Красный бархат

      Нана крепко держит Достоевского под локоть, прогуливаясь с ним по Минато-Мирай. Он не может не любоваться ею весь вечер: с того самого момента, как они встретились в ресторане, Фёдор не может оторвать от неё глаз. Есть что-то такое, что притягивает, заставляет смотреть на Нану Китадэ и хотеть видеть её рядом с собой.       У неё распущенные чёрные волосы, короткое красное бархатное платье и чёрные туфли на довольно высоком каблуке, на которых она спокойно вышагивает и не боится подвернуть ногу. Нана улыбается, вертит головой по сторонам, и на её лице читается искренний восторг от делового района Йокогамы.       — Ты очаровательно выглядишь. И пахнешь тоже. Новый парфюм?       — Да. Захотелось чего-то нового, — она заправляет за ухо прядь волос, продолжая улыбаться. — Знаешь, я тут подумала: я бы сходила с тобой на концерт классической музыки. У меня нет никаких планов на следующие выходные.       — Я рад, что наши интересы совпадают, Нана. Мне тяжело общаться с людьми, с которыми это не так. Как и с теми, кто не подходит мне по интеллекту.       Да уж, думает Нана, скромности тебе не занимать. Дазай, значит, подходит ему по интеллекту. Дазай… Нана старательно отгоняет от себя мысли о детективе: хватит думать об одном мужчине, находясь с другим. Она и так потратила на Осаму целую неделю, всё ещё не в силах прийти в себя из-за своего имени, им произнесённым.       — Это в твоей работе важно. Ты ведь говорил, — поясняет Нана, — что приехал в Йокогаму с некой миссией.       — Именно, — подтверждает Достоевский, — но детективы и мафия вставляют нам палки в колёса.       «Нам»? Значит, думает Нана, ты не один. И тут же одёргивает себя: каким бы гениальным он ни был, в одиночку такое не провернуть. Должны быть сподвижники, коллеги…       — Почему?       — Потому что я хочу очистить мир от зла и нечестивого. Ты меня понимаешь, Нана?       — Да, — кивает она. — Тоже мне, образцы добродетели — я про Портовую мафию и Агентство.       Достоевский растягивает губы в улыбке и проводит пальцами по щеке Наны, останавливаясь кончиками на её губах. Нетипичный для Японии жест, но ведь и он не японец, да и она себя чувствует здесь… чужой. Нана всегда поступала вопреки всяким нормам, поэтому не видела ничего такого в поцелуе или объятии на улице.       — Хотя я тоже не святая, — добавляет Нана, слегка прикусывая кончик одного из пальцев Фёдора, чем вызывает у него ухмылку. — Воровка ведь.       — Но ты признаёшь свои пороки и недостатки. Это тебя и отличает от всех этих людей. Скажи мне, если бы ты могла изменить что-то в своей жизни, ты бы поменяла это?       — Скорее нет, чем да. Я бы хотела себе другого отца, — говорит она. — Я видела, как мама страдала. Может, с другим мужчиной она была бы счастлива.       — Но не появилась бы ты.       — Возможно.       — И ты говоришь о желании для другого человека. Чего бы ты хотела для себя?       — А ты будешь в силах мне это дать? Ты настолько всемогущ? Прямо как бог?       — Мне лестно это сравнение, — Достоевский отнимает пальцы от её губ и заправляет ей пряди волос за уши, любовно проводит пальцем по скуле, очерчивая линию.       — Фёдор…       — Скажи мне, Нана, ты слышала что-нибудь о Заветной Книге?       — Я понимаю, что он — не вор, чтобы ты могла понять, на что способен конкурент, но, бога ради, или в кого ты там веришь, Китадэ, здраво оцени ситуацию.       — Я…       — Я знаю, что ты в курсе, — Достоевский склоняется к её уху. — Золотые руки Портовой мафии не могут быть не осведомлены. Да и Дазай, наверное, рассказал бы тебе. Если ты, конечно, что-то для него значишь. Но я сомневаюсь. Такие, как Осаму Дазай, не способны испытывать какие-либо чувства к человеку.       Нане становится дурно.