***
Если перед Кащеем мог извиниться сейчас только Вова, и желательно именно ему с этим разобраться сперва, а уже потом подлезать Марату, то с Вахитом и Валерой с Андреем мог разобраться только сам Марат. Оттого тяжелее. Перед Кащеем, казалось Марату, он бы не так волновался, как перед другом. Потерять дружбу… Нет. Сейчас ему не хотелось. Сейчас это было страшнее, чем ответить перед черным авторитетом. Между ними никогда не звучало извинений. Всё по-мальчишески просто решалось, молча. Дрались — и просто взглядом прощали друг друга. Косячили — и просто кивали, мол, ладно. Спорили до жести… И пожимали плечами через время. Через многое прошли вместе, чтобы друг друга кинуть. Слишком ценили свою дружбу, какую не каждый уличный мог обрести: крепкую, долгую и полную доверия. Они понимали друг друга и не злились долго. Особенно Вахит. Он постарше. И не пылит на ровном месте. До того его еще надо довести. Долго капать, тянуть нервишки. Дверь его новой хаты уже была знакома. Они уже успели раза… Раз пять тут побухать с момента дембеля. Но сейчас стоять перед ней было не волнительно-весело, а трусливо. Марат знал, что разговор будет тяжелым. Он понимал, что Вахит неровно дышит к своему Валере, а за оскорбления в адрес людей сердца Зима пылит без всяких долгих капель. Нужно поступать по-мужски. Марат зажал звонок и выдохнул с трудом. Голова тянулась виновато вниз. Но только он услышал, как открывается замок, сразу поднял. Вахит встретил его хмурым взглядом. Осмотрел всего. Марат с того вечера получше выглядел, ему в драке мало досталось. Глянул назад, в глубине квартиры бубнил телек. Валера с учебы вернулся, отдыхал. Дергать его не хотелось, Зима нырнул в кроссовки босой ногой и вышел в подъезд, заставив Марата, неловко ступая, отойти назад. Вахит не любил в прелюдиях растворяться. Он вообще не особо любил разговаривать, пояснять и разъяснять. Накосячил кто — он молча прописывал. С ним хорошо работать: он всегда отдает четкие указания, четко спрашивает и четко раздает то, что заслужил. И сейчас не рассыпался: — Ты Валег’у огог’чил сильно, — и Марат не перебивал его, кивая молча. — Пойдешь извинишься щас. — Ты меня тож… Прости. Зима покивал ему пару раз, смотря в глаза со знакомым прищуром. А в следующую секунду прописал Суворову, силы не жалея. Она копилась со вчерашнего вечера, когда Валера пришел весь мокрый, разбитый, когда спросил самый… Раздирающий изнутри вопрос. Боль расплылась жаром по лицу. Марат отступил на пару шагов, хватаясь за скулу. Это его еще пожалели: не в нос, не в челюсть… Как друга. — Я подумаю, — выдохнул Вахит, не улыбаясь ему. Видеть его настолько серьезным приходилось редко. У них не случалось таких ситуаций, чтобы Зима не прикола ради из-за него в лице имел прохладу. А здесь… Валера. И не скажешь ничего. Сейчас понизить статус Валеры в глазах Вахита — подписать себе приговор. Хотя их отношения, по факту, со стороны смотрелись странно. Вахит пацан, был пришитым и долго, с шлюхами только трахался и никаких отношений строить никогда не желал, с Валерой с этого же начал. Выбрал, потому что хорошо ебется. А что в итоге? В итоге они стоят в подъезде один на один и он смотрит на Марата так, будто тот его мать оскорбил. И Вахит себе не объяснял это стечение обстоятельств. Как-то так вышло… А как это объяснить — не ума дело. Вышло и вышло. Понравился. Марату ведь музыкантик его тоже понравился без особой причины, так? А Вахиту Валера… По множеству причин. Слов не найдется. В нежностях он тоже не разговорчив. Достаточно того, что Вахит добрее и ласковее котов не встречал. Валера именно такой. Ранимый на самом деле, внутри очень мягкий, доверчивый… Отчаянный и сильный. Надломленный, но это не слабость. Вахиту понравился он вот такой… Не только жаркий в постели, но и старше, чем есть, сильнее, чем сам думает. Может, неправильно всё у них вышло… Но кто думает о правильном, когда в груди от одной мысли о другом теплеет и улыбка на губы рвется? А у Вахита из-за Валеры рвется. И он ничего с ней не делает. И такого человека шлюхой назвать… Нет. Вахит сам едва не рассыпался вчера, слушая в полной тишине рваное сопение Туркина. Валера уснул, волосы его высохли, он пах косточкой, влагой дождя и потом… И был таким маленьким в руках, несмотря на ширину плеч и силу фигуры. Не мог такое Вахит простить за своего омегу. И не важно, что пока он не озвучил Валере этот статус. Озвучит. Когда будет момент. Сейчас тот не поверит, взбрыкнет и убежит. А Зима только-только начал наслаждаться им в своих руках. День у Туркина с утра выдался неловким. Голова трещала из-за вечерней истерики. И Вахит ни на учебу, ни на работу его не пустил. Проснулся с ним рано, стиснул в руках и проворчал, что так и поедут под ручку вдвоем, если Валера попробует встать с кровати. Валера не встал, но уснуть уже не мог и думал о вчерашем… Было за себя очень стыдно. Хотелось скорее забыть слабость эту, сопли и слюни… И мысль о том, что его такого не просто кто-то видел, а успокаивал. Что это был не просто кто-то… А Вахит. Валера не хотел перед ним быть жалким. Жалких людей не любят, от них поскорее всем хочется избавиться. А ему бы так не хотелось, чтобы Зима от него избавлялся… Хотя бы не так скоро. Валера решил делать вид, что ничего не было, а Вахит ему подыгрывал и не рыл, не напоминал. На счастье Марата, Валера его простил без особых разговоров. С большим желанием от него отделаться в голосе, но это лишь потому, что он вообще не хотел и не ждал извинений — он без понятия, как на них реагировать и как принимать. И без понятия, как принимать то, что за него кому-то прописали хорошенько, что скула налилась первым жаром крови быстро… Темная кожа на лице Марата в месте удара становилась почти багровой. Но определенно… Это было очень приятно. Непривычно, как надеть узкую рубашку, неудобно и будто бы даже есть желание собрать в кучку весь момент и отдать обратно: настолько Валере не верилось, что за него это сделали… Но всё было так. Не сном, а реальностью. Валера впервые, кажется, ощутил себя… Омегой. Не пацаном каким-то, не другом, с которым можно потрахаться, а омегой, за которого можно и нужно заступиться. Даже перед друзьями. И Вахит мог с большим удовольствием наблюдать, как у того розовеют щеки… Чудесный. Ушел Марат не скоро. Не было желания собой надоедать. Выпили пива втроем, поболтали за драку в ресторане. Валера грел уши, не зная, чем там парням помочь: разборки группировок и авторитетов — дело альф. Но он дотумкал вдруг, что Вахит около-коммерс. Не все, что он делает, легально. С одной стороны, это понятно: откуда бы у него, такого молодого, квартира за пятак и машина примерно за столько же? С другой стороны, Валера отчего-то не очень хотел, чтобы тот был связан с чем-то опасным. Ведь это риски… Ведь… Не хочется вечером ждать его и однажды вдруг услышать не его голос, а чей-то другой, по телефону или лично, сообщающий, что с Вахитом что-то случилось. Или его вовсе нет. Страшно. Страшно то, что Кащей, если задумает проучить, заденет не только Суворова. Страшно, что прилететь может не конкретно Марату, а Владимиру тоже… — Вова сказал, что сам решит. На том Вахит и Марат вздохнули и отпили с бутылок пива. Вова и «сам» — стыдоба для них двоих. Потому что они обычно косячили, бежали к нему, он решал, а потом делал им втык. Полагаться на омегу им обоим давно не приходилось. На войне не было Вовы. На улице тоже. Но до сих пор свежи в памяти дни, где он за них двоих давал взятку в ментовке. Или где конкретно Вахита выгораживал перед ПДН. Вова справится. Но Марату стыдно перед ним. Поговорили и про Андрея. Ожидаемо, что Марату было интересно знать две вещи. Первое: — Ты же знал? Он смотрел на Валеру так, будто они сто лет дружат и тот его предал. Туркин не разделял настроения. Он Марата еле как знает, гораздо меньше Вахита. Так что он приподнял брови с некой небрежностью и пожал плечами: — Да. И чё? — А почему мне не сказал? — А с какого хуя я был должен? Друзей покрывать надо. — Справедливо, — фыркнул Марат, улыбаясь. Он поймал довольную улыбку Вахита. И теперь понимал, почему тому Туркин нравится — свойский. Такой не сожмется перед ментами и будет врать так, что сам поверишь, будто так и было. Второе, что Марата интересовало, так это… — А чё мне с ним теперь делать? Так-то с его стороны тоже некрасиво. — А то есть увести его — заебись план, а как узнал, что он свободен, так сразу всё, пиздец? Туркин смеялся над ним откровенно, заставляя Марата чувствовать себя глупо. — Так он врал, — протестовал Суворов, из-за чего Вахит посмеивался над ним тоже. Отлично! Теперь двое против него… — Другое дело. — Ну ты ему пг’едъяви еще. Суворов поджал губы, задетый насмешкой друга. Был Андрей альфа — так бы и сделал. За ложь надо отвечать. Но он уже не был так зол. И понимал, какое большое значение предал моменту теперь, когда над ним посмеивались. И еще больше, когда Валера своего друга защититл: — А ты бы че на его месте сказал, когда к тебе незнакомый мужик подкатывает? Андрей тяжелее школьной гантельки ниче не поднимал, там силы на два удара. А тут… Афгаш. Че вот он с тобой бы сделал? Ты буйный. Андрей всем так говорит, кто его напрягает. Ну так, если тебе легче станет. Валера был прав. Марат следил глазами, как тот отставляет бутылку пива. За его руками. Такими руками, наверное, ощутимо получить подзатыльник. — Не буйный, — отпирался Марат снова. — Он теперь меня боится, да? — Не знаю. Ниче не знаю! Пристал ко мне, — Туркин смешно хмурился, шутя. — Пойди и извинись, чё базарить-то тут… И Марат, веселый и смелый от пива, уверенно кивнул: — Пойду. Туркин весело замотал головой. Он устал, ему сегодня еще готовиться к парам, так что он вовремя покинул пацанов, решив не бездельничать. Если уж поступил… То надо бы учиться. Хотя он уже понял, что ему не дается ни один материал и вся пляска с поступлением обернулась тем, что он и правда тот самый туповатый спортсмен в институте, которого тянут из семестра в семестр, только бы он медальку какую принес. Но он теперь вспоминал ярко похвалу Владимира и ему не хотелось при следующей встрече со стыдом признаваться, что он не учится… Ему не хотелось когда-то разочаровать этого человека. И самого себя. В этом доме ему заниматься никто не мешал. Может, потому что впервые Зиме случилось застать момент, когда Валера что-то учит. Может быть потому, что его уважали… Но даже будучи в кухне, далеко от гостиной, Зима прикрыл дверь и уже значительно тише общался с Маратом, только бы Валеру не отвлекать. Сам он закончил разве что училище, получил легкую профессию и никогда по ней не работал. Руки еще помнили, как держать инструмент. Но он чаще пользовался другим — головой. По крайней мере, в делах, которые он решает, лучше говорить и думать. И кулаками махать поменьше. Вахит как-то еще по улице понял, что работать не то что бы западло, а просто не выгодно. Тюремные ценности его не впечатляли. А вот правила улицы были душе близки. Справедливость, честность и сила — они до сих пор в ходу. А чураться зарабатывать на заводе — скорее детское желание без труда иметь копеечку. Вахит еще вливался, когда был малым, но когда стал постарше и понял, как деньги достаются и для чего они нужны — уже стало не до детских плясок. Случилось это прозаично и печально: отец умер, Вахиту было пятнадцать. Тяжело болела мама. Между капризами и помощью единственному родному человеку он выбрал последнее. Может быть, оглядываясь сейчас назад, можно подумать, что выбора не было. Но в самом деле, если бы Вахит позволил уличным порядкам окончательно себя поглотить, то сейчас бы сидел в тюрьме и никто бы не донес ему передачку. Выбор был, тяжелый, но Вахит сделал всё правильно, как понимал сейчас. Мама жива и он не обременил ее собой. В тот период он и сдружился с Мараткой ближе. И его братом старшим. Наверное, Вова был одним из тех ориентиров среди старших подростков, кто мог поддержать. Вахит всегда отдавал ему особое уважение, воспринимая как и своего брата тоже. И пускай тот старше всего на пару лет, иной раз казалось, что между ними разница в десятку. То ли Вова сам по себе взрослый, то ли Вахит рядом с ним равняется на возраст Марата… Но его это устраивало. Ему нравилось ощущение тепла и безопасности рядом с Вовой. Он знал, что если есть дело, которое нельзя обсудить с улицей, он может прийти к нему и этот старший человек не осудит его, поймет и подскажет. И касательно мамы и учебы помогал именно Вова. Касательно того, чтобы отойти от улицы — тоже. Когда Марат уехал, Вахит отчетливо понял, что дальше идти в ногу с пацанами не может. Дальше идет беспредел, а к этому причастным быть — слишком дорого. И вынырнуть сухим помогла старшая, сильная рука. Так что доставить проблем Владимиру — и для Вахита стыдоба. Вахит научился быть взрослым и самостоятельным рано. Научился полагаться на себя, уважать других, относиться ко многим вещам попроще, а к каким-то — поглубже. Так и живут большие дяденьки, при виде которых раньше у него с Маратом отвисала челюсть. Теперь он сам такой. А они везде разные, оказывается. На улице и со своими подчиненными — борзые и строгие, требовательные, важные. А дома с родными и любимыми — мягкие и терпеливые.*
Дом знакомый темнел в вечерних сумерках. Последние желтые лоскуты неба мягко спадали к горизонту, проигрывая синеющему ночному полотну. На втором этаже горели оранжевым светом Ильича окна. Марат прильнул к дереву напротив и затягивался, храбрости от сигареты набираясь. Наблюдал за тем, как там Андрей возится с сестрой: поднял на руки и кружил по комнате. Даже вдалеке было слышно, как мелкая хохочет. И вид их вызывал теплую, немного завистливую улыбку. Невольно он подумал, что Андрей, наверное, будет таким же ласковым и хорошим родителем, как Вова. Вова детей очень любит, а они его. Всегда тянутся, улыбаются ему и слушаются… А Андрей со своей сестрой так заботлив и мягок, что не сложно увидеть его таким же со своими детьми. Сигарета пустила тонкую струйку дыма, брошенная на землю. Марат скользнул решительным шагом к подъезду. Взлетел на этаж. И постучал смело. Прислушивался. Прекратился озорной смех девчонки, бубнели неразборчиво голоса. Первым делом через щели двери повеял запах мяты… Снова стало едва бодро. Хотелось прижаться к двери и втянуть запах полной грудью. Андрей увидел его в глазок и руки его покрылись холодным потом. Он быстро обтер их об домашние брюки и скользнул к маме в комнату: — Мам… Там Марат… Ты скажи, что меня дома нет, хорошо? Света поднялась с дивана и торопливо оправила одежду. Гостей они сегодня не ждали… Но то ничего. Андрюша выглядел взволнованным и это ее тревожило. — Он что-то сделал? Андрюш, ты скажи… Я не буду ругаться, — ласково лепетала она. И Андрей пожалел, что попросил. Надо было самому сказать… — Скажи? — Нет, мам… Это скорее я его обидел. И… Не хочу, чтоб он тут торчал. Скажешь? — Скажу, скажу… Она ласково погладила его волосы, губы поджимая с каплей недовольства. Андрюша закрытый мальчик, но разве она такая плохая, что с ней нельзя поделиться? Сердце расстраивалось. Дверь в комнату Андрея закрылась. Тот быстро разыскал им с Юлькой занятие, чтобы сестра вдруг не решила его спалить со всеми потрохами веселым возгласом, а занималась с ним тихонько. Ему не хотелось видеться с Маратом. Было безумно стыдно перед ним и страшно: альфы не всегда снисходительны к парням-омгам, не редко воспринимают их на равных с собой. А как Марат может ударить — он уже видел. Не хотелось на себе испытывать. И смелости поговорить, выяснить детали не было… Хотелось спрятаться. И избегать. Андрей не знал, как извиниться, что делать… По двери постучали снова. Света открыла. Увидеть ее Марат не ожидал и потому слегка опешил. Он вообще видел только сестру Андрея и больше никого пока. Не доводилось. — Здрасьте… А Андрея можно?.. — Здравствуй. Он не дома. На учебе задерживается что-то… Марат поджал губы и мелко закивал. Не дома… Глаза скользнули за ее спину. Не хотелось спорить с ней… Но можно было познакомиться. И Светлана сама же решилась. Раз сын не говорит, то она обязана сама разузнать. — А вы с Андреем друзья, да? Вы же Марат? Он мне о Вас мало рассказывал. — Ну… Да, я. Суворов заулыбался. Глаза сверкнули. А вот Андрей сам виноват! — Он мне нравится очень. Стесняется меня, а? Как думаете? Света заулыбалась ему дружелюбно: — Ну, что же такого человека стесняться… Вы даже нашему Ильдару понравились. А за Андрюшу не переживайте, он у меня просто мальчик стеснительный. Ему всё не до гулянок всегда. Вы поругались, наверное? Ой, — она присмотрелась к нему, — а где же Вы так получили? Последний вопрос прозвучал неудобным для Суворова. Он решил, что пора бы валить, пока его не уболтали. — Да не… Ладно. Я пойду. Передайте, что я приходил. — А Вы еще приходите… Приходите, на чай! Познакомимся с Вами… Марат вежливо заулыбался ее суетливому предложению, потихоньку ускользая вниз по лестнице. Ушел он не далеко. Думал, стоя у дверей подъезда, что пойдет домой. А потом вдруг глянул на горящие окна и решил, что просто так не уйдет. Ему не хватило запаха мяты… Нестерпимо хотелось Андрея увидеть. Цветы в клумбах не торопились исчезать. Еще можно было увидеть знакомые стойкие осенние бутоны и сочные, толстые листья. Пышность папоротника. Клумбы у дома Васильевых были узенькими и усыпаны по периметру галькой, чтобы удобнее старушкам было их поливать. Марат набрал горсть гальки и, встав напротив окна, метко бросал в стекла. Галька попадала, стукала о твердый глянец, привлекала к себе внимание. Снова и снова маленькие камушки попадали в окно. Но никто выглянуть не торопился. Наоборот, свет в комнате выключили и стало совсем ничего не видно. Марат тогда закусил губу, постоял спокойно с полминуты, думая, а потом с психом бросил всю гальку в окно. Как раз в этот момент Андрей открыл створку. И множество маленьких, острых камушков попали ему прямо в лицо. Марат тут же обомлел, приоткрыв рот, и воскликнул: — Прости! Андрей, прости! Я щас… Жди! — Да пошел ты, — стонал Васильев, ныряя обратно в комнату. — Придурок… Дебил… Мам! На этот раз Света открыла ему дверь совсем нехотя, но открыла. Пустила. Галька попала Андрею в глаза, те будто наполнились песком и мерцали красной, болезненной пеленой, слезились. Андрей убежал спешно в ванную, почти на ощупь включил воду и спрашивал громко, где у них аптечка. И Света, разрываясь между ним и гостем, совсем растерялась. — Что у вас там случилось? Ай, беспредельники, — ворчала она устало. Вместе с ней Марат зашел в ванную. Маленькая комнатка быстро вытеснила женщину: она отправилась сделать раствор из ромашки, поняв, в чем дело… Надо будет Андрею на глаза положить на ночь. А Суворов остался в ванной и не знал, чем помочь. Чувство вины от вида мелких царапин на нежной коже щек и пальцев, стирающих невольные слезы, сжимало сердце. — Прости, Андрей… Я не специально. — Марат… Я прозрею и убью тебя. У меня же занятия завтра… Ну как так! — Ну хочешь, — смеялся Суворов нерешительно, — я вместо тебя пойду? — Ага! Ты хоть ноту от ключа отличишь? Андрей смеялся. И еще больше, когда услышал уверенно-непонимающее: — Да! А это че? — Дебил… Вот дебил… Боль прошла не скоро. Но вода перестала потоком биться из крана. Проскрипела жалобно ручка подачи горячей, закрываясь. Андрей хмурился и щурился, видел уже лучше. Он сел на край ванны осторожно, губы поджимая. И глянул на Марата нерешительно. Удивительно, что тот пришел. Андрей не рассчитывал и планировал не расстраиваться такому резкому, грубому окончанию отношений… Насколько возможно. Ему впервые кто-то так серьезно понравился и он действительно сожалел, что ничего не сказал раньше; сожалел, что всё закончилось. Но Марат пришел. Зачем-то. Благо, Суворов не хотел выдерживать напряжение. Оно и так было: не каждый день он людям портит зрение… — Прости..? — Да… Пройдет, — отмахнулся Андрей. — Нет, за… За вечер тот. Я психанул просто… Тупо вышло. — Марат, — вздохнул трудно Андрей. Он отвернулся, а Суворов испытал настоящее волнение. Повернулся тот уже, голову несмело держа прямо, чтобы глаза в глаза сказать, — это ты меня прости… Это из-за меня получилось. Надо было тебе раньше сказать, но я… Испугался. Думал, тебе не понравится. И прямо сейчас Суворов понял, как всё вышло еще более тупо, чем он себе представлял. А Вова ведь ему говорил. Подружить, не клеиться, вести себя спокойно. И Туркин в точку попал. Так теперь выходит, что он, зная, как больно, когда твой омега оказывается тебе неверен, пытался другого омегу увести. А когда карты вскрылись, ему это не понравилось. Будто бы он в самом деле хотел не столько быть с Андреем, сколько сделать через него кому-то больно так же, как сделали ему. — Ниче не из-за тебя, ну… Че ты, — Марат подошел к нему и ловко взял за руки. Прохладные, от воды еще слегка влажные. Глаза у Андрея красные, лицо в местах царапинок припухло… И голубая радужка, смотрящая снизу вверх, казалась ярче. Кусочками блестела из-под полуоткрытых век. Суворов был готов рассыпаться от стыда и вины. — Я сам накосячил. Прости. И перед Валерой… Я извинился уже. — И он простил? — Да. Андрей удивленно вскинул брови. А потом прищурился и получше к Марату присмотрелся. Синяк во всю скулу… Да, простил, значит. Прописал в фанерку и успокоился. — Это Вахит, — уточнил Марат, видя чужое внимание. Оба прыснули со смеху. Андрей весело подметил: — Они хорошая парочка! Руки невольно скользнули сами к чужому лицу. Марат нежно обнял его ладонями, погладив маленькие царапинки большими пальцами. И осмелился так, что опустился и поцеловал одну ранку. Осторожно, давая Андрею возможность себя оттолкнуть. Но тот не отталкивал. Глаза прикрыл, облегчение горячее их коснулось. И прислушивался к моменту. К запаху Марата, мешающегося с горькими нотами пива и ярким запахом курева… К его сухим, мягким губам, смелее касающимся царапинок. К тому, как те мелко щипали. К собственным ощущениям: мурашкам, бегущим где-то под кожей… Марат мягко поцеловал его под глазами, поцеловал кончик аккуратного носа… Ладони скользнули к прямым плечам… Он осмелел окончательно, видя, как Андрей улыбается хитро. И сам улыбнулся, касаясь его губ своими. Плечи под руками чуть замерли… Андрей заволновался. Он еще ни с кем не целовался совершенно. Так, мелкие глупости, в щечку и в шутку, а чтобы в губы… Он даже не знал, как это. Но был совершенно не против прямо сейчас узнать и попробовать. И потому, почувствовав, как Марат отстраняется, заволновался сильнее и ткнулся в его губы, потянувшись следом. Кажется, тот улыбнулся еще шире, ответив. Поцеловал его, просто чмокая в губы, несколько веселых раз. Остановился вновь, на мгновение, приоткрыв свои губы и дыханием согрев его. И неторопливо сам подсказал, как поцелуй углубить, прикусив его нижнюю губу своими… Вышло неумело, неловко, Андрей стесненно фыркал, пару раз они стукнулись зубами, оба посмеиваясь, но столько желания и столько нежности было в этом поцелуе… И им не хотелось его заканчивать. Казалось, они бы так и продолжили изучать степень усталости губ, если бы в дверь ванны не постучали тонкие костяшки Светланы. Она смущенно и в то же время решительно прозвучала: — Мальчишки, чего притихли? Пошлите чай пить… Андрюш, я там мазь нашла от царапинок… Оба вздрогнули, оторвались друг от друга, рассмеялись беззвучно, головы опустив. Андрей глянул на дверь, а Марат на него. До чего красивый… Домашний такой, в смешной пижаме в клетку… — Пошли, — шепнул Андрей, — а то она сейчас заволнуется. Дом бывает разным. Тут, в маленькой кухне, где бедненько и чистенько, где пахнет хозяевами, ромашкой и свежими пряниками, Марат ощущал себя дома. Где напротив Андрей улыбается, всё больше глаза открывая, а запах его мяты окутывает даже на расстоянии вытянутой руки… Где легкий вес Юльки крутится на коленках и детский голосок ее рассказывает истории из садика. Где добрая тетя Света рада с ним познакомиться и узнать… Тут такой же дом, как и у родителей, у брата, у Вахита… Принимающий и свой. Но Марату вдруг захотелось иметь по-настоящему свой дом. И свою семью. Неспешно и не сразу — ему не придется стараться, чтобы себя унять. Для такой большой цели нужно терпение. Марату его хватит.