Пять из десяти

      Донхёк демонстративно выковырял языком застрявшую между зубами зелень. Чэнлэ пришлось сосредоточиться, чтобы подавить подступивший к самому горлу рвотный позыв.       – Ну и где Ренджун-и? – спросил Донхёк, барабаня пальцами по столу. С каких это пор Чэнлэ стал личным секретарём Ренджуна и знал его расписание наизусть, оставалось загадкой.       – Почём я знаю, хён, – пробормотал Чэнлэ прямо в ложку с супом и наконец-то смог продолжить есть свой обед. – Обычно во время большой перемены он ест с нами…       – Но, похоже, не сегодня, – губы Донхёка сжались напряжённо-раздражённо. – Может, у него появились новые друзья? А, Леле?       Чэнлэ очень хотелось закатить глаза. Но Донхёк уже явно злился, поэтому подливать масло в огонь не стоило.       – Я не знаю. Он мне ничего не говорил…       – Вы чего скисли?       На скамейку, в опасной близости от Чэнлэ, грохнул тяжёлый рюкзак. Чэнлэ, плохо спавший всю прошлую ночь, невольно вздрогнул всем телом. Когда Марк протянул ему руку для пожатия, Чэнлэ сделал вид, что слишком занят едой. Иногда у Марка получалось испортить настроение одним своим появлением, хотя в целом Чэнлэ относился к нему очень положительно.       – Марк-хён, ты не видел Ренджуна? – спросил Донхёк со слишком очевидной напускной незаинтересованностью. Марк помотал головой и накинулся на свой обед. Донхёк сжал губы ещё сильнее.       – Я видел его только рано утром, когда проходил мимо его корпуса. Он был какой-то дёрганный, вроде даже взъерошенный… – Марк резко повернулся к Донхёку. – Это ты его опять довёл до белого каления?       – Да почему сразу я?! – возмутился Донхёк. И настолько правдоподобно, будто бы ни разу в жизни Хуан Ренджун не взрывался на месте из-за надоедливости Донхёка. А ведь Ренджун был известен своим ангельским терпением.       – Вы что, опять поругались, да? – спросил Марк, для чего-то помахивая перед Донхёком пластиковой ложкой с остатками риса. – Я же тебя просил не лезть к нему. Ты и сам знаешь, что это плохо кончается…       – Я к нему не лез! И мы с ним не ругались! Всё, мне пора, – и Донхёк, быстро прихватив свою сумку и грязную посуду, нервным шагом направился прямиком к выходу. Марк проводил его взглядом и посмотрел на Чэнлэ:       – Так они правда поругались?       – Я не знаю, хён. Ренджун-хён мне ничего не сказал. И вообще, у меня как бы есть своя жизнь…       Марк только покивал, полностью погружённый в свой обед. На секунду Чэнлэ стало немножечко обидно, что Марк так легко проигнорировал тему о том, что у Чэнлэ, помимо вечных скандалов Ренджуна и Донхёка, тоже происходит что-то интересное в жизни. Пусть даже на самом деле это было совсем не так.       – Джемин сейчас подойдёт, кстати, – прошамкал Марк.       – Я по нему не скучаю.       – Зато он по тебе скучает.       – Что ему от меня опять надо?       – Без понятия. Спроси его сам.       Со спины послышался тяжёлый, истошный вздох. Чэнлэ и глазом моргнуть не успел, как рядом с ним, как тряпичная кукла, плюхнулся Джемин. Судя по выпяченной нижней губе, он был чем-то недоволен. Чэнлэ едва успел морально подготовиться, как Джемин начал ныть:       – Ну зачем я пошёл в этот мед?! Надо было оставаться дома, ничего не делать! Джено же предлагал мне быть его трофейным мужем, а я по кой-то чёрт отказался! Ну почему-у-у…       На словах «трофейный муж» Марк сильно поперхнулся. Однако Чэнлэ такими подробностями было уже не удивить. За годы он наслушался, – и, к сожалению, насмотрелся, – разного из личной жизни Джено и Джемина. Воспоминания о том дне, когда Джено предложил Джемину стать домохозяином, были всё ещё свежи. Тогда Джено только что поступил на практику в компанию, где теперь работал, и ему сразу пообещали блестящие перспективы. Соблазн в глазах Джемина не блестел, а полыхал. Было видно, что он буквально разрывался между жизнью мечты и обещанием, данным, в том числе, и родителям. Джемин, каким-то чудом взявшись за ум, вспомнил, что нужно хотя бы в чём-то быть автономным, поэтому продолжил учиться на медицинском факультете. Звёзд он, конечно, не хватал, но Джено очень настаивал на том, что ему нужно закончить. А ради Джено Джемин был готов и постараться хотя бы немного. Ровно настолько, чтобы его не отчисляли.       – Вот это да, конечно, – пробормотал Марк себе под нос; Чэнлэ только фыркнул.       – Я выпросил у Джено-я разрешение не заниматься медициной всерьёз, – продолжил Джемин, добавляя в рис какой-то соус. – Я сказал, что если мне дадут в руки скальпель, то всё точно кончится судом. Джено меня потом оттуда не вытащит. Поэтому буду делать укольчики красоты там всякие, ещё какую-нибудь ерунду…       – Какая же это ерунда, хён, – сказал Чэнлэ негромко. С Джемином, разумеется, спорить было абсолютно бесполезно. Однако Чэнлэ в упор не понимал, с каких это пор заниматься косметологией – это «ерунда».       Джемин только было открыл рот, чтобы возразить, как буквально из ниоткуда появился Ренджун со своим огромным рюкзаком, который был больше похож на походный. Ренджун был бледный, с синими подглазинами. Это значило либо то, что он всю прошлую ночь учился, либо Донхёк накануне действительно вывел его из себя.       – О, вот и ты! Так вы правда с Донхёком поссорились? – порой прямолинейность Марка вводила в ступор. Нельзя было говорить людям в лоб такие вещи, особенно, если речь шла о Донхёке. Он был триггером не только для Ренджуна, но и для многих ребят с его потока.       – Вообще про него ничего не говори, – отозвался Ренджун, почти не разжимая губ. Чэнлэ сразу же стало понятно, что дело серьёзное. И что ссора накануне, скорее всего, и правда была.       Почему Ренджун и Донхёк постоянно ссорились, оставалось загадкой. Раньше, когда Чэнлэ только переехал в Корею, Ренджун и Донхёк чаще всего просто препирались. Как правило, вообще из-за мелочей: куда пойти, что есть на ужин, какой фильм лучше. Донхёк, спустив пар, быстренько догадывался, что перегибал палку и шёл мириться первым. Ренджун тогда был отходчивым, поэтому ни один конфликт не затягивался надолго.       Со временем динамика между Ренджуном и Донхёком стала меняться – и далеко не в лучшую сторону. Ссоры происходили чаще. Донхёк и Ренджун нередко не сходились в уже более серьёзных вопросах. Хотя иногда случалось и так, что они оба могли вспылить буквально на пустом месте. Чэнлэ не понимал, как из ничего они могли раздуть целый скандал, с длинным периодом взаимного игнорирования друг друга и скомканным примирением. Казалось, что в жизни Донхёка и Ренджуна происходит ещё что-то. Что-то, что всегда происходило исключительно тогда, когда рядом никого не было. В те ли редкие дни, когда Донхёк и Ренджун, оба в хорошем настроении, шли куда-то гулять вместе? В полуночных ли переписках, которые, если судить по привычкам, всегда заканчивались тем, что Ренджун просто шёл спать, а Донхёк обязательно договаривал что-нибудь ему вслед, лишь бы его слово было последним? Или же вообще, это «что-то» было немым, неозвученным? Как когда тебя жутко раздражает, буквально бесит какой-то человек, а он даже ничего плохого тебе не сделал.       Едва доев свою порцию, Джемин достал телефон и прямо за столом, в присутствии трёх ни в чём неповинных человек начал записывать голосовое для Джено. Чэнлэ невольно поморщился, услышав до боли знакомый, сексуально-ноющий голос Джемина, слишком отчётливо передававший форму его надутых губ:       – Джено-я, я больше не хочу учиться. У меня опять ничего не получается. Я так устал, Джено-я, всё, вот буквально всё против меня!.. Хочу к тебе на ручки, очень-очень сильно.       Марк находился под настолько большим впечатлением, что был не в состоянии вымолвить ни слова. Чэнлэ решил проигнорировать этот слишком откровенный PDA и просто доесть свой обед в спокойствии. Ренджун наморщился так, будто ему нанесли личное оскорбление.       – Слушай, имей хоть сколько-то совести, а, – сказал он и уставился себе в тарелку. Джемин только повёл бровью.       – Типа «респект сингл коммьюнити»? Ну извините. Ничего личного. Я просто разговариваю со своим парнем, – ответил Джемин холодно-спокойно. Его было очень сложно задеть. И было практически невозможно обидеть, когда речь шла о Джено. Джемин был уверен в том, что Джено идеален во всех своих аспектах и нюансах, поэтому весь негатив в его адрес воспринимал как чистой воды зависть. Считал ли он, что Ренджун ему тоже завидовал, Чэнлэ не знал. Но нисколько бы не удивился, если бы оказалось, что Джемин уверен, будто вся их компания мечтала бы оказаться на его месте.       В этот момент на телефоне Джемина сработало оповещение о новом сообщении. Джемин поднёс к уху динамик, и Чэнлэ, против своей воли, услышал неправдоподобно низкий, слишком интимный для обеденного перерыва голос Джено:       – Котёночек, потерпи, пожалуйста, до конца учебного дня. Я приеду за тобой, мы возьмём что-нибудь поесть и поедем домой, хорошо? Там я смогу не только подержать своего сладкого котёночка на ручках, но ещё сделать всё, что ему только захочется… Мне пора, котёночек, не грусти, договорились? Целую в надутые губки и хлопаю по попке.       Джемин, буквально светясь от радости, чмокнул экран и убрал телефон к себе в сумку.       Ни Марк, ни Ренджун ничего не услышали. Зато услышал Чэнлэ. И теперь у него почему-то стало очень тяжело на душе, как будто он проглотил булыжник.       Наверное, дело было всё-таки не в Джено и Джемине. Чэнлэ было одиноко на самом деле. В конце концов, что-то, отдалённо напоминающее отношения, у него в последний раз было ещё в Китае, в последний год в школе. А после… даже вспомнить нечего. Бесконечный круг несовпадений, неприятных открытий и обещаний самому себе, что такого больше не повторится. Но, видимо, у него была непреодолимая тяга к наступанию на одни и те же грабли. А как иначе объяснить тот факт, что в Корее он постоянно влюблялся безответно, даже безнадёжно? Ни у одной его симпатии не было возможности сбыться. Иногда ему немного везло, и он попадал на уровень выше – там, где была взаимная симпатия, но она оставалась лишь во взглядах, между строк сообщений и в незаконченных предложениях. Чэнлэ, видимо, в глубине души оставаясь неисправимым наивным дураком, каждый раз надеялся, что вот теперь будет иначе – и каждый раз ошибался. Итог всегда был одинаковый: Чэнлэ оставался ни с чем. Но проходило сколько-то времени, и всё повторялось. Снова яркий укол интереса; снова кровь бежала быстрее; снова хотелось улыбаться, проваливаться в слова и взгляды глубже. И снова Чэнлэ не получал ничего, кроме горького послевкусия и разбитого вдребезги сердца. Ему уже не хотелось ни на что надеяться. Но его надежда, судя по всему, была даже слишком жизнеспособной.       И если уж совсем честно, то Джисон его на самом деле не приглашал ни на какое свидание. Джено просто уложил в простые слова то, что Чэнлэ с трудом мог описать своим корейским вокабуляром. Но он чувствовал, что Пак Джисон появился на его горизонте не просто так. И что очень скоро он точно от размытых намерений перейдёт к прямым действиям.       И Чэнлэ этого очень не хотелось.       Порой его заедало горькое чувство несправедливости. Почему кому-то везёт встретить свою судьбу сразу же, а кто-то должен мыкаться в одиночестве? Почему Джено и Джемин друг от друга не отлипали и им было хорошо вместе всегда? Почему Марк говорил, что ему неинтересны серьёзные отношения, поэтому просто спал с малознакомыми девушками время от времени? Почему Ренджун с непоколебимой уверенностью заверял, что ему никто вообще не нужен? Почему Донхёк с таким рвением и самоотдачей бросался в каждые новые отношения, а потом горько жалел о своей поспешности? Почему из всех людей объектом своего интереса Пак Джисон выбрал именно Чэнлэ, с которым у него абсолютно совершенно, абсолютно очевидно нет ни малейшего шанса на взаимность?       Может быть такое, что мир любви и отношений на самом деле жесток и нелогичен? Ведь такое может быть, да? И тогда получается, что Чэнлэ – совсем не неудачник, а один из миллиона миллионов людей, которые пытают счастья, но им кармически не везёт?       В какой-то момент Чэнлэ так устал листать профили в приложении и всегда не отыскивать кого-то, с кем можно было бы сходить хотя бы на кофе, что принял серьёзное решение. Оно далось ему нелегко, но при этом, как только в почерневшей голове созрела эта мысль, словно зажглась лампочка. Он решил, что будет считать себя непригодным для отношений. Вот так вот просто. По какой именно причине? Их было много, на самом деле. Во-первых, он застрял в образе маленького мальчика. Уже не раз его принимали за подростка – по всей видимости, из-за роста и телосложения. В нём крайне редко признавали вполне себе взрослого мужчину, отчего Чэнлэ чувствовал себя просто паршиво, словно запертым в клетке, которая даже по размеру ему не подходила. Ещё он догадывался, что мама совершенно предвзято настаивает на том, что он очень красивый и милый, особенно, когда улыбается. У него дома висело большое зеркало, и со зрением проблем не было, поэтому он представлял, что на фоне айдольской красоты того же, например, Джемина, он выглядит серым пятном, просто тенью, нужной лишь для того, чтобы дать лучше проявиться истинной красоте. Также Чэнлэ был в меру самокритичен, и потому понимал, что характер у него тоже не сахарный. В глубине души он вообще был той ещё сволочью, но об этом мало кто догадывался.       Так что, если бы кому-то в голову взбрело с ним встречаться, идея была бы обречена на провал с самого начала. Никому не нужен такой партнёр. Да и что в нём особенного? Во что влюбляться? За что любить? Что такого есть у Чэнлэ, чего нет у других людей? Его, на самом деле, было так легко заменить. Заменить на кого-то повыше, помускулистее. Покрасивее, с более правильной корейской речью. С более изящными манерами, с умением проявить себя. Без непонятных тараканов в голове и глупых привычек.       Когда тоска и одиночество проходили сами собой, в голове появлялась ясность. А ещё спокойствие. Чэнлэ становилось комфортно наедине с собой. И больше ему, к счастью, не был нужен никто.