Зверь из Западной Марки

      Погода в самом деле испортилась, и недели полторы я безвылазно просидела в замке, потому что Зверю, похоже, обложной дождь не нравился так же, как всем остальным. К тому же в поле никто не работал, на охоту не ходил, и ягоды собирать, когда вода не только льёт с неба, но и окатывает тебя фонтаном с каждого куста, едва тронешь ветку, тоже желающих не находилось — не на кого толком нападать. Словом, было очень скучно, но очень спокойно. Я то читала, то разминалась с мечом или посохом, немного помогала Гете в её лазарете, однако особенно с помощью не усердствовала, поскольку если помогаешь людям бесплатно, рано или поздно они начинают считать, что помогать им ты просто обязана — да, именно обязана. Не знаю, почему так, но лично наблюдала не раз и не два, как чья-то исключительно добрая воля, к несказанному удивлению доброхота, превращалась в его служебный ли, дружеский ли, родственный ли долг, и когда он отказывался долг этот исполнять, те, что привыкли к его помощи, видели в том нешуточную обиду для себя, чуть ли не оскорбление.       Мне такого счастья совсем не хотелось, тем более что подругами мы с Гетой не были и не имели никаких шансов стать. Понимаю, что выгляжу высокомерной стервой, но Гета казалась мне не дурой конечно (дура в ранге подмастерья Коллегии целителей — это разве что дочь или внучка кого-то из Совета, вот только она бы точно не считала каждый медяк, проживая в захолустном замке), но женщиной весьма ограниченной. Читать она не любила, читала только «Вестник» своей Коллегии и прочее столь же специальное, и вообще считала чтение не отдыхом, а одной из обязанностей целителя. Мне-то хотелось бы всё же не только помолвку старостиной младшенькой обсудить, а последний роман Фогг, к примеру, однако Гета даже не знала, кто такая Белла Фогг. Да какие там романы — ей про те же Пыльные Равнины слушать было неинтересно. Может быть, конечно, её дядя или кузен, который звал её в Рассветный Отрог, рассказывал в письмах достаточно, но даже госпожа Эдвинна просила меня вспомнить о моей службе что-нибудь забавное или, наоборот, жуткое, «чтобы прямо мурашки по спине», а целительница, пять лет обучавшаяся отнюдь не только своему ремеслу, как была, так и осталась в душе дочкой то ли мелкого лавочника, то ли мастерового.       Замок маркиза вообще был в этом отношении хуже даже пограничного форта: на границу по крайней мере десятками, если не сотнями отправляли магов всех мастей, и среди выпускников военных школ тоже хватало действительно образованных людей. А по местным меркам, та же госпожа Эдвинна с её домашними уроками пения, танцев и домоводства выглядела прямо-таки слушательницей Её Императорского Величества Высших Женских Курсов. Нет, хозяйство-то она вела так, что даже старшая кухарка со старшим же конюхом ворчали себе под носы, но признавали: невестка его милости за неполный год навела такой порядок, какой ни вдовствующей, ни нынешней маркизе даже не снился. А мне в разговоре с нею приходилось разве что вспоминать, чему меня учили, пока не ясно стало, что умение медитировать мне гораздо нужнее умения разбирать счета от поставщиков. Ну, или я могла развлекать её милость пограничными байками, потому что замковая библиотека её интересовала исключительно в смысле, смахнули ли горничные пыль с позолоченных корешков и хорошо ли натёрли полы мастикой.       И меня ещё спрашивали, почему я не взяла с собой дочь! Чем бы она тут занималась, пока матушку мантикоры таскают по лесам и по полям? Училась бы прясть? Пасти гусей? Доить коз? Нет-нет, я её люблю и очень по ней скучаю, но в доме моего деда ей будет и комфортней, и интересней, и на то пошло, безопасней, чем здесь. Лишь бы только мои родные не разбаловали вконец «бедного ребёнка, поневоле оставленного родителями». Вся надежда на отца и особенно на матушку, а то и сестрица моя, и обе невестки сначала слёзно просили деда выплатить остаток моего долга, чтобы мне не пришлось ехать в этот ужасный Талирн, а потом хором заявили, что Хельгу со мной не отпустят! Девочка и так уже потеряла несколько лет нормального детства, пока росла на дикой-дикой границе, а в этой дыре несусветной ей вообще делать нечего. Я бы конечно возмутилась, что Хельгины тётки пытаются указывать её родной матери, что делать и чего не делать — вот только я и сама думала ровно то же самое.       Я подержала в руках её портрет в простой тёмной рамке, который для меня написал молодой подающий надежды художник, пока я ждала, куда меня, кое-как восстановившую половину обычного резерва, пошлют служить на оставшиеся полтора года (без сохранения жалования, потому что Талирн — давно уже не пограничный город, но дед просто положил на мой счёт в Доме Халната столько же денег, сколько я теряла по контракту, а от отца, братьев и дядюшек я получила в дорогу целую пачку векселей). Молодой, подающий надежды, зачем-то нарядил Хельгу в старинное бархатное платье, жёсткое и неумеренно пышное, и не менее старинный берет с пером, свисавший почти до левого плеча. Впрочем, этот наряд как-то особенно подчеркнул тяжёлые локоны цвета старой меди — прямо как у Роберта, и бледное, как у него же, узкое личико. Матушка моя, расчёсывая Хельгу, вздыхала, что годам к двадцати волосы у неё точно начнут менять цвет, переходя в мой тёмно-русый, разве что с лёгкой рыжиной. А вот кожа, удовлетворённо пророчила она, останется белой и тонкой, отцовской — Роберта никакой загар не брал, его лицо только обветрено было до красноты. Однако Хельге это точно не грозило: даже если неведомая свирепая нужда заставит меня вернуться на рубежи Пыльных Равнин, дочь я лучше оставлю в монастырском пансионе, но не повезу с собой.       Я сдула лёгкий налёт пыли с портрета (горничная боялась к нему прикасаться: «Ой, госпожа, а ну как испорчу такую-то красоту?» — и я сама время от времени обмахивала его пучком цветных петушиных пёрышек), вернула его на стол и посмотрела в маленькое мутноватое окошко. Ветер вроде бы разгонял тучи, и в ближайший час дождя, кажется, можно было не опасаться. Да в конце концов, зачем-то же я купила плащ из непромокаемого шёлка? Надо бы сходить хоть немного развеяться. На почту, к примеру. Я перебрала стопку конвертов, украшенных коронованным драконом — эмблемой Императорской армии, проверила, все ли они уже подписаны и надёжно заклеены облатками. Стопка вышла увесистой. Даже с половинными почтовыми сборами, полагающимися солдатам Его Величества, денег на переписку я тратила немало, но куда деваться, если только она порой не давала мне запить с тоски? Я глянула, достаточно ли мелочи в кошельке, накинула плащ и отправилась к почтмейстеру.       Перед тем, как выйти из нашего флигелька, я заглянула к Гете, чтобы спросить, не нужно ли ей что-нибудь на почте, и получила в ответ просьбу заглянуть на обратном пути к пекарю и купить у него что-нибудь вкусненькое: Гета не пила и болотник не курила, а утешалась медовиками, маковыми рулетами и прочими очень вредными для фигуры вещами. Сама она только посмотрела в окно на рваную хмарь, которую ветер гнал по небу, и на моё предложение прогуляться вместе, морщась ответила: «Грязно, ботинки жалко». Так что я пошла одна (и не могу сказать, чтобы меня это так уж сильно расстроило).       Я прошла через двор замка, вышла в ворота, в которых, кажется, насмерть приржавела в верхнем положении никогда не опускавшаяся решётка, и спустилась с холма, наверное, самого высокого в округе. В разрывы туч то и дело проглядывало солнце, напоминая, что на дворе середина лета, и тогда очень хотелось скинуть плащ: кожа под ним не дышала, и мне казалось, что я сделала себе компресс на всю верхнюю половину тела и немалую часть нижней. Потом тучи закрывали солнце снова, резкий ветер принимался трепать одежду и волосы, и плащ хотелось запахнуть поплотнее. В общем, дурацкая погода.       Гильденское — как я уже говорила, село немаленькое. Никакого отношения к никаким гильдиям оно, понятно, не имеет. Когда-то здесь располагался эльфийский городок Гиладэн, но после Пятидневной войны эльфы ушли отсюда. Они, собственно, и без того понемногу уходили вглубь Вечного леса, подальше от круглоухих уродцев, но потерпев поражение, оставили свои поселения в обмен на право уйти свободно и унести всё своё добро, на какое хватит сил. А имперские… вернее, тогда ещё королевские солдаты при этом бдительно следили за тем, чтобы добро это не было навьючено на людей — как ни крути, без рабов эльфы жить не привыкли и хоть какую-то часть наверняка пытались увести с собой. В общем, когда-то эльфы здесь жили, но это было очень давно. Мне приходилось бывать в западной части Серебристой Гавани, поэтому ответственно заявляю: ничего эльфийского, кроме искажённого названия, в Гильденском не осталось. Даже грязь была самая обычная, как в любом человеческом селе (да и во многих городах тоже). От дождей главная дорога совсем раскисла, и я предпочла идти рядом с ней по зарослям лебеды пополам с чередой — сапоги на мне были высокие, а слегка намочить штанины казалось мне меньшим злом, чем то скользить, то вязнуть в грязи. А вот Гете в самом деле пришлось бы или шлёпать по грязи, подобрав подол, или обдирать потом с него череду: мантии она носила в высшей степени приличные, не укороченные, как у меня… и поэтому терпела все прилагающиеся к приличным мантиям неудобства.       В общем, я более или менее благополучно добралась до почтового отделения, оплатила доставку писем и немного поболтала с чиновником. Плащ я за разговором сняла, а выходя с почты, не стала заново накидывать, потому что разрывы между полосами туч заметно расширились и, по моим прикидкам, до следующего облачного фронта я вполне успевала дойти до трактира. Ну да, где же ещё услышишь столько самых последних сплетен разом? Почтовый чиновник не знает и половины того, о чём болтают в «Полнолунии».       Болтали, разумеется, о Звере. О том, кем он мог бы быть. Поскольку рядом со звериными следами не раз и не два видели следы человеческих ног, большинство сходилось во мнении, что это или оборотень, или укротитель проклятой твари.        — Да говорю вам, лесник это, — кипятился какой-то плюгавый мужичок самого петушиного вида. Есть такие с виду вроде бы мелкие и тощие петухи, от которых даже собаки разбегаются. — Вон у него какие зверюги — им волка удавить как мне два… — тут он наткнулся взглядом на меня и поспешно поправился: — удавят, в общем, как крысу.       Я повесила плащ на свободный гвоздь, подошла к стойке, и хозяин, не спрашивая, привычно налил мне кружку сидра: пиво я не люблю, а местные вина слишком похожи на ягодную бражку… да в сущности, я и настоящие южные не особенно жалую. «Правильно, — кивал Барсук-старший, наливая мне «реагента алхимического», — пить надо продукты перегонки, а не брожения». Своего алхимика в замке не водилось, из продуктов перегонки имелась только мутная вонючая бурда, так что в трактире я брала всё-таки продукт брожения, хоть и платила порой за это изжогой.        — Ясное дело, лесник, — поддержал плюгавого его односельчанин покрупнее. — Он же в этой… как её? Ну где самые что ни на есть пираты водятся?        — Абесинии? — подсказала я, сделав первый осторожный глоток: кувшин с сидром, похоже, хозяин только что принёс из погреба, а погреб я ему проморозила так, что только иней сверкал в свете Ведьминого огня.        — Во-во, в ней самой, — обрадовался подсказке оратор. — Август же в плену там был, а как сбежал, не иначе какую зверюгу прихватил с собой.       Я фыркнула в кружку. Друзьями мы с лесником Августом не были, но такую чушь спокойно слушать было невозможно. Привезти из Абесинии гиену или леопарда? Тайком? Ну-ну.        — А привези-ка мне из Талирна породистых кроликов, любезный, — сказала я. — И если сумеешь сделать это так, что никто во всём селе не узнает, что ты их привёз, я тебе вдвое заплачу.        — Это как? — поразился он. — Они ж твари нежные, пугливые. В мешке, того гляди, подохнут со страху-то, а в клетке их всякий увидит. И жрать им надо без конца, и того… гадить. По одному запаху учуешь.       Народ у стойки согласно заворчал, а я спросила, усмехаясь:        — То есть, кроликов тайком не привезти, а вот дикую кошку с не всякого волкодава размером — запросто? Через море, через четверть страны?       Слушатели, только что соглашавшиеся, что ни кролика, ни поросёнка, ни даже кур тайком с базара не привезёшь, — их же тихо сидеть не заставишь, скотину бестолковую, — впали в задумчивость.        — Всё равно лесник, — упрямо сказал плюгавый. — Морда страшная, людей не любит. Ему «доброго тебе дня», а он в ответ только зыркнет, будто так и прибил бы, да нельзя.       Я прикрыла глаза ладонью, но кто-то более разумный возразил:        — А Зверь?        — Так он того… в зверя и перекидывается.        — И ни святые матери, ни Искатель, который приезжает детишек проверять, этого до сих пор не поняли? — ласково спросила я. — Ты бы язык придержал с такими заявлениями, друг любезный. Так ведь можно и на штраф, и на десяток плетей напроситься.       Он надулся, но замолчал, а меня деликатно тронул за рукав один из слушателей.        — Госпожа, — настойчиво проговорил справный с виду мужик, у которого даже обручальное кольцо было серебряным, не медяшкой какой, — а вам каких кроликов надобно? Породных — это пушных, что ли? Так вам ведь шали, поди, не вязать. Давайте, я вам просто хороших, здоровых куплю, да и будете у меня их уже разделанных брать, чтобы кухарка, стало быть, сготовила на ваш вкус. Тайком, понятно, везти, не стану, — хмыкнул он, — а так чего бы не привезти? Они ж и плодятся как… кролики, и шкурки с них какие-никакие. Если дорогу моему перваку оплотите, так и будут вам кролики.