Вспоминая Бога

      Утро вечера мудренее. Скоропалительный отъезд начал казаться ужасной глупостью, ведь контракт с Варьете я не разрывала, а значит, была бы вынуждена выплачивать неустойку. Вмешательство Воланда фактически спасло от ошибки, хотя вряд ли он рассчитывал на такой результат. Выспавшись и вернув нормальный человеческий вид, я отправилась в театр, чтобы узнать новости, расписание, получить обещанные премиальные и немного развеяться перед встречей с «профессором чёрной магии»: толпы людей, суета, знакомые барельефы и карнизы зданий с рядами колонн и широкими вестибюлями странным образом заземляли, придавали ощущение реальности. Месяц-май плавно перетёк в июнь. Окружающие не спрашивали, где я провела два дня, хотя о задержании слух прошёл; никто бы потерю не оплакивал, не рвал на себе рубашку, а потому наблюдать, как хвалят за прекрасную игру, пожимают руку или стремятся поцеловать кисть, расшаркиваются, даже клянутся, будто всегда верили в мои способности, было неприятно, но также и занимательно. Бенгальская не объявлялась. Коллеги разочарованно покачивали головами, стыдили актрису за пристрастие к алкоголю и мужчинам, — какой-либо иной вариант несчастья, включая смерть, почему-то в мыслях не навещал их. Я понимала только, что Любовь не бросила бы брата, она пеклась о Жорже и пыталась любыми способами удержаться в столице. Директор расщедрился на гонорар, но с условием, что продолжу исполнять обе роли, пока не подыщут новую леди Мильфорд. Деньги были очень нужны: из-за бегства обязательно образовалась бы финансовая дыра, а садиться на чью-то шею гордость не позволяла. Воланд не собирался жить в Москве вечно, как и я — терпеть лицемерие.       Вопросов становилось больше по мере приближения заветного часа. Допустим, Мастер писал Евангелие, но вряд ли именно по этой причине дьявол тесно общался с людьми. Неужели за тысячелетия не изучил нас достаточно глубоко? Действительно ли полагал, что атеизм способен переменить души? Но тогда зачем понадобилась я, по рождению крещённая православная христианка, верующая в Творца по убеждениям? Доставлять удовольствие не хотелось — специально наряжаться, одалживать симпатичную одежду, как в злосчастный день фокусов. Решила обойтись приталенным чёрным платьем по колено и высоко заколотыми волосами. А развлекала бы пусть Гелла: создавать праздничную атмосферу было её прерогативой. Я уже не помнила, из-за чего злилась. К указанному в письме времени одолевало волнение, и голову наполняли всякие глупости.       У роскошного автомобиля поджидало знакомое лицо. Худой длинный гражданин в клетчатом костюме, улыбаясь, вежливо распахнул дверцу.       — Здравствуйте, Фагот, — кивнула демоническому компаньону и заняла место в салоне. Там внутри, позади водительского кресла сидел Воланд. Внимание сразу же привлёк блеск изящных очков, однако из-за темноты разглядеть мужчину подробно не удалось. Обтянутая кожаной перчаткой рука поглаживала набалдашник трости.       — Приятного вечера, профессор, — поприветствовала сатану, но ответа никакого не получила.       — Всё готово, мессир, — аккуратно, без капли иронии оповестил товарищ Коровьев, устраиваясь за рулём.       — Едем, — послышалось с левой стороны. От Воланда веяло холодом: он явно не стремился вступать в разговор, а слуга слишком уж опасался мрачное настроение исправлять и потому тоже хранил молчание. Машина набирала бешеную скорость, и хотя я знала — в аварию никогда не попадём, — сердце замирало от тревоги и беспокойства; многоэтажные дома, фонарные столбы, вывески, красные флаги, ларьки и магазины вихрем проносились мимо. Влияние гнетущей ауры уступило удивлению и восторгу от полёта. Припав к окну, я с жадностью наблюдала за уменьшившимися в размерах зданиями, которые оставались внизу. Москва невероятным образом обретала размах. Она охватывала площадь от горизонта до горизонта и казалась бесконечной.       — Подозреваю, у людей такие машины появятся лет через двести, — высказалась, не особо рассчитывая на результат. Однако Фагот не стал упускать возможность и с горячностью поддержал беседу.       — Зачем же столько ждать, любезная Дарья Алексеевна? Технологию изобретут в конце столетия. А впрочем, есть сомнения, что аэромобили выпустят на большой рынок. Если даже у кучеров не получалось избежать столкновения и брички ломались, страшно подумать, что натворят в воздухе сотни тысяч горожан.       — И правда. Куда мы направляемся? — спросила, заметив, что Кремль и звёздные башни быстро удалялись.       — За пределы столицы, — охотно сообщил Коровьев, после чего вдруг приглушённо отозвался: — Мессир?       Рядом шевельнулась окутанная тьмой фигура. Болтовня словно разбудила зверя от спячки.       — Намедни вам не терпелось покинуть Москву, — произнёс низкий голос. — Считайте, желание исполнено.       Эйфория и возбуждение от путешествия по воздуху мигом рассеялись. Я не знала, воспринимать ли реплику Воланда за выражение недовольства или издёвку, но судя по настороженности и вороватым взглядам блондина в пенсне, в предположениях следовало отталкиваться от худшего.       — Барон Майгель планирует вас арестовать, — медленно выговорила в ответ, борясь с пересохшим горлом. — И привлечь к этому делу меня. Пришлось действовать на упреждение: он не из тех, кто принимает отказы.       — Майгель не проблема, — послышалось резкое и чуть более громкое. — Уже нет.       Снова воцарилась тишина. Вспомнилось страшное пророчество Мастера, что наркома скоро принесут в жертву. От твёрдого категоричного тона мороз продирал по коже. Искоса я наблюдала за чёрным силуэтом: живописные пейзажи за окном не так сильно впечатляли, как неприветливый жестокий собеседник. Воланд был задумчив, почему-то казалось, он находился не здесь — не разумом, во всяком случае. Что-то другое гибло под прицелом внимания, пока мы с Фаготом, исключённые из фокуса зрения, обменивались безмолвными вопросами. Спустя несколько минут стёкла очков сверкнули, и кривая улыбка оттянула уголок губы. Меня пригвоздил тяжёлый интенсивный взгляд, от которого хотелось прикрыться.       — Вы ведь родились в Белоруссии, — изрёк Воланд намного деликатнее.       — Да.       — Тогда должны знать, какое наступает время.       Едва ли он имел в виду светские праздники, а христианские после революции отмечали в узких кругах. Пасха вообще состоялась в середине апреля, Троица завершала весну. В начале июня в деревнях, по крайней мере в юности моих родителей, старались не обременять себя работой и запрещали купаться в реках, а ещё украшали лентами какую-нибудь берёзу. Цивилизованное общество нарекло этот сакральный обычай милым народным гулянием. Я посмотрела на мужчину со смесью предвкушения и удивления, переживая мысль о явленных ранее чудесах, громадном коте на задних лапах и, конечно, о природе самого Воланда.       — Русалья неделя, — обронила с придыханием, а поймав в глазах плутовское начало, с воодушевлением выпалила: — Мы увидим русалок?       — Дарья Алексеевна, зачем же портить всё удовольствие! — вмешался Коровьев, задорно посмеиваясь.       — Простите, — я улыбнулась взъерошенному блондину.       — В этом году пересечение миров происходит особенно заметно, — сказал Воланд, после чего убрал трость в дальнюю часть салона и в странном жесте соединил ладони. — Русалки завистливы, они долго пробыли под водой и не простят моей спутнице красоту и невинность.       Консультант внезапно извлёк великолепную узорчатую маску, полностью сделанную из золота, только над прорезями век сияли инкрустированные в металл маленькие бриллианты. Сбитая с толку, я не успела издать ни звука, когда мужчина без предупреждения сократил расстояние до соприкосновения коленей, фактически загнал в угол и, близко наклонившись, принялся старательно завязывать тонкие шнуры в узел, ловко и бережно, чтобы не задеть заколку. Тело каменело и сжималось, но не от испуга, а больше от смущения, дуновения жара над ухом и скулой, от энергии его рук вокруг головы. Я наконец поняла, почему Воланд надевал перчатки. Он бы разломал череп простым нажатием. Человеческая плоть, в которую себя облёк, вмещала сумасшедшую по величине силу. Взгляд невольно скользил по его горлу и контуру надменной челюсти. Улыбка профессора отразила лукавство и стала на лице чуть ярче, — знал, как о нём думала, знал, но не говорил ничего по этому поводу.       — Не снимайте, пока гости не разойдутся, — повелел напоследок и отстранился, оставляя на милость снедавшим изнутри эмоциям. Маска от лба до переносицы легла идеально. Воланд взял трость и возвратился в прежнюю темень, но источал совсем другое настроение, даже Коровьев позволил пару весёлых комментариев о русалках. А у меня щёки пылали от фантомных ощущений крепкой ноги, восприятия контраста между мощью рук и нежностью, с какой обращались с тесёмками. Я боялась думать о широких плечах и налёту серебра в тёмных волосах, о бледной родинке над губой и потому сосредоточилась на видах за окном: там снаружи распластался густой дикий лес. Никаких зданий, улиц, дорог. За пределами Москвы граница между землёй и небом в сумерках размывалась. Всё было иным.       Вскоре машина начала снижаться. Мы оказались возле крупного озера в окружении старых высоких деревьев. Над поверхностью в центре водоёма парил терем, — установили его наверняка на сваи, просто вечерняя мгла их скрывала. От берега, где Фагот как раз припарковал лимузин, к строению вёл длинный узкий понтон.       — Мост есть, а тропки нет, — зачем-то сказала вслух, осматривая местность.       — Вы наблюдательны, — Воланд нарушил очарование тишины. — Человеку лучше не заходить в дом.       Еле-еле поборола желание фыркнуть. Нет, в словах собеседника нисколько не сомневалась: в радиусе десятка километров обитали разве что животные, а значит, загадочное сооружение над озером принадлежало тому, с кем встречаться не стоило. Проблема заключалась в другом.       — Самое время для предупреждений, — голосу я постаралась добавить больше сарказма.       — Надо полагать, это проснулся инстинкт самосохранения? — дьявол продолжал издеваться над плачевностью ситуации. Коровьев бы назад не повёз точно, одной из чащи было не выбраться, да и вообще, главную глупость совершила, когда отправилась на 302-бис после сеанса магии: по закону жанра все любопытные девочки умирали.       — Я пойду туда, потому что вам доверяю, — с упрямством сообщила Воланду, проникаясь отчаянной мыслью: «Он позвал сюда, он в ответе за мою жизнь». Надвигающаяся ночь прятала лицо мужчины не хуже золотой маски, но блики очков выдавали их владельца, оповещая, что глаза нацелились отнюдь не на озёрный терем.       — Держитесь рядом, — произнёс через мгновение, уже без насмешки. — И не бойтесь.       Уверенной поступью Воланд устремился по мостику к дверям дома, небрежно постукивая тростью, и я, заполучив бодрый кивок Фагота, с осторожностью потащилась за профессором; клетчатый друг замыкал процессию. Откуда ни возьмись возник новый участник мероприятия — совершенно разбойничьей наружности, клыкастый, в длинной мантии. Хозяину он поклонился с подлинным смирением и учтивостью, а после с важным достоинством процедил: «Мессир, он здесь». Затем цепочка изменилась. Воланд шёл первым, за ним — лихой коренастый слуга, а уж я третьей, что оказалось к лучшему, поскольку Коровьев помогал советами и подталкивал в спину, не позволяя зазеваться. Причин для этого хватало. Деревянная полусгнившая постройка таковой являлась снаружи, а за стенами находился настоящий античный зал с гранитными колоннами и мраморными фонтанами. Под струями плескались нагие девушки, очень красивые, с роскошными волосами до пят. Среди присутствующих выискались и мужчины, но они, в отличие от прелестниц, носили причудливые звериные маски. С замиранием сердца я поняла, что пересекла грань между измерениями, выпала из своего мира в чужой. Одна из женщин, не разгибая спины, проводила хозяина до знатного стола: у изголовья ожидал каменный трон. Богатое убранство не впечатляло дьявола, судя по бесстрастному холодному взгляду, который вдруг стал хищным и страшным, когда обратился в мою сторону. Воланд приподнял руку и жестом поманил к себе, указывая на скамью справа. Глубоко дыша от волнения, я заняла место, где и хотел. Огни на пьедесталах и факелы в форме чаши освещали черты лица, более резкие, жёсткие, чем там в Москве, — похоже, этот пласт бытия приоткрывал духовную составляющую, позволял видеть суть вместо привычной оболочки. Незнакомец в мантии встал слева от Воланда, тогда как Коровьев всё ещё маячил за спиной. К слову, в компании блондина делалось гораздо спокойнее.       Дальнейшее напоминало отточенный веками ритуал. К пустому столу каждая девушка приносила блюдо, воздавала хвалу и пила из одного и того же кубка, который ей протягивали. Что удивительно, на тарелках лежало мясо, мясо и только мясо в разных интерпретациях. Мелко нарезанное, кусковое, со специями, перчёное, прожаренное, с кровью… Воланд едой не интересовался, зато неназванный спутник жадно обглодал кость. Русалки — а это были они, инфернальные и соблазнительные — почему-то смотрели на меня с ненавистью, лютой злобой, портившей им облик. Жгучую красоту от уродства отделяла искра, эмоция, мысль. «Слово обладает властью», — фраза приобретала смысл иного рода, метафизического; здесь чувства и поступки были абсолютно равны, свирепость и потаённый гнев любого превращал в чудовище. Я испытывала неловкость, поскольку точно не желала обижать или оскорблять женщин, а причину их неприязни раскрыть не могла.       — Чудесный голос, не правда ли? — прошептал Фагот, заметив, как заслушалась пение огненно-рыжей дивы.       — Великолепный, — призналась в ответ.       — Вот так и заманивают жертв. Очаровывают незадачливых рыбаков, а после съедают, — клетчатый весьма натурально изобразил огорчение. Поющая русалка вызвала ажиотаж у гостей-мужчин, да и выделялась среди соплеменниц высоким ростом и зрелостью. Секундами спустя объектами моего внимания опять стали тарелки с мясной вырезкой. Худшее предугадывать боялась.       — Озеро в трупах, — вымолвила через силу.       — Зло порождает зло, Дарья Алексеевна, — пылко рассуждал Коровьев. — Сперва бедняжек утопили по приказу волхвов десять столетий назад. Кого по гнусным наветам, а кого из ревности. Вон ту малышку в здешних водах родная мать прикончила. Души эти мстительные, коварные. И жутко голодные!       Собеседник в пенсне неприлично посмеивался, тогда как я не считала убийства забавными. Красавицы не нашли справедливости при жизни, а после смерти их души, скованные собственной яростью, отвергли Бога. «Это очень грустно», — собиралась сказать, но не успела. К столу приблизился неизвестный в языческой разукрашенной маске и просторном халате, накрыл грудь ладонью и низко поклонился Воланду. Тот, закинув ногу на ногу, пронзал почитателя острым оценивающим взглядом.       — Великий магистр, — донеслось приглушённое. — Счастлив предстать перед вами.       — Мы не приветствуем лжи, — с лёгким шипением отозвался дьявол, а затем вдруг повернулся к своему клыкастому приспешнику. — Почему этот человек без подарка? Разве наше покровительство не заслуживает воздаяния?       — Простите, не знал об обычаях, — растерянно произнёс гость.       — Сорвите с него маску, — ленивым тоном приказал Воланд. Какая-то женщина подбежала и быстро стянула атрибут с головы; я во все глаза уставилась на лысого здоровяка, который составлял Латунскому компанию на вечере у директора Варьете.       — Bezauberndes süßes Fräulein, mein Schatz, — профессор улыбнулся мне. — Ужасно не рекомендую Якова Петровича Зуева, члена запрещённого в вашей стране культа. Яков Петрович примкнул к организации два года назад, и с тех пор дела его пошли в гору.       — Чрезвычайная щедрость, мессир, чрезвычайная! — встрял в разговор Коровьев. — Сотни тысяч хранятся в банках по всему миру, в том числе в самом популярном, швейцарском. А кроме того, господин Зуев много раз избегал смерти, используя на врагах магические практики. Кукол-двойников, например.       — Без нас этот навозный жук давно бы гнил в яме, мессир, — вторил другой слуга.       Мягкая мелодия стихла, черноволосая русалка прекратила играть на арфе, — все с жадностью наблюдали за разворачивающимся событием. Я подумала о милиционере в перчатках, который освободил пятидесятую квартиру от Беломута, Анфисы и прочих ненужных жильцов, о Бенгальской, предупредившей, что денег у её попечителей с избытком, и потрясённо воззрилась на неказистого неопрятного изувера-злоумышленника. Он, судя по испуганному выражению лица, никак не ожидал, что будет отвергнут хозяином в праздничную ночь.       — Вы здесь по одной причине, Яков Петрович. Моя спутница, liebes junges Fräulein, отказалась сообщать о вас барону Майгелю, несмотря на угрозу ареста и высылки, — Воланд наслаждался, вбивая каждую фразу, как гвоздь, в крышку гроба сектанта. — Мы не делим с предателями общество и не склонны тратить на них больше времени, чем это необходимо.       — О каком предательстве идёт речь? — откликнулся Зуев, нервничая.       — Да ведь это от тебя Майгель узнал о прибытии мессира в Москву! — страшным голосом закричал демон, потеряв терпение. Затем кротко промолвил: «Как пожелаете», услышав немое распоряжение, и извлёк из-под одежд изящный позолоченный кинжал.       — Яков Петрович не так давно поклялся нам в верности. «Разорвите левую грудь, вырвите сердце и отдайте зверям полевым и птицам небесным», — процитировал Воланд, после чего твёрдо заявил: — Я требую того, что моё по праву.       Гость сделался бледным, точно покойник.       — Бери! — клыкастый пытался вручить кинжал, но безуспешно. Кровь леденела в жилах при мысли, что от адепта культа хотели реального исполнения присяги, претворения обета: он должен был сам проткнуть лезвием плоть или даже исковеркать рёбра и вырезать орган. Я сжалась от страха, безысходности и предчувствия катастрофы. Пальцы скомкали ткань платья. «Ну, что вы переживаете, Дарья Алексеевна», — тихонько защебетал Фагот. — «Лучше пусть за грехи гадюка расплатится, чем мальчики из милиции, которых Майгель взял в моду отправлять к нам на 302-бис, как цепных пёсиков. Пёсики не ведают, что творят, в отличие от Зуева. И барона». А между тем убийца в панике отодвигался от массивной фигуры в мантии, оглядывался по сторонам в надежде на помощь, а потом заверещал:       — Нет! Нет! Вы все спятили! Спятили! А вас, магистр, скоро арестуют. Арестуют! Что же в Германии не сиделось? От новой власти бежали? Так здесь тоже расстреливают!       И захрипел в истерике:       — Боже! Боже…       — У всякого предательства есть истоки, — сурово произнёс Воланд со сдержанным отвращением. — Он хуже, чем атеист, Азазелло. Вероотступник. Не пачкай руки.       Дальнейшее обещало сниться в кошмарах. Грозное утробное рычание и отчаянные крики слились воедино. Кожа у женщин растрескалась, и под нею обнаружилась натянутая на скелет чешуя. Волосы сползали грязными мокрыми ошмётками. Русалки обхватили жертву и куда-то поволокли. Я чуть не задохнулась, когда зазвучал треск ломающихся костей. Гранитные колонны расплывались, и вместо них обнаружились деревянные балки. Мраморные плиты, фонтан пропали, остались какие-то доски, и сквозь щели прорывалась вода. Мы находились в склепе на дне озера. Утопленницы ликовали, Зуев всё ещё истошно вопил от боли. Нахлынуло ощущение, будто оказалась в положении Данте, по воле рока спустившегося в ад, но в моём случае Вергилием выступал дьявол. Я прикипела взглядом к строгому мужскому лицу, исключительно силой воли вынудив себя оторваться от вида гниющего потолка, затхлых стен и сбившихся в кучу тел. Воланд не излучал торжества или насмешки, нет; он наблюдал за реакцией с интересом учёного-знатока, разбирал, что творилось в маленькой человеческой душе. Я не моргала, потому как боялась и его исчезновения тоже, если бы глаза закрылись хоть на миг. Слизистую жгло. И не сразу стало понятно, что звуки борьбы, скулёж и причмокивание при поедании сменила тишина, а сырая комната превратилась в сухую светлую гостиную; с упорством продолжала смотреть сквозь прозрачные стёкла очков на тьму внутри консультанта. Он один мог увести из бездны. Внезапно Воланд смягчился и бархатным голосом снял морок.       — Дай ей выпить, Фагот.       Клетчатый засуетился рядом, прислонил к губам кубок, подбадривая:       — Залпом, вперёд! Чистая, колодезная.       В глотку попала не вода, а спирт. Я закашляла: воздух наконец-то поступил в лёгкие. Под металлической маской скопилась тёплая солёная влага.       — Говорю же, чистая! — восторженно воскликнул Коровьев, пока вытирала рот. Алкоголь топил желудок раскалённым углём. Руки дрожали. Я глотнула ещё, затем ещё и ещё: огненный напиток возвращал саму жизнь.       — Мы не рассчитывали на такой исход, — невозмутимо сказал Воланд. — Иуда не зря мёрзнет в Коците, на девятом круге. Врагу не пожелаешь иметь дело с предателями веры. Все планы из-за них кувырком.       — Ну-с, хотя бы девицы счастливы, — отпустил Азазелло с глумливой ухмылкой. Я с изумлением воззрилась на демона, опасаясь, как бы не стошнило при очередном упоминании о зверствах.       — Оставьте нас. Я обещал даме прогулку.       Оба с поклоном удалились. Обстановка в присутствии одного только дьявола, без свиты, почему-то не разрядилась, а напротив, сделалась томительной и напряжённой. «Идём, mein liebes, здесь слишком душно», — обронил Воланд и решительным шагом отправился через скрипучую дверь наружу. Преодолев скованность, я последовала на слабых ногах за профессором, покачиваясь из-за эмоциональной усталости и чувствуя, что непременно начала бы заикаться, потребуй он участия в разговоре. Тем же путём по понтону добрались до берега, тогда-то облегчение и накрыло приятной освежающей волной. Родная земля встречала колючим песком и благостным травянистым ароматом. Пусть застряла в лесу в ста километрах от Москвы — но это лучше, чем в водяной могиле с покойниками. Знакомая картина, небо над головой и шелест листьев на деревьях немного усмирили сердечный ритм. Я поискала в ночи Воланда: он замер в трёх метрах от меня, опираясь на трость скорее по привычке, нежели из необходимости.       — Вы человек неискушённый, далёкий от жестоких зрелищ и кровопролития, — сухо констатировал факт. — И никак не могли ожидать, что случится на празднике. Я готов наградить за стойкость и предложить достойную компенсацию.       — Нет, — выдохнула, пытаясь справиться с волнением, и пояснила, кивнув на водную гладь. — Я знала, что впутываюсь в историю. Наверняка это лишь малая часть тёмного мира. Обжечься — закономерный результат невыученного урока.       — Вы не жалеете, — заметил консультант.       — Только о том, что плакала.       Кожа под маской начинала из-за слёз зудеть.       — Не стоит, mein Schatz, — мужчина позволил плутоватой улыбке на несколько мгновений появиться.       На озеро наползал сизый туман. Очертания ветхого строения пошли рябью и растаяли, будто и не было странного заброшенного терема, однако я бы поклялась на чём угодно: там внизу на илистом дне разлагалось по крайней мере одно человеческое тело.       — Русалки творят зло в вашу честь, преумножают его на всех уровнях бытия, — сказала профессору, обдумывая интересную мысль о том, как пласты мироздания медленно расцеплялись прямо на глазах.       — Жажда отмщения превращает добычу в хищника, — ответил Воланд и тростью обвёл пространство вокруг. — Эти загубленные души из года в год проживают один и тот же круг ада. И сегодня он вновь замкнулся.       — В сказке Андерсена русалка переродилась в эфирное существо, когда пожертвовала собой ради принца. Круг можно разорвать.       Фигура в пальто приблизилась, и я с опаской подняла взгляд на спутника. Откровенность далеко не всегда сулила успех, а мой болтливый язык и вовсе осмелился бросить вызов. С оскалом Воланд наклонился и торжествующим тоном, смакуя слова, произнёс:       — Тьма никого не отпускает без борьбы. Имейте в виду на будущее.       После чего столь же внезапно отстранился и неторопливо двинулся к прослойке леса. Луна терялась в раскидистых кронах дубов: власть над ситуацией целиком принадлежала консультанту, и в необъятном мраке уязвимость и беспомощность ощущались острее, нежели среди усопших. Мастеру не удалось сбежать, я тоже потерпела неудачу: как птица, билась о прутья решётки, сатана же на клетку настилал покрывало, ограждая от Господа. Странность заключалась и в том, что чужеродные сущности свободно и вольготно вели себя на земле, пока человеческое сердце сжималось от тревоги из-за громадных силуэтов деревьев. Спрятанное в чаще место привлекало внимание Воланда, и я начала понимать силу здешних краёв, когда уловила ритм между шорохом веток, колебаниями травы и стрекотанием насекомых, — в порыве единения они заставляли ветер звучать наподобие флейты.       — Откуда эта музыка? — спросила, не удержавшись от любопытства.       Мужчина прервал шаг. Стволы и окутанные паутиной кустарники врезались в таинственную границу, дальше простиралась равнина. В чарующем благоговении я созерцала вальс крошечных жёлто-зелёных огней в воздухе, растения и цветы повторяли танец, пуская в бледном свете волну. Затейливая мелодия флейты заиграла насыщенно, с бо́льшим упоением.       — Феи обитают не только в Ирландии. Ваши предки называли их вилами и юдами, — негромко сообщил Воланд и поманил рукой, молчаливо приказывая встать рядом. Ноги сами понесли к гордому, грозному идолу, в честь которого в древности совершали обряды. Я почти слышала потрескивание костров, пение и пьяный задорный смех, представляла высоких бревенчатых истуканов и венки на головах девушек. Многовековые дубы помнили и свидетельствовали о временах, когда духовное и материальное тесно переплетались, стирался барьер между явью и навью. Корни хранили кровь верующих. Опавшие листья встрепенулись и закружили под аплодисменты ветвей.       — Это голос самой природы, — завороженно прошептала я.       — В каждом дереве скрыта душа, — отозвался глубоким пронизывающим тоном консультант. — Их жизнь совсем не похожа на человеческую, но это — тоже жизнь. Разум, отличный от вашего. Он говорит на языке вибрации и чувственности.       — Вы уже приходили сюда?       — Впервые — сотни тысяч лет назад. Повсюду росла секвойя, а озеро в размерах равнялось с морем.       В мыслях обрисовывались контуры, нечёткие линии угрюмого зловещего создания, наблюдавшего за переменами в мире. Тогда он не был Мефистофелем, и потомки Авраама ещё не нарекли Противоречащим. Похожий на чёрную скалу, суровый одинокий властитель теней обозревал очаг животворной энергии задолго до того, как люди в отчаянии и страхе произнесли молитву.       — Когда-нибудь вы вернётесь и найдёте не дубы, а красную пустыню, землю безводную и бесплодную на взгляд. Но после заката с дуновением ветра в дюнах запоют сверчки. Старую мелодию они сыграют по-новому.       Я не знала, зачем сказала это. Разве не потому ли, что дьявол останется после великих потрясений, потопа и катастроф в преддверии возрождения цивилизации? Воланд застыл в беззвучии: пришлось обернуться, чтобы прочесть по выражению лица ответ. Лёгкая улыбка на тонких губах начала меркнуть. Отметились на лбу параллельные бровям морщины и складки вокруг рта, скулы и челюсть обозначились чересчур резко. Хотелось отступить, смущение обдало жаром, — но трость дерзко обогнула талию и вонзилась в почву позади меня, икры ощутили холод предмета. Правой рукой мужчина дважды дёрнул за шнуровку маски и грубо откинул золотое украшение. Утратив последнее средство защиты, я могла только смотреть, как он нависает сверху. Оскорбило ли Воланда любование его образом на страницах вечности? Несчастные попытки выяснить, чем являлся по своей сути? Интерес, смешанный со стыдом и боязнью? Я решительно не понимала, отказывалась даже гадать, почему в омутах глаз отражалось сияние, — и не делала ничего для спасения.       В конце концов дьявол заговорил с тягучей, обволакивающей интонацией.       — Чем ярче горит свет, тем сильнее становится моя тень. А потому предупреждаю: если пламя вашей души угаснет, я жестоко покараю за это.       Прикрытая перчаткой ладонь мазнула аккурат между животом и грудной клеткой, вынудив чуть ли не закричать от неожиданного и незнакомого чувства. От жеста угрозой не веяло, скорее, он смахивал на дружеское прикосновение, как если бы Мастер потрепал по волосам. Воланд перед уходом дотронулся до священного, до самой души, царапнув краем ногтей оболочку. И пока я ссутулилась и тяжело дышала из-за странного вторжения, — нутро настигла паническая дрожь, — собеседник растворился в ночной темени.       Из прострации помог выбраться гудок автомобиля: на поляну выехал лимузин.       Фагот, приплясывая, распахнул дверцу.       — Садитесь, садитесь, Дарья Алексеевна, — трещал над ухом. — Вас очень утомил праздник?       — Всё хорошо, — борясь с хрипотой, я замолчала на пару мгновений, после чего добавила: — Было познавательно.       Блондин вытащил откуда-то изумительное нарядное пончо и надел на плечи, прежде чем заняла место в салоне.       — Вот, пока не простудились, — объяснился с озорным смешком. — Холодает! Не хватало ещё с температурой слечь.       Спорить желания не возникло. По коже действительно ползли мурашки, а кашемировая ткань, отороченная пышным густым мехом, омывала приятным теплом и убаюкивала. Через минуту взлетели. Из-за мягкого шума двигателя накатывала дрёма. Луна на звёздном небосклоне казалась слишком большой и белой.       — Его ведь с самого начала планировали принести в жертву? — спросила у Коровьева. — Я про Зуева.       — Ах, — кивнул клетчатый. — Ну, предатель запросто мог отдариться.       — Вырезать сердце? Вряд ли.       Внизу лес выглядел бескрайней горной грядой.       — Поправьте, если ошибаюсь. По традиции кто-то из гостей предназначался на корм русалкам. Женщины думали, я стану их ужином, поэтому и смотрели так страшно. А убийца до последнего не верил, что говорит с… с сатаной.       Фагот весело фыркнул.       — Даже тому, кто ратует за правду, бывает трудно её признать, — промолвил с хитрой улыбкой.       — Вы о Мастере? Он продолжает писать роман? — выпалила с излишней горячностью, хватаясь за спинку переднего кресла, а услышав тишину, твёрдо заявила: — Всё равно ведь выясню.       — Мы не сомневаемся, Дарья Алексеевна. В палате ваш друг работает продуктивнее, нежели в подвале. И кстати, кое в чём вы допустили неточность. Хорошо, что мессир спрятал личико под маской, а иначе вас с большой охотой утопили бы в следующем году.       — За что же?       — Обычно самой очаровательной русалке он позволяет выйти на сушу. Не навсегда, разумеется. До первых лучей солнца.