В плену теней

      Едва Беллатриса скрылась на верхних ступенях, ведущих в подземелье, Драко тут же оказался возле стены, отодвигая многострадальный камень в сторону. Гермиона лежала на полу совсем как тогда, когда он впервые увидел ее в этой камере. Кажется, будто месяц прошел, а на деле — всего несколько дней.       Грейнджер провела в темной комнате чуть более суток. Беллатриса выскочила оттуда впервые спустя примерно 6-7 часов после того, как забрала Гермиону. Лестрейндж суетилась, они почти ничего не видела и не понимала вокруг себя. Она была настолько потеряна, что не запечатала вход в комнату и не кинула заглушку на подземелье. Малфой услышал только, как сверху звякнула решетка. Он мог только догадываться о причинах такого странного поведения тетушки.       В тот день Драко Малфой впервые с сожалением подумал о смерти Гермионы Грейнджер. Стоило металлу, запирающему вход-выход подземелья звякнуть, как он тут же бросился к решетке своей камеры, стараясь встать так, чтобы поймать лучший угол обзора, не касаясь заколдованных прутьев. Из темной комнаты не доносился ни единый звук, словно она была пуста. Но слизеринец знал, что это не так. Он пробовал тихо позвать Гермиону, но она не слышала, а кричать он боялся, чтобы не привлечь лишнего внимания. Он тихо звал Миппи в надежде, что та сможет войти в комнату и все выяснить, но та не появлялась.       Прошло несколько часов, а комната все также была устрашающе молчалива. Все, что доносилось оттуда — это навязчивый запах крови, оставляющий на языке фантомный металлический привкус. Драко нервно сглотнул. Неужели это все? Она не выдержала? Таков конец талантливой волшебницы, бьющейся за светлую сторону? Как ни странно, но о разрушенных шансах на свой побег он думал меньше всего. И в этот момент сердце Малфоя наполнилось новым чувством, которое прежде он никогда не испытывал — сожаление. Нет, конечно же он знал, что такое жалость, но никогда не примерял это чувство на себя. Даже когда он опускал палочку, отказываясь убивать Дамблдора и других после него, он думал прежде всего о своей душе, а потом уже о других. Сейчас же он бескорыстно сожалел о том, что мир мог лишиться такой чистой (какая ирония, правда, Драко?) девушки, как Грейнджер. Ведь именно этим она его и зацепила когда-то. Она была до скрежета в зубах простой и прямолинейной, но вовсе не посредственной. Она так явно была противоположна всему тому, что воплощал в себе Малфой, чему его учили с пеленок, что это сводило с ума.       Противоположности притягиваются? Так маглы говорят? И они притягивались, дерзко сталкиваясь в коридорах школы. Вот только Гермиона — это про тепло, про дружбу, про честность и преданность. А Драко… вовсе не про это. Таким его растили. И это уязвляло больше всего. Несмотря на все разительное несовершенство Грейнджер, ее родители души в ней не чаяли. А что было у Малфоя? Деспотичный отец с радикальными взглядами и темным прошлым? Разве что только мать была светом все эти годы. Вот ее то он по настоящему любил и любит.       Он так долго жил в плену теней Малфой-мэнора, что, глядя на тот свет, что излучала Гермиона, он слепнул. Глаза словно выжигали из глазниц. Как будто он в упор смотрел на полуденное солнце без возможности зажмуриться. Ее все любили, даже он. За это он и ненавидел ее. Каков парадокс. И все эти пустые задирания… все эти брошенные в ее сторону слова… Грязнокровка… Пожалуй, единственный ее недостаток. А недостаток ли? Отец всегда твердил, что они не достойны магии. А Драко соглашался. Но разве им судить? Они, чистокровные, всегда считали таких людей мусором. Но Грейнджер уверенно обставляла тех самых чистокровных в уме и честности. Еще один парадокс?       Такой он была для него — сплошная противоположность всему, что он знал. И он просто наблюдал, взаимодействуя с ней лишь через яд, которым он словесно в нее бросался. Только бы она перестала бесить его своим светом, своим смехом, который она дарила другим. Только не ему. Так продолжалось долгие пять лет. А затем настал шестой курс. В то лето перед учебой ему пришлось принять метку и жестокие уроки от тётушки. Так велел ему отец, так велел ему мнимый долг его крови. Он еще помнит рыдания матери, когда она умоляла его отказаться, исчезнуть, сбежать от этого бремени. Но разве он мог оставить ее?       Череда невероятно сложных и колоссально ошибочных решений привела его в ту ночь на Астрономическую башню. И тогда он понял, как сильно он заблуждался. Когда мудрые глаза из-за очков-половинок наблюдали за тем, как он опускает палочку, отчаянно выдыхая, сбрасывая тяжкий груз с плеч. В тех глазах он вовсе не видел гнева, в них была жалость, которая просто раздавила, растоптала его. И с тех пор что-то внутри Драко надломилось, треснуло. И канули в небытие все жестокие уроки отца, которые он преподавал ему долгие годы.       Беллатриса Лестрейндж вернулась еще более отрешенной, чем уходила. Она даже не посмотрела в его сторону, когда проскользнула мимо его камеры. А через некоторое время он вновь услышал, как тело девушки с грохотом оказывается на холодном полу соседней камеры.       ***       Гриффиндорка сейчас была более осунувшейся, чем в прошлый раз, да и раны были хуже. Взгляд серых глаз проскользил по телу, словно сканируя на повреждения. Прокушенная губа уже не кровоточила, воспалилась, кровь запеклась над раной. На правой скуле багровел огромный синяк с глубокой ссадиной в центре.       «Должно быть, от кольца тетушки»       Гермиона лежала на левом боку в позе эмбриона. Она дернулась во сне, чуть выставляя правую руку вперед, и тогда Драко увидел это. Это было слишком даже для него. Ладонь была изуродована сквозной раной посередине. Кусочки рваной плоти обрамляли этот вытянутый тонкий и глубокий порез. Рукав кофты был задран к плечу, оголяя предплечье. А на нем слизеринец увидел слово, которое поклялся сам себе никогда не произносить в адрес девушки.       На предплечье правой руки Гермионы Грейнджер было выведено кровавым острым подчерком «Грязнокровка». В горле резко стало сухо и засаднило. Драко обхватил пальцами область кадыка, словно ему что-то мешало сделать полноценный вдох. От увиденного стало не по себе. Слишком не по себе. Открытая свежая рана выглядела ужасно, но буквы не кровоточили, как и зияющая рана в ладони.       «Странно. Почему нет крови?»       Малфой не сразу обратил внимание на странное голубоватое очертание вокруг кровавых букв. Но она была жива! Она жива! Волна облегчения прокатилась по телу юноши.       — Миппи! — громко позвал Малфой, зная, что на этот раз Беллатриса не забыла наложить заглушку на подземелье, поэтому его никто не услышит.       Эльфийка появилась спустя пару секунд и поклонилась.       — Что происходит наверху?       — Господа покинули поместье. Ваша мать с ними. Куда они на правились, Миппи не знает, сэр, — эльфийка вновь учтиво поклонилась.       — Ты можешь достать для нас что-нибудь? — Драко с надеждой и мольбой во взгляде заглянул в огромные глаза Миппи.       — Миппи очень постарается принести еды. Хозяин Драко, а для Госпожи? — она кивнула в сторону соседней камеры, — нужно ли что-то для ран?       — Принеси все, что сможешь достать. Я не уверен, что у меня остался запас зелий в комнате, но ты можешь проверить сама.       — Хозяин Драко разрешает Миппи осмотреть его вещи? — недоверчиво переспросила эльфийка.       — Да, хозяин разрешает, не медли, — создание кивнуло и с хлопком растворилось в воздухе. Малфой сел на пол возле решетки.       Миппи не приходила, хотя прошел почти час. Драко занервничал. Возможно, ее раскрыли? Но когда в воздухе прозвучал новый хлопок и бледная эльфийка показалась в проходе, он облегченно выдохнул. Она не проронила ни слова. Лишь разложила предметы максимально близко к краю камеры. Чары, наложенные на решетку, Малфой находил крайне забавными. Он мог протиснуть руку и, хоть и через боль, но все же пронести мимо прутьев предмет, однако же с той стороны камеры это сделать невозможно. Когда Миппи попыталась просунуть сложенный платок сквозь прутья, он тут же сгорел, осыпавшись пеплом. Странная извращенная магия.       Под испуганным взглядом эльфийки он быстро протащил все, что она принесла через прутья, с шумом выдохнув и упав спиной на пол, когда достал последний сверток. Миппи в этот раз оказалась более щедра на подарки. Его внимание привлек непонятный сверток, напичканный ветошью. На его хмурый взгляд она лишь пискнула:       — Просто передайте это мисс, — и испарилась. Малфой вздохнул. Осталось только дождаться пробуждения Грейнджер.              ***       Нежное и теплое лицо матери все еще стояло перед глазами Гермионы, когда она пришла в себя. Вокруг было все также темно и тихо, лишь звук разбивающихся о пол капель воды. Губы саднили так, что было трудно пошевелить ими. Борясь с туманом в голове, девушка медленно села и поднесла пальцы левой руки к губам. Больно. Кожу тянет.       В памяти возвращались пережитые события. Чертова Лестрейндж, ее чертовы пытки, чертовы вопросы… Чертов кинжал. Вспышка в памяти! Был же странный кинжал. Гриффиндорка бегло осмотрела тело на наличие повреждений, которых могла не помнить. Из видимого только правая рука: предплечье и ладонь. Рана на ладони выглядела омерзительно со всеми этими лоскутами багровой ткани, торчащими в ней, но края были словно обуглены. Шатенку резко замутило, скручивая желудок отвратительным спазмом.       Вырезанное на руке оскорбление ее мало беспокоило. Зная Беллатрису Лестрейндж, это меньшее, чем она могла отделаться, ведь психопатка могла запросто отрезать ей всю руку. Но она только проткнула ей ладонь.       «Как необычно. Раны не кровоточат, будто их прижгли!»       Пальцами левой руки, едва ли касаясь порезов, Гермиона провела по грубо выведенному слову. По крайней мере ей удалось дать отпор этой безумной женщине. Вспомнив перекошенное от гнева лицо Беллатрисы после выброса стихийной магии, девушка усмехнулась. Это явно стоило того. Что ж, теперь необходимо рассказать все Малфою. Если Лестрейндж не наложит защиту от использования магии на темной комнату, то это их шанс.       Гермиона оперлась на пол и чуть привстала, оторвав таз от пола, но тут же плюхнулась обратно, нахмурившись от непонятных ощущений. Ее глаза расширились, когда она поняла, в чем дело. Джинсы были мокрыми и холодными в… определенных местах. Девушка провела ладонью левой руки по внутренней стороне бедра у самого его основания и, одернув руку, увидела на ней алые разводы.       — Дьявол! Только этого мне сейчас не хватало!       Со всеми этими событиями Гермиона вовсе позабыла о таких тонкостях женского организма, ведь с изменившимся ритмом жизни, отсутствием полноценного сна и нормального питания ее цикл изрядно штормило. И вот именно сейчас организм решил, что пора избавиться от лишнего.              — Твою мать! Ну как же невовремя, — проскулила девушка и поспешно вытерла ладонь о свои джинсы, мысленно благодаря богов, что они у нее темные, — что теперь делать?       Грейнджер встала и зажмурилась от головокружения и спазмов в висках. Немного покачнувшись, она оперлась на стену левой рукой и прикрыла глаза, одолевая новый приступ тошноты. И она вовсе не была готова к тому, что все ее терзания имели своего зрителя. Со смесью брезгливого смущения и жалости на нее смотрели пронзительные серые холодные глаза прямо из отверстия в стене.       Драко не спал, он терпеливо ждал пробуждения девушки. Ей нужно было восстановить силы, серьезных повреждений он не обнаружил, поэтому будить ее не стал. Она проспала всего несколько часов, а затем закопошилась. Малфой сразу же подошел к их «окну» между камерами. Он видел, как тяжело ей дается пробуждение, с каким видом она рассматривала свои раны, но он совершенно не был готов к тому, что последует за этим. Он брезгливо сморщил нос и виновато потупил взгляд в пол, почувствовав себя вором, укравшим у девушки что-то слишком интимное и потаенное. Тем не менее от стены он не отошел, ждал, когда она сама заметит его.       Шорох в стене заставил Гермиону резко поднять глаза в сторону звука. И она тут же попала в плен его взгляда, вобравшего в себя сейчас такую запутанную смесь из эмоций, что прочитать их было просто невозможным. На секунду она замешкалась, но затем гриффиндорская упертость в преодолевании трудностей взяла свое, и девушка вскинула подбородок.       — И? Чего уставился? Тебе же не 10 лет, Малфой. И ваше подземелье отнюдь не пятизвездочный отель.       Драко замер, он совершенно не знал, как реагировать на этот резкий выпад.       — Ты сделаешь эту неловкую ситуацию менее неловкой, если просто перестанешь пялиться на меня и сделаешь вид, что ничего не увидел, — невозмутимо продолжила гриффиндорка, а внутри у нее скрутился наэлектризованный клубок из нервов.       Малфой лишь коротко кивнул и отвернулся. Спустя мгновение его остроконечная физиономия снова показалась в проеме.       — Держи, — он протиснул руку со свертком через дыру, Гермиона поспешно приняла передачу.       — Что там?       Но ответа не последовало. Девушка хмыкнула, когда Драко скрылся в недрах своей камеры, и не стала медлить с выяснением содержимого свертка. Открытие в виде вороха ветошей немало удивило ее. Она бросила быстрый взгляд в соседнюю камеру. Пепельные волосы лишь мелькнули в тени противоположной стены, а затем послышался стук ударяющихся капель, но слишком звонкий. Точно не о каменный пол подземелья. Дерево? На слух определить было слишком трудно.       Кроме лоскутков ткани, в свертке лежало 2 куска хлеба, снова сыр и яблоко, а также то, отчего у Гермионы рот моментально наполнился слюной. Она едва ли удерживала себя в руках от того, чтобы не вгрызться в этот кусочек валяного мяса, но решила повременить. В соседней камере все еще звонко падали капли.       — Драко, — звук его имени перекатился по разбитым губам Гермионы, очерчивая их и скрылся где-то на корне языка, он был настолько непривычным и неправильным, что она уже успела пожалеть о том, что произнесла имя вслух.       Но не для нее одной этот звук был в новинку. Слизеринец ощутил волну дрожи, прошедшую вдоль позвонков. Почувствовал ли он тепло? Приятную нежность? Хоть что-то позитивное от ее голоса? Нет. Скорее это было смятение и неверие. Но на имя он отозвался, пусть и не пророня ни слова. Ледяные глаза блеснули в темноте камеры, а затем оказались совсем близко в проеме. Гермиона вдруг поняла, что Малфой выглядит совсем не так, как было до ее свидания с Беллатрисой. Его лицо было практически чистым, волосы больше не лежали грязной слипшейся кучей, кожа на руках пузырилась от ожогов, но руки были чистыми.       — Ты выглядишь… — неуверенно начала девушка, в открытую разглядывая парня и совершенно позабыв о смущении.       — Неотразимо? Ну же, не стесняйся, Грейнджер, хотеть меня — это нормально! — ехидно усмехнулся Драко. Просто потому что легче натянуть на лицо привычную маску. Это было привычно, знакомо. И ему, и ей.       Гермиона сердито цыкнула в его сторону, а затем на мгновение улыбка озарила лицо гриффиндорки, и Малфой почувствовал, как сердце пропустило удар. Он впервые за эти дни увидел ее. В груди стало как-то непривычно легко, но лишь на мгновение. Пока улыбка вновь не погасла. Странно, но она не смутилась, не осыпала его оскорблениями.       — Не стану переубеждать тебя в этом, Малфой, — лучше бы они сейчас были в школе и Малфой также язвил бы в ее сторону и подбрасывал колкости. Она почти скучала по этому. И даже привычное — грязнокровка — ее бы не бесило.       — Дай мне свою руку, — его голос прозвучал слишком осторожно и мягко, он никогда не говорил с ней таким тоном, — ну же!       Гермиона поджала губу, но тут же зашипела от боли. Драко поднял на нее взгляд и протянул к ее лицу руку, чтобы едва заметно прикоснуться длинными пальцами к ее губам.       — Что ты…? — девушка поморщилась, когда в нос ударил яркий запах трав и губа зашипела, излечиваясь, — Я могла бы и сама, ты не должен…       — Я сделаю это быстрее, — он говорил слишком тихо, почти шепотом.       Движения пальцев Драко были слишком ловкими и едва осязаемыми, чтобы в полной мере прочувствовать их. И какого было удивление Гермионы, когда она поймала за хвост неожиданно всплывшую в сознании мысль.       «Слишком невесомо, интересно, какие у него пальцы на ощупь?»       Она следила за ним, словно под действием заклинания. Завороженно смотрела, как он скользит взглядом по ее губам, отмечая для себя места, где необходимо еще раз пройтись бадьяном. Затем он поднял глаза выше и, не встречаясь с ней взглядом, мягко протянул руку к ее скуле. Ее неприятно обожгло исцеляющим действием зелья, но Гермиона и бровью не повела, все также наблюдая за слизеринцем.       — Теперь рука, — он кивнул вниз, взглядом указывая на ее руку.       Грейнджер послушно протянула проткнутую ладонь парню, но когда он занес над ней пузырек с бадьяном и пролил несколько капель сверху, ничего не произошло. Он нахмурился и повторил движение. Ничего. Вдруг он резко дернул девушку за руку на себя, едва ли не впечатывая ее в камень стены и прошелся пальцами, окропленными экстрактом по надписи на предплечье девушки. Гермиона передернула плечами, прогоняя стаю мурашек со спины, но характерного шипения не ощутила. Лишь боль от касания пальцев по ранам.       — Думаю, это имеет значение, — парень нахмурился, вглядываясь в порез, крутя ее руку в своей ладони, чтобы рассмотреть получше. Он поднял глаза и столкнулся с ее. Карими. Она продолжила говорить, — Беллатриса нанесла эти раны каким-то необычным кинжалом. Во всяком случае, мне так показалось.       — Как он выглядел? — неожиданно грубо прошипел Малфой, заставив Гермиону немного отпрянуть назад, но он все еще удерживал мертвой хваткой ее запястье в своих длинных пальцах.       — Длинный, с широким лезвием, серебряный, на рукоятке змея. Хвост змеи изгибается, переплетаясь с телом, пасть открыта, а из нее торчат…       — Рубиновые клыки. Твою мать! — Драко отпустил руку девушки и, резко развернувшись, пнул лежащий рядом маленький камень. Тот с гулким стуком отрекошетил от стены и ударился в прутья решетки, попутно сгорая в пыль.       — Что случилось? Почему ты злишься?       — Она использовала на тебе фамильный кинжал Блэков. Даже на мне никогда не применяла. Говорят, он причиняет жуткую боль, сжигая то место, до чего касается, магией.       — Да, я уже в курсе, — прошипела Грейнджер, передернув плечами. Ей совсем не хотелось снова вспоминать это, — и что?       — На нем древняя сложная магия. Темная, как ты понимаешь. Рану от нее нельзя залечить сразу, ладонь будет восстанавливаться постепенно сама. Но шрамы нельзя будет убрать.       — Это означает… — Гермиона бросила взгляд на надпись на своем предплечье. Значит это клеймо… грязнокровка… это слово навсегда останется высеченным на ее теле. В глазах неприятно защипало, она прикусила внутри щеку до крови, лишь бы отогнать назад это горькое чувство, запечатать его внутри и не позволить слезам пролиться, обнажиться перед ним.       — Мне жаль, — Драко вернулся к проему между ними и с толикой сожаления посмотрел в карии глаза. Но что-то в ней щелкнуло.       — Да неужели? — хриплый девичий голос был пропитан ядом. Тем самым, каким он бросался в нее целых пять лет, — Отчего же? Ты так часто называл меня этим словом, что оно буквально въелось в мою кожу, проросло до кости! А твоя заботливая тетушка всего лишь сделала его заметнее.       Ей было больно. Оно билось где-то глубоко внутри нее. Это чувство. Ненависть. Клокотало в груди, заставляя кости и мышцы вибрировать, а кровь шипеть. Она ненавидела это поместье и всех, кто в нем был, за все те страдания и унижения, через которые они заставили ее пройти. Она ненавидела даже его за то, что он не вызывал чувство ненависти в ней также, как остальные. Было ли это от того, что он заперт здесь вместе с ней и тоже перенес страдания, а может быть, были другие причины, она не знала. Она ничего не понимала. Кроме того, что ей абсолютно точно не нужна была его жалость. Помощь? Возможно. Но только не жалость.       — Но мне правда жаль, ясно? Не будь такой идиоткой, Грейнджер! — гнев начинал пылать в ледяном взгляде Драко. Девушка скрежетнула зубами.       — Это я то идиотка?! Твои безумные родственники удерживают меня здесь и пытают! Кучка гребаных пожирателей!       «Просто выпей весь мой яд, я боль не могу удерживать это в одиночку»       — Не вы, Грейнджер, а они! Я не причастен к этому, — он был зол, но говорил предельно тихо и спокойно, лишь распаляя ее гнев.       Девушка истерически засмеялась.       — Браво, лорд Малфой! Браво! Я просто вообразить не могу себе величину твоего долбанного эго. Напомнить тебе, кто впустил Пожирателей в Хогвартс? Кто впустил смерть в наш дом? Из-за кого все началось?       Она била по больному. Со всего размаха. С такой силой, что одним ударом можно было снести голову с плеч даже великану. Но Драко молчал. А гриффиндорка продолжала выливать на него все то, что накопилось в ней за долгие недели. Вся боль, которая проросла в ее теле с тех самых пор, как она увидела тело Альбуса Дамблдора распластанным на земле прямо под Башней Астрономии.       — Мне вот все интересно, что такого ты сделал, что тебя упрятали сюда, а? Принц слизерина? Забыл покормить Нагайну? — ее нарочито слащавый тон и эти слова, что так смело слетали с ее губ… Это слишком. Для него это слишком.       — Заткнись! ПРОСТО ЗАТКНИСЬ, ГРЕЙНДЖЕР! Чертова ты сука! Ты ничерта не знаешь! — выпалил он прямо ей в лицо и отвернулся.       Воздух раскаленными потоками врывался и вырывался через ноздри. Челюсть была сжата до предела, еще немного, и могли повылетать все зубы.       — Так просвяти меня, Малфой! Почему ты молчишь? — всхлип в одной камере и рваный вдох в другой, — Хотя мне уже все равно. Я облажалась, я все испортила! Из-за меня их могут убить…       По щекам Гермионы пролилась сперва одна слеза, затем вторая, а после рыдания хлынули нескончаемым потоком. Всю боль просто одномоментно прорвало в ней. Сердце больше было не способно удерживать все это в себе.       Малфой молчал, никак не реагировал. Лишь сидел, прислонившись спиной к стене, разделявшей их и слушал. Слушал, как она рыдает, сидя с другой стороны. И ему казалось, словно стена содрогается вместе с телом Гермионы. Он был зол на нее за те слова, но в то же время понимал, что они отчасти правдивы.       ***       Гермиона прорыдала почти час, забывшись от утомления сном. Она так и осталась сидеть, опершись спиной на стену, голова ее поникла и съехала вбок к левому плечу, грудь тяжело вздымалась. Во сне она постоянно хмурилась и вздрагивала. Малфой слышал, как она стонала во сне неразборчивыми словами, среди которых выделилось лишь мама.       «Так вот оно, в чем дело»       Драко все также не спалось. Он раз за разом прокручивал в голове слова гриффиндорки. И ее истерику. Из всего этого он сделал очевидный вывод — Гермиона не смогла сопротивляться и что-то раскрыла Беллатрисе. Что-то еще, помимо родителей. Не просто же так Лестрейндж в замешательстве выскочила из темной комнаты, бросив девушку одну. Вероятно, она раскрыла убежище Ордена Феникса, иначе о ком бы еще так пеклась Грейнджер? Малфой тяжело вздохнул и поднялся, чтобы подойти к отверстию в стене. Пришло время разбудить ее.       — Грейнджер! Вставай! Не время валяться.       Гермиона мигом разлепила глаза и посмотрел вверх. Он стоял прямо там. Смотрел вниз, но не видел девушку из-за стены. Она виновато потупила взгляд, вспоминая их разговор. А затем медленно встала и подошла вплотную к «окну», ожидая, когда он начнет говорить.       Но Драко лишь смотрел на нее в упор. Подмечал для себя что-то в ее глазах, ее поджатых губах, сведенных к переносице бровях.       «Стыдится»       Он усмехнулся про себя. Надо же, раньше он умело вызывал в Грейнджер такую бурю негатива. Там было все. От мимолетных проклятий про себя до открытого пожелания смерти и искр из глаз. Но никогда еще он не заставлял ее стыдиться собственных слов. Забавно.       — Брось, я не злюсь, — после долгой паузы, наконец, выдохнул он.       — Как будто мне есть до этого дело, — огрызнулась, зарделась. Он снова усмехнулся про себя.       — Тогда почему ты отводишь свой взгляд?       «Упрямая своенравная гриффиндорка»       Он застал ее врасплох. Он не злился. Но почему? Что в нем изменилось? Она так разительно видит в нем перемены, но не может поверить в них, принять их. Даже та его попытка отпустись похабную колкость «в стиле старого Малфоя» вызвала у нее разве что полуулыбку. Жалкая попытка убедить ее в том, что он все тот же.              Но они уже не те. И никогда не будут прежними. Война перечеркнула в них все это.       — Что ты хотел? — она берет себя в руки и поднимает взгляд на его лицо, скользя по нему, отчаянно избегая глаз.       — Поешь, умойся, приди в себя, — он говорил слишком мягко. Она поёжилась от дискомфорта.       — Умойся? Серьезно? — скептично выгнутая бровь шатенки и закатанные глаза блондина. Они так противоложно похожи, что сводит зубы.       — Грейнджер, хватит плевать в меня своим ядом. Гриффиндорская гордость не позволяет тебе просто принять мою помощь? — сказал Драко и неожиданно протянул ее маленькую глубокую тарелку, до краев наполненную водой. Она была из темного дерева, покрытая сверху… чем-то, похожим на лак. Размеры у нее были странные. Вроде бы и супница, но какая-то маленькая, словно детская.       Гермиона потерялась. Малфой сочетал в себе все то, что так претило ей, львице достойного и почитаемого гриффиндора. Сочетал… в прошедшем времени. А что же сейчас? Она не понимала. Лишь на подкорке где-то билась мысль «это же Малфой! как ты можешь верить ему?»       Она тупо стояла и смотрела на протянутую чашу в бледных руках с ожогами. Вода уже не плескалась, отражая на глади яркие серые глаза.       — Ну? Долго ждать?       Она недоверчиво ухватилась за тарелку левой кистью, придерживая ее с другой стороны запястьем правой руки аккурат между раненой ладонью и кровавой надписью. Боль в руке волнами пронзала ее, заставляя губы плотно сомкнуться, сдерживая болезненный стон.       — Спасибо… Малфой.       Он отвернулся, присев прямо под отверстием в стене между ними, и развернул сверток с едой. Гермиона мельком успела рассмотреть, что в нем было меньше, чем в ее. Вопрос так и завис на самом кончике ее языка, но задать его она не решилась. Ей все еще было стыдно за свои слова в его адрес.       Бросив еще один взгляд на парня, Грейнджер поспешила укрыться в дальнем углу камеры, чтобы минимизировать риски быть услышанной. Первым делом она решила привести себя в порядок. Ее уже почти не коробил тот факт, что придется снова попросить воды у Малфоя, поэтому можно потратить всю чашку. Она опустила один из платков прямо в холодную воду, чтобы она напитался ею, а затем слегка отжала и приложила к лицу. Спешными движениями девушка оттирала кровь и грязь со своего лица, шеи, рук. Но кровь застыла на всем теле багровыми разводами. Гермиона стянула с себя лонгслив и джинсы и прошлась мокрым платком по всему телу. Один грязный платок был небрежно брошен к решетке, где тут же обратился в пепел — она не хотела опускать его туда, откуда потом будет пить. Новая чистая ткань позволила ей оттереть кровавые пятна с одежды, поддавшиеся ледяной воде, а оставшуюся ветошь она использовала в целях гигиены и припрятала оставшуюся на несколько дней прямо под резинкой топа на спине — так ее будет меньше заметно под волосами, да и во время пыток она все равно лежит на спине.       Теперь она чувствовала облегчение. Прямо сейчас. Сидя в своей клетке в одном белье. С ворохом свернутой ветоши между ног.       «Да уж, нарочно не придумаешь»       Мокрая одежда с еще виднеющимися грязно-кровавыми разводами была разложена прямо на полу. Гермиона не стала терять время и принялась за еду, которая с трудом проталкивалась через высушенное горло. Но ей было все равно. Каждый кусочек был просто фантастически вкусным. Она оставила ломоть хлеба, кусочек яблока и мяса в свертке и посмотрела в сторону соседней камеры.       Он отдал большую часть ей. Ей. Грязнокровке Грейнджер. Они же были врагами в школе. Да и после нее. Тогда почему? Ведь он провел куда больше времени без нормальной еды, чем она. Разве его не терзает голод? Зачем он делится с ней? Почему ему не все равно?       — Вот теперь вид нравится мне куда больше! — наигранно присвистнул Малфой, заставив Гермиону подскочить на месте. Желание оставить ему еду в миг улетучилось.       — Скройся, Малфой! — прошипела девушка и мигом скрылась в той части камеры, откуда он ее не увидит.       — Я всего лишь хотел спросить, нужна ли тебе еще вода, — в голосе слышна мнимая невинность.       Гермиона представила ухмыляющееся лицо слизеринца и закатила глаза. Но ей нужна была вода. И они не должны были терять время.       — Черт! — выругалась про себя девушка.       Что ж, надо просто сделать это с достоинством. Пусть таращится. Она прошмыгнула мимо отверстия в стене, попутно хватая мокрую одежду и прикрываясь ей, подняла с пола чашу и с силой протиснула ее в «окно».       — Надеюсь, ты не лазила там своими руками в… — он вновь брезгливо поморщился.       — МАЛФОЙ! — рявкнула Грейнджер, а затем тише добавила, — нет.       И он снова скрылся. Она не стала терять время, пришлось натягивать на себя мокрую одежду. За этим занятием и застал ее вернувшийся слизеринец. В соседней камере снова звонко падала вода, разбиваясь каплями о дно чаши.       «Мда, одни мощи» — подумал про себя Малфой, наблюдая за безуспешными попытками Грейнджер напялить на зад мокрые не поддающиеся джинсы. Лонгслив был уже на ней. Она забавно подпрыгивала, пытаясь натянуть темную ткань на бедра. Парень не сдержал тихого смешка. Шатенка мигом обернулась.       — Драко, перестань! Мне и так не ловко, — он пропустил вдох, оставив легкие на мгновение гореть от недостатка кислорода, но она даже не заметила, продолжая занятие, пока ткань, наконец, не поддалась.       «Драко, перестань… Драко…»       Почему его имя так непривычно для него? Словно что-то чужеродное. Все это так странно.       Она повернулась к стене. Карие глаза столкнулись с серыми. Он не отвел взгляда. Не смог. Не посмел. Слишком уж приятными нотами отзывались в нем те эмоции, которые он прочитал во взгляде Грейнджер. Она была благодарна, он сразу это понял по ее взгляду. Даже если она не сможет сказать об этом вслух, он все равно будет знать. Почему это что-то значит для него? А значит ли?       Неожиданно она двинулась прямо вперед. Не разрывая зрительного контакта. Он ждал. Длинные пальцы сжимали ткань брюк по бокам.       — Знаешь, Драко, я хотела поблагодарить тебя. Если бы не твоя помощь, я бы не выжила тогда, в первый день.       Он не двигался. Просто смотрел на нее, пока не услышал звук льющейся воды и не обернулся на чашу. Она была полной. Мгновение на то, чтобы подобрать с пола емкость с водой. И вот он снова перед ней, протягивает вперед. Когда она протягивает свою левую руку за чашей, их пальцы едва касаются друг друга, и Драко поспешно оттягивает руку назад, ощущая неловкость.       «Мерлин, ну почему рядом с ней я никогда не могу быть спокоен? Всегда какие-то чувства…»       Он все еще смотрит на нее, когда она аккуратно припадает губами к тарелке и делает жадные глотки, он слышит звук, с которым она проглатывает воду, наблюдает за каплей, небрежно стекающей по ее щеке вниз.       — Почему ты стала называть меня по имени?       Слишком резкий вопрос. Она едва ли не закашлялясь. В его глаза неподдельный интерес, но вопрос ставит ее в тупик. Почему? Да она и сама не знала наверняка.       — А что? Малфой тебе нравится больше? — снова этот насмешливый тон, защищается, нападает. Смущается.       — Нет, в смысле… — он замялся и опустил взгляд в пол. Ее все еще мокрая кофта облепила тело, отчетливо открывая очертания ее топа. На нем мелкие оборки внизу.       — Ты спас мне жизнь. Вероятно, не раз за эти несколько дней. Я просто подумала… Ох, неважно, просто это кажется мне правильным, — она вновь поджала нижнюю губу, он увидел румянец на ее бледных щеках.       — Ясно.       Слишком короткое и безразличное слово. Гермиона не знала, как расценить его. О чем он думал? Насмехается над ней? Или ему нравится? И с каких пор ей не все равно? Она просто чувствует себя должной ему. Да. Только это. Только поэтому.       А сам Драко в это время уже сидел, облокотившись на все ту же стену, и совершенно недоумевал, как расценивать поведение Грейнджер и что делать дальше.       Они просидели в молчании слишком долго. Засыпали и просыпались. Пили. Почти не разговаривали. Короткие фразы, не более. Никто не приходил. Становилось не по себе. Гермиона раз за разом прокручивала в голове мысли о родителях и о «Ракушке». Раскрыла ли Беллатриса всю информацию? Пострадал ли кто-то по ее вине? Эти вопросы каруселью крутились в ее висках, отбивая спазмами каждый раз, когда она засыпала, тихо всхлипывая. Но Малфой слышал каждый раз.              ***       Прошла почти неделя. Миппи не появлялась. Никто не появлялся. Они почти не разговаривали. Он просто передавал ей воду несколько раз в день. К счастью Гермионы, трудный период для ее организма прошел, все улики были сожжены магией решетки. Она несколько раз спрашивала у Малфоя, что они будут делать с чашей, куда ее спрятать, чтобы их не раскрыли. На это он всегда отвечал, что они кинут ее в решетку, и проблема решена. Как просто. Что-то в этом плане не нравилось Грейнджер, но она просто кивала каждый раз. На седьмой день их затянувшегося уединения гриффиндорка не выдержала. Они как всегда сидели возле стены по разные стороны.       — Драко? — она знает, что он не спит, ее голова повернуто вправо в сторону отверстия в стене.       — Что? — Малфой отвечает сразу же, голова повернута влево.       — Что случилось с тобой в ту ночь, когда умер Дамблдор?       Он на миг прикрывает глаза, тяжело вздыхая. Он знал, что она спросит об этом рано или поздно. Но сдержать упрек трудно.       — Других тем для разговора не нашлось, Грейнджер? — злость распаляется моментально. Но не на нее.       — Я просто хочу это знать, — «ну конечно же, ей нужно все знать».       Еще один тяжелый вздох.       — Прежде, чем я начну, я сразу предупрежу. Меня жалеть не нужно, в своих решениях я виновен сам.       — Я не и не планировала, — скрывается с ее языка прежде, чем она успевает задержать себя. Он закатывает глаза.       «Как обычно не может сдержать себя»       — Сразу после пятого курса отец отправил меня к Беллатрисе, чтобы та обучила меня всему, что знает. Заклинаниям, тактикам, дуэлям. Я понимал, что они готовятся к чему-то, но ничего конкретного не знал. Дела Пожирателей и их планы никогда не обсуждались при мне, а комнаты на время их собраний всегда заглушались. В поместье все время находилась моя тетушка, часто приходил Снегг. Он ни разу за все время не обмолвился со мной словом. Пару раз я конечно ловил на себе его задумчивые взгляды, но никогда не обращал на это должного внимания, а следовало. С течением времени уроки Беллатрисы были все более безумными. Самым тяжелым было обучение Окклюменции. Я довольно быстро раскусил ее излюбленную тактику: сначала она мучает жертву, пытает, ослабляет физически и ментально, а затем вытаскивает из памяти все, что ей нужно, совершенно не затрачивая силы.       — Не думала, что им вообще нужно ослаблять кого-то перед этим. У нас не так много окклюментов.       — Ты права, я сам не раз об этом думал. Но, возможно, дело в том, что моя тетушка просто спятившая безумная сука? — Гермиона хмыкнула, а Драко продолжил, — В любом случае к середине августа я был достаточно подготовлен, как считал мой отец. В один из дней, когда отец с тетушкой покинули Мэнор, чтобы появиться на собрании Пожирателей, ко мне в комнату неожиданно влетела мать. Она была в таком потрясении, никогда не видел ее такой безумной. Она все повторяла, что мне нужно убираться, что я не должен принимать ее, что я должен избежать всего этого.       — Кого ее? Метку?       — Да.       Гермиона начала суетливо дергать ногой, ожидая продолжения. Но Драко молчал. Она слышала лишь его тяжелое дыхание. Интерес подстегнул встать и ее заглянуть в «окно» между их камерами, чтобы увидеть лицо слизеринца, но он сидел прямо под отверстием, Грейнджер видела внизу лишь его ноги, вытянувшиеся на полу и скрещенные.       — Я все думаю, как бы повернулась жизнь, если бы я послушал ее в тот вечер и сбежал? — тяжелая пауза, звенящая напряжением в воздухе, — Когда отец с Беллатрисой вернулись, он тут дже позвал меня к себе, хоть на улице и стояла ночь. Мать разбудила меня и велела идти к нему в кабинет. Она была такой бледной. А глаза красными. Я догадывался, о чем мне расскажет Люциус. Я был готов к этому.       — Но почему ты не сбежал? — девушка всем телом поддалась вперед и схватилась неискалеченной рукой за камень.       — Потому что я не мог оставить мать. Когда она велела мне бежать, я уговаривал ее пойти со мной, мы долго ругались, спорили. Она говорила, что никогда не сможет оставить отца, что метка всегда будет с ней и нас поймают. Эти споры ни к ему не привели, я в тот день остался. А ночью я услышал от отца, что на следующем общем собрании я приму метку. Я пытался спорить с ним, но что толку. Он четко дал понять, что его и мать накажут, если я сбегу. Я боялся за нее. Мерлин, я так боялся за нее.       — И ты остался, — ей хотелось вытянуть руку вперед и коснуться его — настолько сердце защемило в груди от жалости.       — Да, я остался. Я всегда твердил себе, что мне пришлось, что у меня не было выбора. Но так ли это?       — Ты выбирал между жизнью матери и свободой. Для меня ответ очевиден.       — Только не надо жалеть меня, Грейнджер, я слышу это в твоем голосе.       — Прости… — она виновато потупила голову.       — Через несколько дней я принял метку, склонив голову. Я не проронил ни слова. И тут же получил свой первый и самый главный приказ. К этому я был точно не готов. Он приказал мне убить Дамблдора. Не ограничивал в сроках. Просто велел сделать все для того, чтобы тот умер. И тогда я начал разрабатывать свои планы. Ты и сама знаешь. Когда проклятье угодило в руки Кэти Бэлл, я почти перестал спать. Помню, как рыдал в туалете Миртл, когда увидел ее в Большом зале после выписки из больничного крыла. Там меня и нашел Поттер.       — Я помню, Гарри рассказывал мне, как запустил в тебя заклятье Принца полукровки.       — Я не знал тогда, что это было. Я был почти благодарен Поттеру за избавление от моего задания. Но тогда подоспел Снегг. И спас меня. Потом эта отравленная медовуха… Я лишь хотел, чтобы он поверил в то, что я стараюсь, но планы рушатся. А потом я наконец починил тот исчезательный шкаф. Я не знаю, что произошло, но в этот же день я получил приказ от Темного Лорда: «Сегодня.» Его передала мне мать. Я знал, что он не просто так отправил именно ее, чтобы сообщить об этом. В тот вечер с Дамблдором что-то случилось. Он был слаб.       «В тот день они добыли медальон»       — Он потерял бдительность. Либо же просто ждал меня в тот месте. Я почему-то уверен, что он был в курсе всего. Его лицо вовсе не выглядело удивленным, когда я вышел с наставленной на него палочкой. Я был в шаге от исполнения приказа. Но…я не смог. Я просто не смог. Он сказал мне, что я не убийца. Даже когда я кинул в него Экспеллиармус.       Гермиона услышала его всхлип. Почувствовала, как щеки обожгло слезами. Она прижала по привычки правую ладонь к лицу. И не издала ни звука, даже когда соленая влага вонзилась иглами в рану.       Драко сидел все там же. У стены. Спиной опершись на нее. Челка падала ему в глаза, но он не замечал. Лишь смотрел на свои руки, пытаясь проглотить в горле ком.       — Даже тогда он верил в меня. В то, что я не встану на путь своего отца. Он знал о всех моих попытках навредить, знал обо всем, но даже тогда смотрел на меня так… Мерлин, да на меня отец едва ли смотрел с тем же теплом во взгляде, как в ту ночь смотрел Дамблдор. Ты понимаешь, Грейнджер? — новый всхлип, — Я уже готов был опустить палочку. К тому моменту на Башне уже были Пожиратели, которых впустил я. И в ту минуту появился Снегг. Клянусь тебе, Грейнджер, Дамблдор знал все. И я так и не понял, о чем он просил Северуса. Старик знал, что не выберется живым с Башни. В какой-то момент мне даже показалось, что он просил Снегга довести дело до конца. Так все и произошло. Меня прикрыли Снегг и Беллатриса, не выдали Темному Лорду мой провал. Но кто-то из Пожирателей доложил. К тому моменту, когда я вернулся домой, он уже был там. Выбрал поместье для своего временного убежища. Он хотел проверить меня. Велел убить пленников. Но я снова не справился. Отказался даже палочку поднимать на них. Он убил каждого на моих глазах. Сначала пытал их, а затем по очереди убивал, заставлял меня смотреть. А затем они взялись и за меня. Мать и отец смотрели, они ничего не могли сделать. Это продолжалось несколько дней. Все они… все по очереди пытали. Но он больше всех. Я слышу во сне плач и крики моей матери до сих пор. Я не знаю, что произошло потом. Я очнулся уже здесь. Беллатриса сказала, что он дал мне шанс на искупление, но для этого я должен измениться и доказать свою верность. С тех пор меня пытала только она. Но, Салазар, она одна стоит их всех. Даже Темный Лорд не был столь изобретателен. Теперь ты все знаешь.       — И что ты намерен делать? — голос девушки хрипел от слез.       — Я намерен выбраться отсюда. Я не хочу становиться убийцей. Я не смогу. Но я уже принял метку. Я не знаю, что будет дальше. Даже если мы выберемся.       Гермиона вытерла дорожки слез. Слишком кровавая и жестокая исповедь. Ей было столь невыносимо жаль его. Она понимала, что в итоге Драко просто оказался жертвой обстоятельств.       Но парень, сидящей по ту сторону стены, вовсе не готов был примерять на себя роль жертвы. Он четко понимал, что каждый выбор предопределяет, как повернется твоя дальнейшая жизнь. Каждая ошибка неизбежно влечет расплату. Оставалось лишь гадать — расплата уже наступила или все еще впереди. Он понимал, что теперь в глазах гриффиндорки выглядел каким-то недогероем, но рассказал ей все он вовсе не по этому. Ему просто нужно было открыться. Хоть кому-то. Даже гребаной Грейнджер. Наплевать. Лишь бы исповедаться, выплеснуть все, что так долго копилось. Иначе он умер бы, так и не рассказав никому своей истории. Своей правды. Почему-то он был уверен, что в итоге не выйдет из этой игры победителем.       ***       С рассказа Малфоя прошел еще один день. Изнанка его души так сильно потрясла Гермиону, что она не сомкнула глаз, лихорадочно соображая, что можно сделать в их положении. В голове отчетливо бились две мысли. Два важных пункта. Первое — как отсюда выбраться. Второе — как снять метку сразу, как они покинут поместье. Она даже не допускала мысли, что оставит его, бросит. Не теперь. Не тогда, когда все отвернулись от него. Обе стороны считают его предателем. Считают, что он заслуживает высшей меры наказания. Но она не согласна. Слишком сильно львиное гриффиндорское сердце прониклось его историей.       Если насчет второго пункта у Гермионы появились некие соображения, то с первым все также было глухо. Как выбраться отсюда? Логично предположить, что снять заклинание с решетки может тот, кто его наложил. Значит домовика просить бесполезно. Только если призвать его, когда Беллатриса будет забирать кого-то из них на новый сеанс пыток. Он мог бы вырубить ее. Но ни один из них никогда не пойдет против приказа хозяина. А Беллатриса в этом поместье неприкосновенна. Остается только вариант с темной комнатой. А что же касается метки…       — Драко? Ты не спишь?       — Ты слишком громко пыхтишь. Я бы не смог уснуть, даже если бы сильно захотел, — Гермиона закатила глаза, — что ты там делаешь?       — Думаю! Не поверишь!       Он хмыкнул.       — Даже не спросишь, о чем?       — А зачем мне это? — слишком грубо. Этот тон…       Какой пренебрежительный тон! Каков мерзавец! Гриффиндорка подскочила, как ошпаренная и в миг оказалась у «окна».       — Мог бы быть и поласковее! Я между прочим пытаюсь тебе помочь!       Его пепельная макушка показалась в проеме.       — Поласковее? У тебя что, плохое настроение? Я думал, у тебя закончились эти твои дни, — насмешливо ухмыльнулся Драко, искря глазами. О да, с появлением в подземелье Грейнджер его дела явно стали лучше. Появилось хоть какое-то развлечение, Например, смотреть, как покрывается багровыми пятнами ее лицо после очередной похабной шутки. Ему определенно они нравились намного больше, чем глупые комментарии насчет чистоты крови.       — Ты невыносим! Просто невозможен! Если бы я могла убивать взглядом, Малфой, то ты бы мертв уже раз пятьсот, уж будь уверен! Придурок! — выплюнула она и отвернулась, но от стены не отошла. Он смотрел на ее затылок со скрученными в низкий узел спутанными волосами.       — Всего пятьсот? — издевка в голосе. Ее почти трясет, он видит, как у нее дергаются плечи.       — Ох! Хватит! У меня есть мысль, как снять метку!       Он едва не поперхнулся воздухом, как только до него дошел смысл ее слов. Рука вытянулась на автомате. Он коснулся ее плеча и слегка сжал его, чтобы она повернулась. Стоило ей посмотреть, как она тут же оказалась в плену серых пронзительных глаз. Он смотрел на нее так, словно в ее руках была его жизнь. Хотя в некотором смысле так и было.       — И что ты думаешь?       — А теперь тебе интересно? — не упустила шанса съязвить Гермиона, — Ладно. Слушай. Если бы от метки можно было избавиться просто отрубив руку, к примеру, уверена, что это уже сделал бы хотя бы кто-то после Первой Магической Войны. Следовательно, нужна магия. Более сильная, чем магия Темной Метки. И тоже темная, естественно. Я подумала о кинжале Блэков. Он не дает магии залечить рану там, где он коснулся тела. Значит ли это, что он не даст работать магии метки, если им воспользоваться?       — И что? Ты предлагаешь отрезать мне руку этим кинжалом? Черт возьми, Грейнджер! Не думал, что в тебе столько жестокости.       — Прекращай рыдания, Малфой. Я предлагаю просто срезать ту часть кожи, где оставлена метка. Сомневаюсь, что она проникла глубоко. Скорее всего как обычная татуировка. Срежем тебе верхнюю часть и прижжем этим же кинжалом. Со временем рана затянется, останется лишь шрам.       — А если не сработает? Ты просто так покалечишь мне руку? Ты в курсе, какую боль причиняет этот кинжал? — он только через секунду понял всю абсурдность и тупость своего вопроса, — Прости.       Гермиона лишь покачала головой. Конечно же, она думала о таком варианте. Что, если не сработает?       — Если ничего не выйдет, мы хотя бы попытаемся. Это лучше, чем сидеть здесь и ждать смерти для меня и участи палача для тебя.       Она была права. Как бы неприятно не было это признавать, но он понимал. Грейнджер, мать ее, права!       — Тогда нам нужно придумать, как выбраться отсюда. И как можно скорее.       — Да, я думаю о темной комнате. Тогда, с Беллатрисой мне удалось вызвать в ней всплеск беспалочковой магии. Комната не была заблокирована на это. Если она не поставила защиту… если кто-то из нас не потеряет сознание от пыток, если сможет вызвать мощную волну магии, которая вырубит ее.       — В твоем плане слишком много если, Гермиона!       Ну вот опять. Звук имени из уст. В этот раз ее имени из его уст. И оба замерли. К этому сложно привыкнуть до сих пор. Словно и не было многолетней вражды между ними.       — Я знаю, но что у нас остается, Драко? — уже почти нет дрожи в коленках, когда она произносит его имя.       Они молчат. Лишь смотрят друг на друга, размышляя. Она поджимает нижнюю губу, жует ее. Он хмурит брови, стискивает длинными пальцами ткань на брюках по бокам. Слишком много нервов.       — Ты говорил, что Беллатриса многому обучала тебя. Ты должен справиться. Если нет, то хотя бы попытайся ослабить крепления на ремнях.       — Она затягивает их магией.       — Да, но не регулирует застежку. Я заметила. У меня в прошлый раз болталась нога, было слишком свободно. Но недостаточно, чтобы высунуть ее. Да и момента подходящего не было. Если оглушить ее как-нибудь, момент появится. И тогда нужно будет лишь освободиться из пут.       — Все звучит так просто, когда ты об этом говоришь.       — План и есть простой, — она ловит его недоуменный взгляд и добавляет, — ладно-ладно, не особо простой, но все же… Это уже что-то.       Ненадолго в груди Драко поселяется надежда. Но лишь ненадолго. Пока не наступает ночь.              ***       Они не слышали, как она появилась. Слишком бесшумные движения. Ни звука шагов, ни шороха мантии, ни взмаха палочки. Драко проснулся от того, что его пнули в живот. Со всего размаха. Он согнулся пополам, испустив хриплый стон. Тут же послышался взволнованный голос Гермионы.       — Драко, в чем дело?       Секунда.       Карии глаза показываются в их «окне» и застывают, словно в нее запустили Петрификусом. Гермиона не двигается и не дышит, страх сковал ее намертво, сердце заходится в груди с таким ритмом, что ни один пульсометр не выдержит. Из камеры Драко прямо на нее смотрят безумные черные глаза Беллатрисы Лестрейндж.       — Так-тааак, и что тут у нас? М? Драко? Решил поиграть с мерзкой грязнокровкой? А я все думала, почему она так бодро выглядит? Отвечай мне, щенок! — еще один глухой удар и новый хрип. Она направила на него палочку, — Кто помогает вам? Отвечай! Круцио!       Громкий крик разрезает воздух, отбивается от стен и врезается в уши. Гермиона не может пошевелиться. Так и смотрит в соседнюю камеру через «окно». Беллатриса держит заклинание слишком долго. Ее глаза мечутся по углам камеры, пока не натыкаются на чашу.       «О Боже! Мы не только отверстие на закрыли, но и тарелку не уничтожили»       Лестрейндж отпускает Драко, который тут же откидывает голову назад, вдыхая полные легкие. Его тело дрожит. Гермиона тоже дрожит. Теперь точно конец.       Беллатриса палочкой призывает к себе емкость, крутит в руках всего пару секунд, а затем что-то шепчет. Через мгновение воздух подземелья вновь рассекается. Громким хлопком. Слишком знакомый звук.       — Ты!       Глаза Миппи полны ужаса. Она пятится назад, пока не натыкается на стену. Заклинание просто показало Пожирательнице хозяина предмета. Простое заклинание. Господи.       — Легилименс!       Эльфийка падает на колени, хватаясь своими длинными пальцами за голову и истошно вопит. Гермиона не понимала, что конкретно ищет Беллатриса. Возможно, хочет узнать, замешана ли в помощи Нарцисса. Но что бы это не было, она это находит. Потому что спустя пару минут она отбрасывает палочкой эльфийку к решетке напротив. Маленькое тельце со звоном ударяется в прутья и падает в проходе.       Лестрейндж оборачивается поочередно к Малфою и к Грейнджер. По очереди она левитирует их тела и останавливает прямо возле Миппи, которая в этот момент кряхтит и корчится, пытается подняться, сплевывая кровь. Драко полностью в сознании, пытается сопротивляться, смотреть куда угодно, но не на беззащитное существо прямо перед собой. Гермиона слишком шокирована, чтобы предпринять хотя бы что-то.       — Неужели вы думали, что меня можно обмануть? Глупые! Глупые детишки! — в ее голосе издевка и жестокость. Воздух настолько разряжен, что готов заискриться. Сердце гриффиндорки тарахтит с неимоверной силой. Она знает, что сейчас произойдет.       Мерлин, почему я не могу закрыть глаза?       Палочка Беллатрисы направлена на тело Миппи. Испуганные огромные глаза смотрят прямо на кончик древка. Гермиона не слышит слов, не знает, что это за магия. Конечно же темная. Она ощущает эту смертоносную силу от палочки Лестрейндж. Заклинание действует слишком медленно, слишком тянется. Словно нарочно придумано, чтобы поразвлечь искушенного до страданий зрителя.       Это происходит снизу. С пальцев ног. Кожа сереет, становится безжизненного цвета, пузырится, лопается. Вероятно, так выглядят ожоги от кислоты. Язвы сочатся кровью и гноем, разложение прогрессирует до костей, которые тоже начинают гниение. И все это происходит медленно. Слишком медленно, чтобы не запомнить каждую деталь. Каждую секунду крика Миппи. Она кричит так сильно, что усилившийся в закрытом пространстве подземелья звук оказывается оглушающим. У Гермионы звенит в ушах, перед глазами плывет изображение разложившегося тела эльфийки. Той, что помогла им. Ей. Слезы застилают карии глаза, когда крик тонет в хрипе и исчезает, как только тело, превратившееся в желе с обломками костей, падает на пол и растекается.       Драко не двигается. Только сипло дышит. Его глаза потемнели. Сердце сжалось. Такая ярость. Ослепляющая. Дурманящая. Убийственная. Сам себе клянется, что никогда не встанет на этот путь. Лучше смерть. Даже если такая. Лучше она.       Беллатриса переступает через изуродованное тело, словно через обычный камень. Никаких эмоций. За ней левитируют тела Драко и Гермионы, которым остается только смотреть вперед. Туда, где та самая комната. Комната боли и страданий. Темная комната смерти.       Когда камень за их спинами вновь зарастает, формируя стену, они остаются в комнате втроем: слизеринец, гриффиндорка и жестокая Пожирательница Смерти. Беллатриса наколдовывает палочкой деревянный стул и перемещает туда Драко. Обездвиживающее заклинание больше не действует. Только нерушимые без магии путы Инкарцеро. Он привязан к стулу, который невозможно сдвинуть. Он может шевелить лишь головой. На губах Силенцио.       Грейнджер уже привязана к столу. Но губы ее свободны. Она молчит. Только слезы катятся по ее лицу, когда она смотрит на Драко. Он так много видит в этом взгляде. Так глубоко смотрит на нее в ответ. Пусть увидит, почувствует. Он рядом. Мерлин, как бы он хотел разделить страдания. Просто, чтобы не в одиночку. Разделить одну боль на двоих.       Беллатриса выбирает знакомый кинжал. Его серебряное острие сверкает в одиноком лучше света, пробивающемся откуда-то сбоку. Она обходит Гермиону и становится прямо возле ее правой руки.       — Как поживает наша рукопись?       Взмах.       И звук пронзает вопль боли.       Драко закрывает глаза…