Вспоминая Бога

      На то, что Мастер уехал, намекал замок на двери калитки. Старый дом на Арбате пустовал. Я на всякий случай подёргала дверь, — она не поддалась, — что означало, писатель уже распаковывал чемоданы где-нибудь в отеле, а может, пил кофе и гулял по Сан-Дени с Маргаритой, любовался Эйфелевой башней, покупал для меня открытку с милой надписью. Всё складывалось как нельзя лучше. После вечеринки ни Воланд, ни его свита о себе знать не давали, собственно, как и участники мероприятия; я просто хотела пережить премьеру, на подготовку к которой потратила неимоверное количество душевных и физических сил. Пьесы Шиллера советская власть одобряла, однако к личности Луизы Миллер критики относились односторонне, на образ смотрели поверхностно, — в мои расчёты входило раскрыть потенциал героини, поэтому проработка деталей — жестов, интонации, нечаянных вздохов, телесной дрожи — требовала особой тщательности. И всё же что-то было не так. Не утихало ощущение надвигающегося шторма. Вероятно, думала я тогда, связано это с эмоциями, которых не могла погасить: если люди по природе являлись видовой пищей сатаны, подобно зайцам для волка, страх был ожидаемой реакцией, но хуже другое — интерес к Воланду и восхищение им не ослабевали. Навряд ли в диких условиях лань любовалась тигром. Щека помнила холод металлического набалдашника. Мужчина ни разу не коснулся меня, руки часто прятал в перчатках, и порой перед сном, когда умолкали соседи и квартира погружалась в полную темноту, рисковала думать, какие они на ощупь, обладали ли нежностью музыканта или крепкостью военачальника; да и чем вообще занимался Воланд вдали от своей игрушки — Мастера. Бродил по Москве? Издевался над несчастными коммунистами? Это бы ему очень скоро наскучило.       В тихие минуты уединения, раз за разом проматывая в голове случившееся, приём у Рудского воспринимала за шахматную доску с расставленными тут и там фигурами; наркомы по госбезопасности отличились не так явно по сравнению с масоном, в котором, конечно же, масона не признал никто, кроме Воланда, и барон Майгель, вошедший позже остальных — он-то с какими целями посетил пьянку культурной элиты СССР? Развлечениями не пахло. Вернее, веселились простачки, обыватели. Сектант, судя по выражению ужаса, с хозяином столкнулся внезапно. Хотя, опять же, к чему было демонстрировать знак покорности, ещё и в окружении энкавэдэшников, если дьявол каждого слугу знал в лицо? А главное, какую роль отводили мне? Собирались предложить контракт, как Бенгальским в своё время? И в случае отказа избавиться? Я уже ни черта не понимала.       Скандалы, проклятия, ругань, треск стекла грубо вырвали из размышлений. Я сидела в гримёрке, когда услышала в коридоре злые крики режиссёра и приглушённые оправдания артистов. Леди Мильфорд пропала. Словно в воду канула. Послали паренька на квартиру, опросили жильцов, смотались даже в больницу к Жоржу, — оказалось, после праздника звезду Варьете нигде не встречали и, что с ней стало, не ведали. Предчувствие катастрофы усилилось. Маячила перспектива отменить спектакль за несколько часов — и окончательно похоронить репутацию театра. Я до последнего надеялась, ситуация сама собой разрешится, однако время неумолимо летело вперёд, а выхода не находили, кроме одного… Взять на роль герцогини актрису, которой не нужно учить реплики и с нуля репетировать. Десятки пар глаз лихорадочно уставились на мою фигуру, будто на Христа-спасителя. В тот момент открылась поистине чудовищная вещь: дьявол всегда получает желаемое. Режиссёр с горячностью убеждал сыграть «как-нибудь, пусть плохенько», партнёр по сцене Андрей, он же Фердинанд, отыскал логический довод — химия между нами есть, надо просто переодеться, а если оркестр в яме сделает музыкальный перерыв чуть дольше, сменить наряд успею дважды без всяких проблем, и зритель неладное не заподозрит. Выкарабкиваться из западни помогала здоровая честная злость. Не хотелось, чтобы за отказ приписали трусость, да и коллектив не был виноват. Многие полжизни посвятили Варьете: я не могла допустить, чтобы работы лишились из-за причин, воле неподвластных, тем более сама же имела к ним прямое отношение. Злость разгоняла кровь и освобождала от сомнений. В шестнадцать почти наверняка бы расплакалась от переизбытка волнения, благо к двадцати пяти приобрела моральную устойчивость. О планах Воланд предупреждал ещё в ресторане. Он только усложнил задачу, сократил сроки на подготовку от заявленных двух недель до тройки часов, чтобы понаблюдать, как мышь будет метаться в клетке. Подлое и жестокое создание… Странно, почему не пробудилась к нему ненависть.       Позднее начала понимать, по большей части в той ситуации поддерживала и вдохновляла мысль об удачном отъезде друга. До спектакля думала, что Мастер вдали от врагов наслаждается обществом тайной жены, гуляет по Парижу, — уговаривала сердце поверить в эту наивную до отвращения ложь. Радовалась мнимой победе. Позволила усыпляющему яду течь по венам. Расплачиваться за лицемерие оказалось не по карману. По чистой случайности, бросив взгляд на балкон, чтобы узнать, кто из наркомов и в каком количестве на «Коварство и любовь» пришёл, заметила Маргариту. Это точно была она, черноволосая и безумно красивая; женщин, подобных ей, крайне мало. Но как, почему? И если явилась с мужем в театр, где находился Мастер? Он бы не отправился в Париж без музы. Прячась за широкой спиной папаши Миллера, я судорожно вцепилась в предплечья актёра, пока фон Вальтер требовал тащить Луизу к позорному столбу. На присутствующих в зале обычно не смотрела, лишь по завершении, когда благодарила за аплодисменты, узнавала довольных зрителей, — впервые за два года работы разгорелось страстное желание обратить внимание на публику. Исключительно ради консультанта, ради ответов, которых он один мог дать. Но поворачиваться не стала, скрипя зубами поборола искушение: если бы после Маргариты взор упал на Воланда, на его ухмылку, точно утратила бы контроль. Удовольствие от игры уже упорхнуло.       Я провела чёткую границу между типажами, в мещанку вложила пылкость и ребячество, лёгкую степень безрассудства, тогда как в герцогиню — твёрдость, рассудительность и чувство собственного достоинства. Леди Мильфорд по сцене передвигалась мало, говорила негромко и тягуче, подбородок не опускала. Луиза же, напротив, танцевала с Фердинандом и часто обнимала отца, речи произносила пламенно, — нависшая над семьёй угроза едва не сломила дух девушки. Ближе к концу меня трясло вовсе не из-за интриг Вурма. Страх героини за судьбу Миллера уступал впечатлениям от исчезновения Мастера. И пока разочарованная Луиза вещала о свободе, призывала отца вместе бежать из страны, каждому её слову я посвятила боль потери; неприхотливый и порядочный писатель забирал важную часть жизни.       — Там такая толпа! Все тебя хотят, — пропыхтела Таня, заскочив в гримёрную. — Чего сидишь? Автографы людям раздай, сфотографируйся.       — Не сейчас, — еле-еле шевелила языком. От бойкого голоса коллеги глаза заволокло пеленой. Было душно.       — А когда, если не сейчас?       Я чувствовала, что близка к критической отметке. Еле сдержалась от грубого крика. Отдышалась, выпила воды. И вскинула взгляд на артистку, — та отшатнулась, не стерпев его неистовой силы. «У меня друг пропал», — сказала блондинке. Таня кивнула. В наши дни это случалось со многими, и о подробностях выспрашивали редко. На месте затянувшегося шрама открылась свежая рана: вспомнилось, как папа долго болел, в состоянии лёжа общался с покойными товарищами, но иногда в необъяснимом гневе метался по комнате, желая сломать всё кругом, а может, и убить. Мать запирала дверь, чтобы в бреду он не навредил близким. Я в полной мере познала беспомощность. Когда смотрела, как медленно угасал любимый человек. Неужели судьба решила дважды провести через круг ада? А впрочем, на сей раз виновато было конкретное лицо. Воланд воспрепятствовал отъезду. Лишь он определял участь Мастера и влиял на дальнейший исход событий. Капкан вот-вот бы захлопнулся. Из зеркала напряжённо таращилась ярко накрашенная девица в бело-розовом платье подобия рококо. Подумав, что одежду обязательно верну завтра, накинула на плечи лёгкое пальто и окольными путями попыталась Варьете покинуть. Голову сдавливала тяжесть; по правде, мыслей о предстоящем разговоре никаких не выстраивала. Я действовала на эмоциях, вдобавок слишком устала для выработки внятной стратегии.       — На Садовую, — бросила таксисту. И уже доставала деньги, как вдруг двое бойцов в форме тихо подкрались сзади и аккуратно взяли за локотки.       — На Лубянку, гражданочка.       Водитель быстро отогнал машину от греха подальше. Наверное, такую концовку ожидать стоило; я бы удивилась, если бы вечеринка у Рудского не получила продолжения. Однако энкавэдэшникам удалось застать врасплох. Возбуждение грозило перерасти в нездоровую апатию: спустя несколько минут развилась готовность к любому повороту событий. Странно: ещё полгода назад встреча с наркомами довела бы как минимум до испуга. Если у древних Землю подпирали слоны и черепаха, мой внутренний мир зиждился на репутации и возможности играть в театре. Дьявол обесценил всё материальное. Я пока не понимала, как глубоко перемены затронули восприятие реальности. Монолитное восьмиэтажное здание обещало два варианта — или смерть, или перерождение, — и оба не зависели от свободы воли и личных предпочтений; нет, то была русская рулетка, тотализатор, который правилам и законам не подчинялся.       — Гражданка Покровская Д.А., — сухо зачитал следователь. — Итак, приступим.       В кабинете громко тикали часы. Настольная лампа освещала половину помещения, остальную его часть прятала темнота. Гладко выбритый мужчина в погонах сверлил гаденьким неприязненным взглядом.       — С какой целью направлялись на Садовую 302-бис?       Идея изобразить дурёху отпала сразу. В погоне за Воландом энкавэдэшники многое раскопали. Должны были, если даже я, человек неподготовленный, сумела заполучить сведения о нехорошей квартире.       — Простите, в чём меня обвиняют?       — Извольте, — хмыкнул капитан. — Для начала в шпионаже. В оскорблении советской власти, если хотите. Вы же принимали активное участие в постановке «Пилата»? И даже защищали автора.       — Но пьеса никаким образом советскую власть не оскорбляет.       — Пропаганда религиозного мракобесия, гражданочка, в нашей стране под запретом, — съязвил он и, обратив вверх железное перо, постучал ручкой по столу.       — Тогда нужно запретить Достоевского, Толстого, Пушкина… В их творчестве полно христианских мотивов. Предлагаете выкинуть тысячу лет истории православной Руси?       — Я предлагаю отвечать на вопросы, а не ёрничать. Нам известно, что на 302-бис проживает иностранный агент Теодор Воланд. И вы собирались ехать к нему после премьеры. Не потрудились переодеться, так торопились?       Я постаралась пропустить мимо ушей грязный намёк и сосредоточилась на двух вещах: во-первых, в НКВД беспокоились отнюдь не из-за реакционного произведения, это странный немец сводил с ума милицию, а во-вторых, сатану звали Теодор? На визитке значилось «Dr. T.Woland», однако мы с Мастером не обращали внимание на инициалы и попросту о букве забыли; профессор и на страницах романа предпочитал нарекать себя Воландом, а не как-то иначе.       — Да, — коротко ответила, и следователь с довольной миной бросил несуразное:       — В каких состоите отношениях?       — Ни в каких. Ходила на его выступление, сеанс чёрной магии. Думала, откроет третий глаз и подскажет, где сейчас Мастер. То есть автор этого самого «Пилата», — быстро исправилась, поскольку энкавэдэшник едва ли использовал в протоколах псевдоним. — Он, увы, во Францию не улетел. Пропал без вести. Кстати, как и Любовь Бенгальская. Вам не интересно, куда подевалась звезда Советского Союза?       На пару мгновений повисла тишина. Мужчина явно намеревался выдать что-нибудь мерзкое, однако позади скрипнула дверь, и в кабинет вошёл человек, борьба с которым представлялась делом заведомо проигрышным. «Свободны, капитан. Дальше я сам», — твёрдо распорядился барон Майгель. Тот выскользнул в коридор без возражений; такая покорность натолкнула на мысль о важности моего будущего мучителя. Майгель спокойно сел в кресло. Он, в отличие от следователя, резких движений не совершал и чувств особых не выказывал, умеючи демонстрировал хладнокровие вкупе с притворной жалостью.       — Не бойтесь, — произнёс мягко. — Это приватная беседа. Вас ни в чём не обвиняют. Только, пожалуйста, поведайте о профессоре Воланде. Мы глубоко впечатлены загадочной личностью интуриста.       — Он дьявол, — сказала чистую правду.       — Ах, нет, я подразумевал не книжного персонажа. А существующего в действительности немецкого консультанта, доктора Теодора Воланда, — седовласый нарком соорудил насквозь фальшивую улыбку. — Каким бы вы его описали?       Любое определение требовало дополнительной окраски, большего количества слов для завершения образа.       — Превосходящий, — вымолвила через секунду.       — В чём?       — Во всём.       Губы на морщинистом лице сузились и поджались. Майгель испытывал недовольство, но сдерживался.       — Да, разговор будет трудным, — со вздохом изрёк. — Я ведь пытаюсь помочь.       Мастер предупреждал, барон занимался шпионажем, наблюдал за теми, кто общался с иностранными дипломатами, а значит, наверняка слышал, как мы втроём ели в ресторане штрудель. Официант описал бы клиентов с положительной стороны. Тесная компания, смех, казачьи песни, бутылка красного сухого… Отпираться бесполезно: в чужих глазах связь с Воландом выглядела интимной. Майгель ждал не хвалебных отзывов влюблённой советской девушки, а компромата, указания на слабое место.       — Правильно ли понимаю, мой друг арестован? — спросила я, заметив небрежность, допущенную им или специально, или по чистой случайности: похоже, нарком не воспринимал всерьёз новую книгу Мастера, игнорируя ценность, которой она обладала в первую очередь для профессора.       — Задержан, — деликатным тоном поправил. — К сожалению, его уже не спасти. Представьте, этот писатель утверждает, что на балу у сатаны меня принесут в жертву! Шизофрения, опять шизофрения! Понадобится долгое принудительное лечение. Но в вашем случае всё иначе складывается, не так ли?       Майгель наклонился над столом, с жадностью поглощая изумление и нарастающий ужас.       — Расскажите о Воланде ещё раз.       Зная, что написанное в романе имело свойство сбываться, мужчину можно было считать покойником.       — На празднике у Рудского вы стояли рядом с ним, когда Мастер раскрывал тёмные секреты вашей биографии. У профессора есть способность отводить взгляд. Не привлекать внимание.       — Гипноз высочайшего уровня, — с восхищением ответил барон. Стёкла очков блеснули в медовом свете электрической лампы.       — Что бы вы там ни задумали, не делайте этого. Невинные могут пострадать.       — Вижу, вы тоже боитесь консультанта. Напрасно, — жестом он очертил пространство кабинета. — Чёрная магия здесь бессильна.       — Я боюсь самонадеянности и глупости. В том числе своей.       Стрелка указывала на половину десятого вечера. Из-за мерного тиканья настенных часов, духоты, затхлости, волнений изводило желание поскорее добиться хоть какой-нибудь развязки, не потворствовать дурацкой шпионской игре.       — Посмотрим на ситуацию здраво, — с упрямством продолжал Майгель. — Поступает оперативная информация, что в Москву в скором времени приезжает магистр тайного преступного сообщества, доктор Т.Воланд. Конкретных сроков не называют, цель визита тоже не ясна. А однажды весенним днём квартиру номер пятьдесят в доме на Садовой освобождают её последние жильцы, Михаил Берлиоз и Степан Лиходеев. После чего профессор устраивает безобразное шоу. В то же время пребывающий в опале писатель сочиняет мистический роман, повествуя в подробностях, как товарищ Берлиоз погиб под трамваем, его коллега Иван Понырёв, он же поэт Бездомный, в результате нервного срыва попал в лечебницу, а директор театра в алкогольном беспамятстве унёсся в Ялту. Все сведения ваш друг узнавал непосредственно от Воланда, которого в силу болезни или наивности принимал за дьявола.       «Старик совсем свихнулся», — промелькнула мысль. Я потрясённо уставилась на наркома. Магистр тайного преступного сообщества? Как вообще хватило ума в открытую трезвонить о масонской ложе? Если даже обычную горничную убили только за её подозрения в том, что милиционер член ордена? «Не паникуй», — сказала себе. С Майгеля бы сталось устроить проверку, принадлежала ли сама к оккультной организации. Он прибегал к логике, и если позволил всплыть теме масонства, удавка стягивала не только мою шею.       — Вы читали рукопись? — уточнила у барона.       — Увы. Автор сжёг все листы в печке. О содержании книги сообщают письма Маргариты Николаевны, любовницы.       — Это ложь, — отчеканила возмущённо. — Она бы такое не сделала.       — Письма слали с её адреса, — невозмутимо произнёс нарком.       Шах и мат. Оставалось надеяться, никто учителю не доложил о предательстве единственного дорогого человека. Горечь достигла пика. Боль, разочарование, досаду сменил духовный паралич.       — Я возьму папиросу, капитан не будет возражать? — прошептала одними губами.       — Пожалуйста, — Майгель подтолкнул пачку и коробок спичек. — Сначала ваш друг поверил в дьявола, а потом в любовь богатой избалованной женщины, которой просто наскучило одиночество. Ничего потустороннего, как видите, в истории нет. Голая проза жизни.       Дым медленно проникал в лёгкие. Тяжёлый запах табака вызвал наслаждение, сознание прочистилось. Витавшие перед носом серые струи оттолкнули противника. Барон поспешил покинуть кресло, из-за чего снизилось давление, которое на меня оказывал. Я курила долго, жмурясь и потирая лоб. Руки дрожали. Внезапная идея начертить красную линию, определить точку невозврата и прыгнуть в бездну сумела даже развеселить.       — Магистр тайного культа… — сказала спустя минуту, упиваясь звучанием красивых слов. — Его последователей можно арестовать, но вы не торопитесь. Почему?       — Лишняя трата сил и времени. Мы намерены отрубить змее голову. Раз и навсегда. А что касается культа… — Майгель передёрнул плечами. — Эта маленькая группировка, к несчастью, состоит из людей уполномоченных. Из элиты государства.       — Ничего, если я спрошу? — улыбнулась мужчине. — Почему вы лично приняли участие в травле не особо популярного писателя? Такие хороводы вокруг «Пилата», а между тем «Божественная комедия» и «Фауст» есть в каждой библиотеке города. Христа можно найти во многих книгах. Так в чём же проблема пьесы? А может, дело вовсе не в ней… Я всё гадала, какой смысл было устраивать публичную казнь? А правда, она проще некуда: чтобы обратить человечество против одной невинной души. Замарать грехом каждого из нас. Разве не похоже на работу дьявола? Когда сердца отвергают Бога, последним рубиконом человечности становится совесть. Вот почему вы предложили Мастеру переписать пьесу и даже сменить направление, взять за основу Октябрьскую революцию. Ничего бы этого не случилось, если бы он согласился, не так ли? Латунский, кстати, уже признался: критику заказали наверху. Крысёныш наклепал отвратительную статейку и сразу въехал в «Дом драмлита», сорвал джекпот. А почему вы снизошли до балагана? Явно не ради денег и квартир.       Созерцая, как побледнело и вытянулось лицо Майгеля, добила:       — За баронский титул на Соловки не отправляют.       — Вы встали на опасный путь, — хрипло отозвался нарком, пытаясь оправиться от впечатления. — И теперь, когда маски сорваны, поможете Воланда поймать.       «Ах, вот оно», — торжествующе выпалил внутренний голос. — «Я его путёвка на 302-бис, куда бедолаге вход заказан».       — Битва проиграна. Подумайте вот о чём: Воланд вас видел, а вы его нет. Тогда как другие, истинно верующие, поприветствовали хозяина, — разъяснила загнанному в угол изменнику. — Мне жаль.       — Укажите на тех, кто консультанта приветствовал, — настаивал бывший масон.       — Нет.       — Нет? — Майгель приблизился и угрожающе навис сверху. — Эти люди уничтожили вашего друга. Довели до шизофрении. Неужели не хотите для негодяев справедливого наказания?       — Они наказаны, просто ещё не знают об этом, — прокомментировала я чужое отчаяние и глубинное чувство страха в ожидании расправы. — По сравнению с их участью мои три года на Магадане настоящий небесный рай. Давайте встретимся в суде?       Тростинка согнулась и выпрямилась. Так на Пилата смотрел Иешуа, — так смотрят люди, кому нечего терять в жизни, кроме своей души, очага чести и самоуважения. «Либо прикончат здесь, либо отпустят ради шанса выйти на господина немца», — сверкала бешеная азартная мысль. По какой-то причине Майгель слишком боялся умереть. Настолько, что, сделав два шага назад, смиренно оповестил:       — Ну, о Магадане грезить рановато. Вам обвинений не предъявлено.       Стрелка показывала цифру десять. Ночёвка в застенках Лубянки отменялась. Я потушила окурок и, поднимаясь с неудобного стула, поневоле взглянула на палача. Га-Ноцри утверждал, злых людей нет на свете; нарком не был злым, скорее, запутавшимся, — годы спустя вдруг обнаружил, что не управляет паутиной. Мужчине только предстояло получить седьмое доказательство. С одной стороны — НКВД, с другой — орден. Судя по ссутулившейся у окна фигуре, Майгель потихоньку постигал плачевность ситуации. У меня, однако, иссякли всякие моральные силы на то, чтобы его жалеть или облегчать советами положение. Мастер предупредил, чем всё кончится.       Снаружи долго пыталась отдышаться. Грудную клетку, рёбра ломило. К горлу подкатывала тошнота. Я свернула с главной улицы за угол дома и, согнувшись, позволила рвоте излиться: там была вода, благо поела утром. Скрученный от тревоги желудок ужина не просил. Сковывали усталость, измождение. Не оставалось иного варианта, кроме как в длинном платье восемнадцатого века брести по мрачной безлюдной Москве в поисках такси. И рисовать на лице улыбку для редких прохожих, намекая, что беспокоиться нет нужды.       Светка чуть не упала, когда я на слабых нетвёрдых ногах пересекла порог квартиры. Не задавая вопросов, буквально втащила в комнату, разобралась с хитрой шнуровкой, помогла снять одежду и уложила на кровать.       — Во дела! — покачала она головой. — Даже спрашивать не буду, как угораздило.       — Сама не понимаю как, — ответила, уже засыпая.       Пробуждение после полудня сопровождалось детским топотом, руганью соседа и пронзительным «мяу» во дворе. Еле-еле сползала в ванную, посокрушалась над растёкшимся макияжем, постояла под горячим душем и, воскресив в себе человека, отправилась пить кофе.       — Новая звезда вспыхнула! — восторженно прокричали над ухом, из-за чего чашка чуть не выскользнула из пальцев.       — А?       — «Новая звезда вспыхнула!» — Света со смехом размахивала газетой. — О, Луиза, ты похитила сердце Латунского. Только почитай это!       — Какого чёрта? — я пробежала глазами по строкам и, выцепив фразы «универсальная актриса советского театра», «фамилия, обещающая успех», бросила: — А где отрицательный отзыв?       — Да, обычно он всех смачно возит в грязи, — согласилась девушка. — Признавайся, ты взяла критика в заложники?       — Если бы, — с остервенением выкинула листы в мусорку и, устроившись на табурете, удивлённо проморгалась. — Бред какой-то.       — А вот и не бред! — восклицала соседка. — Ты упорно готовилась к роли, не спала почти. Я так горжусь, что живу со знаменитостью!       И пока разглагольствовала о перспективах, о важных встречах с высокопоставленными персонами, о деньгах и новых нарядах, я молча пила кофе, переживая странное чувство обманутости. Гелла бы справилась с волной славы, купалась бы во всеобщем обожании, выдавливала страсть из мужчин, а из женщин — зависть. Мне же после неприятного разговора на Лубянке хотелось спрятаться. Майгель норовил коварно использовать для поимки особо опасного преступника, товарищи — для обогащения.       — Свет, я уезжаю, — сказала через пару минут.       — В смысле?       — В прямом. В Беларусь подамся.       — Какая Беларусь, совсем мозги набекрень? — заверещала с ужасом. — Тебя в Варьете на руках носить будут!       Я же вопреки возражениям начинала находить привлекательность в сумрачном подвале на Арбате, и чем ярче представляла любимое место в окружении книг, свечей, растопленной печки, тем быстрее росло желание убраться из столицы. Вряд ли Воланд искал компанию в лице смертной, а уступать наркому в намерении вовлечь в сражение против повелителя демонов, ну, или магистра ордена, — всё равно что совершить кровавое самоубийство. И потом, Майгель наверняка будет зачищать следы, если, конечно, выживет. Мастер-то сообразил разыграть психованного, укрылся в клинике — а мне что делать?       Пересчитать финансы. Собрать чемодан. Отослать хорошенькое бело-розовое платье почтой в театр. Подарить вологодское кружево соседке за доброту и юмор, благодаря которым, собственно, выдерживала чёрные дни. Кота погладить, помахать Зое Сергеевне. И сесть на поезд в Минск, чтобы оттуда рвануть в деревню, к родственникам.       Безупречный план.       Жаль, Воланду он не нравился.       — Отменено направление на пять часов! — орали у кассы. — Следующий в семь!       Тогда я ещё верила в совпадения. Решила сгонять к матери в Рузу, точнее, к семье её второго мужа. Там бы в приюте не отказали.       — У автобуса поломка, выходим! — заорал водитель и под гвалт недовольных пассажиров куда-то убежал.       — Поезд на Рузу идёт без остановки! — громко сообщили, едва купила билет. Проклятая электричка пронеслась мимо станции.       — Нет сегодня автобуса, нет! — убеждённо тараторила кассирша, когда спросила, как добраться до Подмосковья.       Город поместили под непроницаемый купол. Заперли в клетке. Уехать не удалось с трёх вокзалов. Причём стоило от перрона удалиться, поезд вдруг появлялся, и люди с лёгкостью занимали места в вагонах.       Кое-кто делал из меня дуру.       Надо отметить, демонстрация власти возымела успех. Я испытывала робость, смущение, трепет; наверное, это к лучшему, что Воланд не удостоил появлением, иначе, морально опустошённая, постыдно бы разревелась перед ним.       И вот так, потаскавшись без толку с вещами, возвратилась назад в коммуналку.       — Ты разве не в Минске? — с недоумением изрекла Света, встретив в коридоре, точно как и вчера.       Складывалось устойчивое ощущение, будто за два дня прожила тысячу лет. Дьявол, судя по всему, игрушки терять не любил. А я, игрушка, чувствовала себя по меньшей мере рыбой на крючке.       — М-м, кстати, на твоё имя прислали письмо. Красивенькое, с буквой «W», — соседка с ухмылкой протянула конверт. Приятная плотная бумага и правда была помечена знакомыми инициалами. А памятуя о характере владельца руки, создавшей каллиграфический витиеватый текст, не следовало удивляться приказному тону любезного приглашения на прогулку.