Одеан

Знал бы ты сколько слов Знал бы ты сколько слов Сказано этим закатам Этим огромным закатам… Что я провел Проведу? Без тебя… Илья Мазо

      Первым, что услышал Арракис, был скрип калитки, сердце аж взметнулось к кадыку. Потом шаги — гравий хрустнул несколько раз очень громко. Арракис подскочил из кресла. В дверь постучали ногой — тревожно и сильно, звук снизу. Арракис стрелой метнулся открыть, распахнул настежь и замер. На пороге стоял Бьёрн, занимая скалою плеч весь проём, лицо его от натуги покраснело, ноздри раздувались — он нёс на руках Верба!       Арракис попятился, хватая ртом воздух.       Верб был весь в грязи, обмякший, голова его страшно-запрокинутая болталась, кудри потемневшей медью лились долу, одна рука безжизненно, жутко свисала, вторая так же неестественно покоилась на животе, а из левой ноги, чуть ниже колена, как белая ветка берёзы, обломленная неумело, торчала кость. Брюки Верба были в крови, лицо бледное, перепачканное землёй, и пах он прелью и болью — отвратно-сладким запёкшимся ужасом.       Арракис шатнулся, отвёл глаза — за спиной Бьёрна он увидел Ренье и ещё нескольких незнакомых мужчин.       — Посторонись, — рыкнул Бьёрн, и Арракис словно кошка подпрыгнул, отскочил и вжался в стену возле двери.       — Отец, — громко позвал Бьёрн. — Куда его? Я сейчас сдохну! Он тяжёлый, как Бонька наш!       Ренье вошёл следом, посмотрел на обмершего, воскового Арракиса и мягко к нему обратился.       — Брат мой, ты должен крепиться, — дотронулся он до поледеневшей руки. — Неси одеяла, положи их все у очага и сильней разведи огонь, — обстоятельно, медленно говорил Ренье и смотрел Арракису в глаза. — Верб очень замёрз, у него переохлаждение. Ты меня понимаешь? — словно ребёнка спросил Ренье Арракиса, и тот, как из тумана паники идя на его тихий голос, кивнул. — Вот хорошо. Неси, неси одеяла… — подтолкнул его Ренье, и Арракис побежал к себе за полог, собрал там всё, что сумел найти — одеяла и подушки — и вынес на кухню к камину. Там Ренье уже расчищал место возле очага, чтобы можно было обустроить лежанку для Верба.       — Его нужно раздеть и омыть, — сказал Бьёрн, укладывая Верба поверх одеял. — Я схожу за Алтеей…       Арракис тут же яростно замотал головой, замахал руками: «Не надо, не надо, я справлюсь».       — Ты уверен? — сощурился Бьёрн. — Он тяжёлый. — Но Арракис твердо кивал, подхватил чайник, набрал воду, подвесил к очагу. Бьёрн хмыкнул. — Не ошпарь его только, разбавь и возьми полотенце.       Арракис внимательно слушал, кивал и то и дело складывал руки лодочкой — благодарил.       — Нужен лекарь, — подошёл Ренье. — Готовь деньги — выйдет немало. Рана трудная, наши не справятся. Нужно звать городского…       Арракис, не дослушав, бегом метнулся за свой полог, оттуда послышался громкий шорох, стук и даже звон битой посуды.       — Не суетись! Успокойся! — крикнул Бьёрн. — Худшее позади.       Арракис вышел с прижатым к груди мешком золотых; он весь мелко дрожал, губы побледнели, глаза округлились словно плошки, протянул мешочек Ренье и посмотрел умоляя.       — Столько не надо, — улыбнулся мясник, — но я польщён твоим доверием, брат мой. Я возьму треть. Съезжу верхом, а обратно придётся брать для лекаря возницу и коляску — так будет быстрее. Ночь уже. Но ждать нельзя. Может быть заражение, понимаешь?       Арракис взял бумагу и спешно вывел:       «Деньги есть. Много. Я копил на зиму. Всё, что потребуется, оплачу. Умоляю, Ренье, торопитесь. Мне страшно за него», — и вскинул омытые ужасом, сердечной болью глаза.       — Не волнуйся, сынок, — мягко сжал его руку Ренье. — Я успею. Вот увидишь… Верб сильный. Справится. А ты сейчас успокойся, ты должен взять себя в руки, чтоб помочь ему, да?       Арракис, сглотнув острый ком, закивал.       — Бьёрн останется у двери, позови его, если что-то потребуется, — перед уходом сказал Ренье и вышел с Бьёрном на крыльцо.       Арракис остался один. Он сел подле Верба и долгие пару минут смотрел на белое, словно сныть, заострившееся лицо. Верб был холодный, но на лбу у него проступили капельки пота, губы сухие, волосы спутанные, все в траве и грязи. Арракис опустил глаза ниже… Страшная рана — кость торчала из плоти острым белым обломком.       Арракис шумно выдохнул и закусил до боли кулак, вонзил себе в руку отрезвляющей боли — нельзя думать плохо, бояться, паниковать! Всё по порядку. Вода. Губка. Ножницы. Надо срезать штаны.       К горлу подступила неконтролируемая тошнота.       Куртку, рубаху стянуть просто. Арракис провёл бегло ладонью по мощному, испещрённому вязями торсу. Сердце Верба тихо, медленно билось, и было так страшно… Арракис аккуратно взял ножницы, мысленно обратился к богам, прося силы, и стал осторожно, но быстро распарывать кожаные штаны. На здоровой ноге вышло споро и ловко, он отвёл лоскуты в сторону, обнажая крепкую плоть бедра и беззащитные нежные чресла. Было стыдно смотреть, и Арракис не смотрел: провел губкой по торсу, рукам, смыл разводы, вытер насухо. Теперь бёдра, нога. Снял сапог, омыл свод стопы, вспомнив вдруг, как его так же бережно, ласково смазывал маслом Верб. Горло сжалось до спазма. Сильный, нежный Верб…       «Пожалуйста, помогите! Помогите, боги! Я никогда ничего не просил…» — молил Арракис, приступая к высвобождению из штанины раненой ноги Верба.       Разрез от пояса до бедра — тряпку прочь — провёл губкой и полотенцем. Перед местом, где плоть разрывало костью, Арракис замер, замешкался. Смотрел, смотрел и весь трясся, дрожал. Вдруг тишину взорвал тихий стон-выдох. По коже у Арракиса пробежал мгновенный ужас, и он спешно, стараясь не думать о боли Верба, стал срезать брючину вокруг раны. Тошнота из глубины подступала всё ближе, Арракис весь вспотел, его руки мелко-мелко подрагивали, он не чувствовал ничего, кроме страха, страха, страха! Отводя ткань от раны, пришлось постараться: край прилип к запёкшейся крови — пришлось отдирать!       И тут Верб очнулся. И вскрикнул так истошно, что Арракис резко отпрянул, отбросил, словно дрянь, лоскуты брюк, в ушах у него зашумело. Верб открыл глаза, посмотрел будто и не видя.       — Грачик… — тихо, сипло выскользнуло из губ, и Верб заскулил, как щен. Внутри Арракиса долго сдерживаемая усилием воли пружина громко лопнула, и полилось из глаз солью, отчаяньем.       — Я… дома? — прохрипел Верб, силясь на каждый звук и стараясь разглядеть, и Арракис закивал, схватил его холодную ладонь, прижал к своей груди, а потом и к лицу, по руке заструились тёплые слёзы. — Хорошо… — слабо выдохнул Верб и прикрыл глаза, утешаясь знакомым движением и запахом.       Арракис уложил его руку бережно обратно на одеяло и хотел позвать Бьёрна. Он чувствовал, что ещё чуть-чуть — и он сорвётся, станет не властен над той бурей внутри, что скрутила всё тело и мышцы, и мысли.       — Будь со мной… — просипел Верб. — Не уходи…       И Арракис, громко всхлипнув, застонал — изнутри рвался вой, он замотал головой, утёр об плечо слёзы и крепко взял губку.       «Потерпи», — показал он Вербу ладонью, не зная, видит тот его или нет.       Он старался не тронуть открывшийся край раны, обвёл возле медленно и дальше, к колену и ступне. Верб скулил и вертел головой, сжимал накрепко зубы, хрипел, но не двигался. Закончив с ногами, Арракис набросил поверх Верба тонкую простыню, взял свой гребень и аккуратно стал вычесывать травы из буйных волос, ласково гладил по лбу, то и дело смахивая на восковое лицо горькие слёзы, что уже безостановочно лились, лились.       Он убрал чан с водой, помутневшей, грязной, бросил в корзину срезанную одежду и сапоги, убрал сор возле мятого лежака. Верб снова был без сознания, и Арракис осторожно и нежно смочил ему губы тряпицей, обтёр колючие щёки и шею, подбросил в огонь дров побольше. Пламя играло, плясало бликами по простыне, по лицу Верба, жар огня согревал — тело стало теплее, бледность постепенно сходила.       Арракис обессилено сел возле Верба и закрыл глаза. Теперь только ждать. Снова ждать и молить! И надеяться. Гнать Атэ, звать Ириду. Арракис весь дрожал, он не мог перестать плакать, не мог остановиться, он думал и думал о боли Верба, о его страхе, о том, что будет, когда придёт лекарь, о крови и заражении… и он молился, и гладил густые, мягкие после гребёнки волосы Верба. Это всё, что он мог. Так паршиво, отвратно бессилие, так иссушает, ломает страх боли. Но Арракис гладил и гладил Верба по волосам и всё повторял: «Я никогда ничего не просил… умоляю…»       Будто в безвременье сыпал песок минут — Арракису казалось, что прошли жизни. Пару раз он хотел все-таки позвать Бьёрна, но боялся и на мгновение отойти, бросить Верба, отпустить его ладонь. Так и сидел, словно обескровленная собака в гробнице хозяина, что даже за неведомой чертой бытия остаётся верна и стережёт покой единственного человека, ради которого жила.       Страх вошёл иглой и вышивал по сердцу: «Долго! Долго! Почему же так долго?! Ренье сказал — медлить нельзя! Так почему так долго?!»       Арракис будто в трансе покачивался и всё думал, думал о Вербе. Если тот выживет, если поправится… он его никогда, никогда никуда не отпустит! Никогда!       Наконец-то сквозь марево тревожных грёз Арракис уловил конский топот и уже ближе — скрип колёс, калитка, шаги, голос Бьёрна! Дверь распахнулась, и вошёл Ренье и небольшого роста щуплый мужчина со светлым, круглым лицом и аккуратной бородой.       — Как же жарко! — охнул мужчина. — Божественный! — сложил он приветственно руки и улыбнулся вскочившему навстречу Арракису: — Это честь для меня, бесподобный, большая честь быть вам полезным. Ваш друг в пути мне всё поведал, и я готов помочь, — он ловко снял свой плащ, деловито прошагал к умывальнику, сполоснул руки и только после подошёл к Вербу, стянул с него простыню.       — Хорошая рана, — погладил лекарь бороду. — Что ж… — выдохнул он. — Со мной должен остаться тот, кто не боится крови и с твёрдой рукой.       — Бьёрн! — тут же крикнул Ренье сыну.       — А вас я прошу всех покинуть дом, — он, не глядя на Арракиса и других, раскрыл свой большой чемодан и стал задумчиво всматриваться в его содержимое. Арракис бегло увидел блестящие лезвия, иглы, даже пилу — и его бросило в жар, вновь подступила ужасающая дурнота.       «Я заплачу, сколько скажете, мастер. Много», — показал он лекарю, и тот, понимая, кивнул и улыбнулся.       — Сговоримся. А теперь уходите.       «Он мне дорог, мастер, пожалуйста, сделайте всё!..» — уже у порога показал Арракис лекарю.       — Я много раз видел такое, — спокойно сказал тот. — Я уверен, всё будет удачно. Главное, чтоб не началось заражение. Тут мы бессильны. Но если всё будет чисто, уверяю, Небесный, ваш садовник будет бегать как лань уже через три-четыре луны.       Арракис сложил руки к груди и пылко, благодарно отвёл их в сторону лекаря.       — Меня зовут Цилис, Божественный, — поклонился тот. — Я вас позову, когда мы закончим. И уйдите подальше, я не ручаюсь за то, что опий подействует сразу.       Арракис даже качнулся от этих слов, тут же представляя, как нестерпимо больно сейчас будет Вербу, но Ренье подхватил его ловко за локоть и вывел за дверь.       — Дыши, дыши-ка, — приговаривал он. — Ты же слышал, что сказал лекарь? Всё будет в порядке. Идём. У тебя есть в саду гамак?       Арракис вскинул глаза и помотал головой, взгляд его загнанно бегал по лицу доброго мясника, и тот вдруг прижал Арракиса к себе, обнял, погладил по-отечески крепко по спине, взъерошил волосы на затылке.       — Потерпи, сынок, — тихо сказал он. — Ты должен быть сильным. Впереди много забот, да? Ты понимаешь? Ты должен будешь за Вербом ходить. Так что сейчас выплачь всё, мне вот выплачь, а дальше будь сильным. Раскисать нельзя. Ты теперь будешь незаменим.       Арракис жался в пропахшую сеном и влагой мягкую куртку, вздрагивал и кивал, кивал. Он сделает всё. Всё, что надо. Он сможет.       — Всё будет хорошо, сынок, верь, обязательно. Верб твой вылечится и поправится. Смастерит гамак вам, — Ренье улыбнулся. — Он парень рукастый! Люб он нам, люб. И ты тоже, хотя ты и вредный… Ох, вредный, — гладил и гладил он Арракиса по вздрагивающим плечам. — Но теперь всё будет по-другому, да? Будете приходить к нам в гости ужинать и на день даров. Будем резать барашка, пить вино. У тебя есть что выпить? — спросил вдруг Ренье, но, не дожидаясь ответа, продолжил: — Мы сейчас пойдём с тобой, посидим, обождём — дело это не быстрое, я-то знаю. У меня сыновей знаешь сколько? — смеялся он. — Десять! И дочерей — пять! И ссадины были, и шишки, и переломы. Чего только не насмотрелся. И все живы-здоровы. Всё наладится. Верб лихой, сильный. И ты не простак. Тебя весь свет любит. Ты же сокол, ты — сокол, справишься! А мы поможем… — Ренье говорил, говорил, гладил и гладил, и Арракис понемногу стихал, перестал всхлипывать, дрожать, терзать пальцами куртку.       — Всё, идем, — твёрдо взял его под руку Ренье, чувствуя, видя, что Арракис успокоился. — Я схожу за вином, посидим здесь в саду, поедим, я тебе расскажу… что-нибудь.       И они до зари прождали под яблоней, кутаясь в принесённые Ренье покрывала. Арракис захмелел от крепкой браги, съел немного холодного мяса, наслушался баек, сказок, и к утру задремал, обессиленный страхом, слезами, тревогой и беспрестанным вглядыванием в окна дома, где ярко горел свет, и то и дело мелькала высокая фигура Бьёрна. Арракис задремал, но даже и во сне он всё крутил веретено мыслей, обрывки: «Будет всё хорошо… Я никогда не просил… Я смогу… Никогда никуда больше… не отпущу… Никогда!..»       Арракис проснулся от лёгкого прикосновения к плечу.       — Идём, — перед ним стоял Бьёрн, осунувшийся, посеревший и усталый, под глазами тени. — Арракис, вставай, лекарь закончил и уходит, он зовёт тебя.       Арракис вскочил, вцепился в руку Бьёрна, глазами спрашивая: «Что?! Что?! Всё хорошо?!»       — Верб в порядке, — улыбнулся тот, и Арракис выдохнул и рухнул в его объятия, тут же отстранился и побежал к дому.       Верб лежал всё там же, у камина, прикрытый сверху свежей простынёй. Грудь его мерно вздымалась. Он спал. В очаге потрескивал огонь. Нога, перебинтованная туго, была крепко зафиксирована несколькими деревянными пластинами. Смотрелось жутко, но лицо Верба не было бледно — он выглядел умиротворённым, хоть и будто исхудавшим враз, болезненно иссохшим, заострившимся недугом.       Лекарь спокойно, медленно, степенно укладывал в свой чемодан инструменты.       — А вот и вы, — приветствовал он замершего в дверях Арракиса. — Ваш друг Бьёрн прекрасный мне помощник был, я ему уже сказал, что у него очевидный талант к врачеванию, — рассмеялся Цилис.       «Как он, мастер?» — быстро вывел Арракис, не сводя глаз с Верба.       — Он в порядке. Всё прошло отлично. Ваш садовник силён как вол! Через три дня я приду проверить нет ли зараженья, но уже сейчас я не склонен думать, что там есть предпосылки к инфекции. Всё будет хорошо. Я написал вам здесь рекомендации по уходу, питанию, — он внушительно посмотрел на Арракиса. — Понадобится сиделка. Сам больной ходить не сможет ещё очень долго, его нужно будет водить и в душ, и по нужде, по первости даже кормить. Он будет очень слаб ещё пару недель. Прислать вам девушку? У меня есть кое-кто на примете…       Арракис задумчиво качнул головой. Он ещё не до конца понимал, что нужно будет делать, но был уверен, что способен обойтись без посторонней помощи. Им никто не нужен. Сердце внутри ликовало и одновременно сжималось жалостью и страхом будущего, но… Он сможет. Справится.       «Нет, спасибо, — твёрдо вывел Арракис. — Я буду сам ухаживать за Вербом. Сколько я вам должен?»       Цилис лишь пожал плечами.       — Как скажете, Небесный, но если надумаете, позовите — я пришлю отличную сиделку. Будет трудно, — он ещё раз посмотрел серьёзно на Арракиса, но тот явно был непреклонен. — Что же до оплаты… Денег мне не надо, — остановил он Арракиса на полдвижении, когда тот потянулся за мешочком золотых, — но я хотел бы ложу на два-три ваших будущих спектакля. Для меня с супругой и моих дочерей, — улыбнулся он, и Арракис кивнул, тоже вымученно улыбаясь.       — Он будет спать ещё несколько часов, — щёлкнув застежками саквояжа, сказал Цилис. — Когда очнётся, дайте ему это, — он указал на пузырьки, стоящие в ряд на столе. — И давайте по мере надобности, но не чаще шести раз в сутки. Я оставил с запасом. Этого должно хватить. Покой. Бульон. Творог. Красное вино. Побольше фруктов, сна — и открывайте окна. Это всё, — легко махнул рукой лекарь и сложил ладони ладьёй, кратко поклонился.       «Благодарю вас, мастер! — вывел Арракис. — Обещаю, у вас будут лучшие места на весь сезон», — склонился Арракис в почтительном поклоне.       Всем довольный и польщённый лекарь ушёл. Арракис растерянно сел на стул и посмотрел на длинный-длинный список рекомендаций для больного.       — Арракис, — позвал его Ренье, — мы тоже пойдём. Бьёрн устал, и я не молод, — он легонько погладил Арракиса по плечу. — Ты справишься. Если что — дорогу знаешь. Приходи в любое время. Вся моя семья тебе поможет. Приходи, сынок, не опасайся, не тревожься.       Арракис тепло ухватился за ладонь Ренье, потряс её в своих руках, тронутый, обескураженный, до сих пор не веря, что этот посторонний человек был к нему так добр, щедр, так сердечен. Просто так! Просто потому, что Арракису было плохо.       «Бьёрн, — быстро написал Арракис на клочке бумаги, — я стыжусь себя былого. Ты прощаешь меня? Ты станешь моим братом? То, что ты сегодня сделал для меня и Верба… Я не забуду твоей доброты. Знай, что я теперь считаю тебя другом себе и надеюсь, ты примешь меня так же?»       Бьёрн прочел и улыбнулся, дурашливо пихнул Арракиса кулаком в плечо.       — Возьму тебя на рыбалку, так и быть, — усмехнулся он. — И буду дразнить всех своих сестёр тем, что их Божественный теперь мне брат, — он рассмеялся, и Арракис смешно сморщил нос и тоже подтолкнул Бьёрна слегка в плечо. — Бывай! — громким шёпотом прохрипел Бьёрн и приложил руку ко лбу, как делали друзья, когда прощались. Арракис солнечно улыбнулся и тоже приложил пальцы ко лбу. В его жизни появился друг. Ещё один. Это было так странно, но тепло и радостно. Забытое, светлое чувство, почти что таинство — дружить!       Верб проспал весь день. Арракис даже забеспокоился, но не тревожил его до поры. Бесшумно ходил он крадучись по дому. Распахнул окно, подбрасывал дрова в огонь, прочитал подробно записи лекаря и, исходя из них, решил проверить, есть ли в кладовой необходимые продукты. Он давно не занимался провиантом — всё было на Вербе. Оказалось, что закрома полны, но будет нужен свежий творог и нежирное мясо для бульона. Арракис подсчитал все деньги — он откладывал немного на зиму. Зимой он не давал концертов, а денег просто так от Аристея не принимал — только за работу. Теперь, возможно, этого не хватит. Их было двое! Верб не мог трудиться, помогать. Арракис прикинул, что сможет кое-что продать из украшений и нарядов, и ещё был сидр — его, как Верб и собирался, можно будет менять у местных на продукты.       «Проживём, — решил Арракис. — Если что, можно будет в день большой луны дать представление-сюрприз. Подготовки много это не потребует. Три-четыре номера из старых, чтоб совсем немного подзаработать».       Но пока денег было в достатке, кладовая полнилась едой, подпол уставлен бутылями свежего сидра — всё было в порядке. Главное, чтоб Верб… пришёл в себя, поправился, посмотрел узнавая, а не мутно. Верб!..       Верб очнулся, когда уже стемнело. Застонал, вздрогнул всем телом и открыл глаза. Уставший, не спавший больше суток Арракис от неожиданности чуть споткнулся, стремительно метнувшись к ложу Верба.       «Ты видишь меня? Узнаёшь?!» — лихорадочно-испуганно вывел почти у его лица Арракис.       — Вижу, грачик, вижу, — сипло ответил Верб и снова застонал: — Как больно…       Арракис вскочил к столу и взял пузырёк с лекарством, осторожно, считая ровно капли, влил настойку Вербу в пересохший рот, дал напиться после воды, обтёр ладонью ему нежно губы.       «Сейчас станет лучше».       Верб кивнул, буквально сразу мышцы на его лице расслабились, сменяя муку, он словно обмяк и даже попытался улыбнуться.       — Да, так лучше… — тихо сказал Верб и, едва-едва пошевелившись, приподнял голову. — Что там у меня? — свёл он брови.       «У тебя перелом. Операция была. Сейчас всё хорошо, но двигаться нельзя. Там зафиксировано всё».       — Операция? — поморщился Верб. — Дорого, наверно, вышло?       «Бесплатно, — улыбнулся Арракис. — Лекарь попросил всего лишь ложу на спектакль».       — Божественный мой, — улыбнулся Верб ехидно, но тут же скривился, двигаться, шутить совсем не получалось. — Я развалина, — нахмурил он лицо.       «Ты болен, — поджал губы Арракис. — Тебе нужен покой, лекарства и уход…» — он чуть дёрнул плечом смущённо.       — Сдашь меня в приют? — поднял смурной взгляд Верб. — Я теперь обуза.       Арракис от удивления даже отпрянул, вскинул брови.       «Стоило бы, конечно, за такую глупость», — резко вывел он.       — Ты спас мне жизнь, — отвёл глаза Верб. — Этого уже довольно…       «Не я — Ренье», — строго показал Арракис.       — Я знаю, что тебе стоило к нему пойти, — мягко улыбнулся Верб.       «Ты мне дорог», — медленно, неуверенно показал Арракис.       — Правда? — встрепенулся Верб.       «Всё ещё сомневаешься?» — хмыкнул Арракис.       — Знаешь, я боялся… — Верб попытался приподняться на локте, но ничего не получилось, сил не было совсем. — Боялся там, в лесу, пока лежал и думал, что, наверно, не доползу до дома, боялся более всего, что ты решишь… — он потянул к Арракису руку, и тот её перехватил и сжал, — решишь, что я ушёл.       «Я так думал, — показал Арракис. — Но недолго. — Он прижал руку Верба к своей груди: — Я очень испугался за тебя.»       Верб едва-едва погладил Арракиса по рубашке.       — Прости меня, грачонок… — Верб прикрыл глаза. — Я спать хочу… Совсем не чувствую ничего… Это опий… — он слабо шевелил губами.       Арракис поправил на нём простыню, бережно погладил по волосам, коснулся нежно тёмной и колючей щеки.       — Не уходи… — просипел Верб, наугад пытаясь нащупать руку Арракиса, и тот устало посмотрел на часы — глухая ночь.       Арракис был обессилен, вымотан, не ощущал себя. Притащив ещё одно одеяло и подушку, он кинул их возле Верба, подбросил в очаг дров побольше, погасил весь свет и лёг, почти что рухнул рядом. Тело ныло, разум плыл туманом. Верб повернул лицо и болезненно улыбнулся совсем краешком губ.       — Побудь со мной, — попросил он, почти засыпая. — Ты такой красивый…       Арракис уткнулся лбом Вербу в плечо, вначале робко и нежно положил ему на грудь ладонь, но потом прижался крепче, обнял, выдохнул жарко, облегчённо и потёрся лицом о тёплую кожу.       Верб замер и даже сквозь дремоту, боясь спугнуть этот ласковый порыв, почти что затаил дыханье. Арракис медленно, нежно гладил его по груди, выводил застенчиво узоры, повторяя линии рисунков. Верб всё больше погружался в сон, но желал чувствовать как можно дольше эту близость, это лёгкое дыхание на коже, эти касания… Но замутнённое зельями сознание плыло, путалось, глаза сами закрывались против воли, веки тяжелели, он уже в освобождающем забвенье уловил горячий выдох, словно шелест вдалеке листвы, лёгкое колебание возле плеча, влажный след от губ и на границе сна, в его размытой сизой пелене — нечёткое, неясное:       — Одеан…       И Верб уснул, убаюканный покоем, лаской, теплом от очага и стуком сердца Арракиса.