишек назвали Костей и Родей. Первый, в силу своего рождения аж на пятнадцать минут раньше «младшего» братца, сразу показал наяву своё упорство: первым ему хотелось оказаться на руках матери, первым получить заветное лакомство, первым утонуть в объятиях отца… а ещё первым поиграться с этой интересной круглой игрушкой, название которой казалось до того смешным…
Маша не в силах отвести взгляда от мужа.
Саша стоит над люлькой и, не мигая, с улыбкой смотрит на сыновей. Она давно не видела его… таким. Растроганный, он, казалось, едва сдерживает слезы радости, глядя на гукающих в кроватке мальчуганов. Держал их, точно дражайшую святыню, бережно укутывал в совсем недавно сшитые костюмчики, прижимал к себе, словно
видит в последний раз… а ещё не давал Маше уделить им достаточно времени!
« — Отдыхать, — говорит. — Надо тебе, Маша! Лежать, в себя приходить и сил набираться!». Да только сил-то у неё теперь более, чем предостаточно, хотя бы просто потому, что теперь не мучается спина от жуткой тяжести — такой, словно чемодан тяжеленный на себе носит! — да разве ж ему объяснишь, как работает то самое чудесное восстановление материнского организма, когда на смену усталости приходит инстинкт, побороть который только смерть и способна? Нет, как же…
Костик что-то лепечет и ручки крохотные выставляет, означая непреодолимое желание скорейшим образом оказаться на руках отца. Младший, Родька, от брата отставать явно не собирается, а потому, завидев, как подобная тактика принесла плоды, в точности её копирует. Саша устоять перед стремлением сынишек не может и покорно выполняет просьбу каждого, бережно поднимая их на руки и прижимая к себе, точно драгоценное сокровище. К Маше разворачивается и, сияя в улыбке, с застывшими в глазах умилительными искорками тихо, дабы не спугнуть это прекрасное мгновение, произносит:
— Спасибо тебе, Маш…
Она хочет ему ответить — брось, дескать, ерунду говорить, в их появлении ведь оба участие принимали, да и сделала она то, что должна была, — но… не решается на это. Сердце дрогнуло под странным ощущением — сразу вспомнились недавние переживания Саши и его слова о возможности скорого начала новой войны…
Она как будто растеряла всю ту уверенность, с которой заверяла мужа — всё будет хорошо, они подготовятся и, даже если что-то вдруг и начнется, обязательно справятся. Не зря ведь товарищ Сталин говорил, что если и воевать, то бить врага исключительно на его территории и гнать дальше, вдали от границ их страны… но сейчас что-то не давало прохода этим мыслям. Они затерялись где-то в глубине странного чувства приближающейся катастрофы — страшной, неизвестной…
неминуемой. В том, что что-то случится, Маша была уверена. Но что
может случиться? Что
должно? Она ведь, как смогла, обезопасила границы: Финляндия от Ленинграда далеко, да так, что Вэйно и в мыслях держать не станет попытки провокаций, с Берхардом у них заключен мир… признать, что Саша, возможно, был прав, не было ни сил, ни желания. Это ведь могло бы означать, что все старания оказались ничем! Что же это такое…
Машу из потока собственных мыслей возвращает неразборчивое и, судя по интонации, не слишком уж доброе гуканье малышей. Саша, получивший немалый опыт в понимании специфического языка младенцев, обстановку быстро взял под контроль и потому уже через несколько мгновений сидел рядом с женой. Глядя на бледное личико, где ещё совсем недавно вместо усталости сияла та самая любимая его розовинка румянца, тревожить её ему не хотелось… но что же тут поделать, если малыши изволили обедать!
— Спасай, мама, — шутливо. — Мы проголодались.
— Идите сюда скорее…
Улыбается. Ручки вперед тянет, забирая сыновей из Сашиных рук. Тот в ответ ласково укрывает её легким белоснежным одеялом, устраиваясь рядом, точно большой пушистый кот, и бережно кладет голову на золотистые пряди. У Маши от этого жеста внутри всё замирает. Чувство тревоги окатывает с ног до головы непреодолимым желанием продлить теплое мгновение — торопит, говоря, что им всем нужно успеть провести как можно больше времени вместе, словно близится
долгая и болезненная разлука, успеть согреться в объятиях, успеть вдоволь навеселиться, наговориться…
Ни Маша, ни Саша тогда ещё не знали — сердце никогда не обманывает.
Надвигалась буря.
