Смех - защитная реакция

      — Сыграем в кое-какую игру? Одна правда и одна ложь.       Лололошка откидывается на прохладную стену, притворяясь совершенно незаинтересованным в диалоге. И вообще… во всем этом.       Ничего, что могло его заинтересовать.       Ни Саймон Солус, который поймал его поздно ночью вне общежития или их «абсолютно светский разговор», что завязался случайно. У Лололошки при этом внутри все тряслось, хотя снаружи он оставался уравновешенным, а вот Солус… как чувствовал себя Солус Лололошка не знал.       Может, он просто захотел с ним поиграться и поэтому задавал типичные вопросы по типу «хорошая сегодня погода, правда?» И неизвестно кто дернул Лололошку выкинуть нечто импульсивное прямо сейчас.       — А разве там не «две лжи и одна правда»? — спрашивает его Солус, будто он лучше всех был просвещен в таких играх.       Он не выглядит смущенным этим предложением, что в свою очередь заставляет смущаться именно Лололошку. Странное чувство на самом деле.       — Нет. Это немного другое, — отвечает Лололошка. — Суть заключается в том, что каждый по очереди задаёт два вопроса. На один из них нужно ответить правду, а на один… ложь. Интригует, не правда ли? Вы можете сказать правду два раза, а можете два раза соврать. Это будет на Вашей совести.       Зачем ему это надо? Даже Время не знает ответ на этот вопрос. Зачем Солус не уходит, не осуждает его, а остается, хотя и без видимого азарта? Время бессильно и здесь.       — Звучит интересно, — его лицо говорит об обратном. Хотя Лололошка не исключает того, что тот просто прячет эмоции. — Не продемонстрируете ли мне на практике? — всегда вежливый, отстраненный. Еще больше, чем сам Лололошка, хотя на его холодность можно было равняться.       Но всегда найдется человек, который будет превосходить тебя. Даже в твоем собственном поведении.       А Саймон Солус почему-то до безумия любил всем «выкать». Будь то студенты или преподаватели, без разницы. Лололошка не понимал его эту привычку. Как и в принципе не понимал его самого.       — Конечно, — мягким, но слышным голосом произносит Лололошка, ощущая то, как окружающее их пространство замерло в ожидании. Или это только кажется ему? Он не знает. — Как Вы относитесь ко мне? Это мой вопрос. Ответить правду или ложь… это решаете Вы.       Вопрос не то чтобы неожиданный. Скорее… странный по ряду причин в глазах и в восприятии других, если бы они услышали это.       Но для них обоих это было нормально.       Потому что узнавать об оппоненте, пусть и в такой форме было обыкновенно. Все равно они оба могут соврать два раза. Или сказать правду два раза. Или сказать так размыто, избегая рамок «правды» и «неправды», да так умело, что они в жизни не поймут друг друга.       — Как и ко всем другим, — отвечает Солус, скучая. Этой фразе не хватает завершенности, Лололошка чувствует это. Чувствует в ветре, который проводит прохладной рукой в виде своего дуновения по векам, заставляя их открываться, чтобы он не провалился в сон. — Я простой наблюдатель, я абсолютно равнодушен и к Вам, и к другим, будь то преподаватели или студенты.       Лололошка переваривает информацию, глядя на Солуса пронизывающим взглядом. Они оба уже устали ходить вокруг да около, выстраивая различного рода загадки друг для друга. Но дело надо было довести до конца: никто из них не хотел сдаваться.       — Тогда мой вопрос. Почему Вы ведете себя так… открыто рядом с Диланом? — задал весьма неожиданный вопрос он. Неожиданный, потому что очень быстрый. Неожиданный, потому что минуту назад он говорил о равнодушии. И неожиданный потому, что Лололошка не хотел на него отвечать. Он прокашлялся, и начал говорить с расстановкой, подбирая слова на ходу:       — Может быть потому… что я боюсь его. Не испытываю к нему тёплых чувств, не доверяю, а именно опасаюсь. Смех — защитная реакция. Она вполне понятна при таком раскладе.       Неожиданное признание выбивает почву из-под ног. Лололошка давным-давно должен был признаться в этом себе, но только сейчас, перед тем, с кем он не должен быть откровенным, он раскрывается.       — Интересно, — шепчет Саймон, и Лололошка не может не согласиться с ним в мыслях.       — Теперь моя очередь, — говорит Лололошка, стараясь отвлечься от своих же слов. — Как вы думаете… если мои предыдущие слова — правда, то почему я его боюсь? — и вновь он отклоняется от правил осторожности: эти слова вылетают из его рта раньше, чем он успевает понять, что именно он спрашивает.       Саймон лишь приподнимает бровь, с насмешкой глядя на Лололошку. Тот считает эту насмешку успехом, ведь наконец-то ему удалось расшевелить эту каменную махину и заставить проявить его эмоции.       — А разве у боязни должна быть причина? — отпускает небольшой смешок он, но глядя на хмурые глаза Лололошки, в которых так и было сказано, куда он посылает ответный вопрос, он решает немного спустится с небес на землю и одарить Лололошку своим незаменимым мнением. — Я думаю, что для Вас Дилан слишком подозрительный. Он умный, но при этом зачастую лезет в Ваши дела и смотрит сверху вниз, как будто знает свыше того, что ему требуется знать. По факту он Ваш друг, но в любой момент он может предать. При этом он, несомненно, будет выглядеть так, как будто в его предательстве виноваты только Вы. Презрение и унижение — вот то, чего Вы опасаетесь в нем, — словно идиоту объясняет он на пальцах.       И Лололошка не знает, что и сказать. Кто его вообще заставил задать именно этот вопрос? Он не вписывался в правила, потому что не мог являться правдой или неправдой, ведь правду мог знать только Лололошка. А Саймон мог лишь предполагать, выстраивать догадки, говорить свое мнение… и ничего более.       Но, кажется, что Солус не спешил его попрекать в некорректном вопросе. Ему это было выгодно. Оставался только один вопрос с его стороны и Лололошка искренне надеялся на то, что тот его удивит.       — Моя очередь, верно? — спросил Солус, вытаскивая Лололшку из глубин мыслей.       — Да, — ответил тот, пытаясь снова вернуть себе прежний настрой: его уверенность пошатнулась.       И непонятно: из-за предыдущего вопроса или из-за того, что у него было странное предчувствие.       — Ваш факультет — это математическая экономика и теория управления? — на этих словах Лололошка удивленно посмотрел на Саймона, будто видел его впервые.       — Да, — отвечает Лололошка, проклиная все и вся в своих мыслях.       Саймон улыбнулся. А Лололошка ушел.

***

      Когда Лололошка приходит обратно, то утро сменяет ночь. Когда Лололошка приходит — это означает восход Солнца, когда Луна уже бессильна забрать мир в свои владения и вынуждена бездействовать еще один день. И этот цикл бесконечен.       Точно так же бесконечны метания Лололошки. Если честно, то Дилан никогда не мог понять его. С приходом Солнца он сам ложился спать. С первыми его лучами, благословляя всю ту ночную тьму, чтобы она дала ему силы выспаться за те несчастные пару часов, за которые лучи Солнца успеют ему надоесть, проникая сквозь шторы, нарушая его сон.       Лололошка же не выносил ни утреннего, ни ночного сна, предпочитая спать исключительно в те моменты, когда это было неудобнее всего: то и дело его будили на парах или находили на территории университета после окончания занятий.       Иногда он грешил тем, что засыпал на ком-то из его соседей. Брэндон после этого подшучивал над Лололошкой, демонстрируя свои мускулы, которые, цитата: «Уж точно выдержат тебя, Лололошка!», после того, как его собеседник начинал оправдываться за свой случайный отдых.       А Карл начинал давать свои рекомендации, что выглядело уж слишком приторно по мнению Дилана. И совершенно не нужно было Лололошке, которого с его отношением ко сну и своему здоровью могла исправить только могила.       Что было забавно, так это то, что Лололошка, успев перепробовать в качестве подушки практически всех своих знакомых, друзей, соседей (и кого он там еще знал). «Практически всех» — ключевое слово. Или слова, Дилану было плевать, как это правильно нужно было назвать или охарактеризовать, потому что суть в итоге оставалась одной и той же.       Лололошка никогда не засыпал на нем.       Это было странно. Можно было, конечно, списать это на то, что он пока не успел удостоиться этой «чести». Или на то, что Лололошка пересекался с ним в слишком удобные для сна моменты (и именно поэтому не спал. В этом была вся его логика), однако Дилан отчетливо чувствовал, что это было не так.       Он чувствовал (с «высоты» своей низкой эмпатичности и слабого проявления сочувствия) то, что Лололошка странно на него смотрит. Будто настороженно. Так, словно Дилан мог сорваться и выкинуть нечто неожиданное. И этого «неожиданного» Лололошка… опасался?       На самом деле он давно это заметил, однако до сих пор сомневался в правильности своих выводов. А если говорить еще точнее, то Дилану просто не хотелось это признавать.       Это же странно! Его, Дилана, можно избегать, считать замкнутым и повернутом на одиночестве. Можно не обращать на него внимания (он только рад этому будет), можно на худой конец шептаться о нем с весьма злобными намерениями, говоря о его токсичности. Но бояться? Кажется, что странности Лололошки никогда не заканчивались на нем самом. Ему обязательно надо было впутать в это еще и других людей.       — Ты будешь спать? — дежурным тоном, даже не задумываясь о том, что именно он говорит, спрашивает Дилан. Он встречает так Лололошку с каждой его вылазки. Это уже походит на какую-то своеобразную традицию между ними.       В ответ он получает слишком долгое молчание: ни звука голоса или поступи, ни шороха одежды. Ничего. Чрезвычайно долгие пять секунд.       Обычно Лололошка неловко отшучивался, еле слышно смеясь. Так, будто ему не хватало воздуха, но посмеяться надо было. С Диланом он всегда был… весь неловкий. Не как Карл, который трясся и в принципе был весь социально неловким: он боялся в лишний раз взаимодействовать с кем-то, ожидая отказа или унижения. Нет.       Лололошка был неловким в другом смысле. Он словно проверял границы дозволенного рядом с Диланом, исследуя его слабости и выстраивая самые различные тактики своего поведения рядом с ним. Как будто они были в дешевой новелле, где против одного человека всегда строились козни буквально ни за что! И теперь Дилан имел «честь» прочувствовать все это на своей шкуре.       Возможно, улавливать все эти «полутоны» неловкости для Дилана было в новинку. Особенно анализировать других людей не просто из скуки, а ради какой-то цели (какой, он еще не придумал, а то, что это чистой воды интерес он старался скрыть и от самого себя).       — Я спать, — устало как-то, хотя на его лице все же возникла слабая улыбка, весьма кривая, стоит заметить, сказал Лололошка. С его языка это означало то, что он шел заниматься чем угодно, но спать он точно не будет.       Дилан оторвался от ноутбука, подмечая то, что Лололошка выглядел крайне странно. Теперь это уже не была его обычная неловкость, которую он пытался прикрыть неловкой улыбочкой. Это уже были расшатанные нервы, которые так и грозились вылиться в какую-нибудь масштабную истерику, учитывая то, что Лололошка никогда не позволял себе проявлять себе эмоции в нужной мере.       Да, Дилан подмечал то, что Лололошка зачастую был с ним более эмоциональным, чем с другими. Однако вся его эмоциональность заключалась в различных степенях шалящих нервишек, из-за которых и появлялся его смех и не вовремя всплывающие на лице улыбочки.       Сегодня он был напряжен больше обычного, словно произошло что-то, что заставляло его сдерживаться еще больше.       И Дилан чувствовал, что со всех сторон это проигрышная ситуация. Он не любил, когда его боялись (даже если на его памяти это было всего лишь один раз), но и не любил то, когда эту боязнь скрывали настолько, что стесняли себя же в собственных чувствах, закапывая их где-то внутри.       И всегда с этим Лололошкой все было сложно!       — Не хочешь… прилечь у меня? — внезапно ляпнул Дилан. И тут же в своих мыслях он начал проклинать себя, Лололошку и всю ситуацию в целом матерными словами, надеясь, что тот не примет его предложение.       Его импульсивность когда-нибудь доведет его самого до могилы.       Намерения были самыми лучшими — Лололошка все равно не заснет, а на его кровати и подавно. И тогда сработает парадокс, при котором в самых неудобных моментах Лололошка мог отрубиться, посылая ситуацию и обстановку куда подальше.       Но сейчас тот глядел на него как олень, пойманный при свете фар.       И где-то внутри у Дилана все сжалось от этого взгляда.       — Не хочешь — не надо, — проворчал он немного резко. Да, он знал, что он весь состоял из колючек, ему не нужно было напоминать об этом, большое спасибо! Когда предлагают — нужно брать. В этом Дилан был уверен. И его до ужаса раздражали медлительные люди, которые почему-то боялись его.       В ответ Лололошка лишь покачал головой, смущенно и возможно с примесью неведомого смирения, подходя к нему. Но Дилан старался не анализировать его. Еще чего, и так он занимал большую часть его мыслей. Но, как обычно, его мысли возвращались к Лололошке, который теперь лежал рядом с ним, посапы…       Он серьезно уснул?!       Дилан усмехнулся, подняв бровь вверх. Да, угораздило его быть втянутым в этот непонятный цирк. И теперь он был не просто наблюдателем, а его артистом.       Потому что этот шаг, на который пошел Лололошка, пусть и немного… принудительный, был для него значим.       Кому он хочет соврать вообще… Дилан жаждет доверия. Точка.       Доверия именно от Лололошки.       Ведь тот залез в его мысли слишком глубоко.