Немцы пьют

      Окрыленный идеей Фогель успел долететь до базы всего за час. Товарищи механики встретили его с некоторым удивлением, но он заговорщически объяснил, что намечалась шутеечка политических масштабов, и улизнул в бараки к Вайсу. Тот был заебанный, уставший, облезлый какой-то. В сражениях над Британией их гоняли нещадно, чуть ли не весь день мотались в небе, а после такого не то, что хуйней страдать было лень, едва ли хотелось вставать, чтобы поссать.       "Вайсхен, мне нужна твоя профессиональная помощь," — весело чирикал Хауптман, приземлившись на чужую койку. "Хватит с тебя на сегодня вылетов, я тебя официально освобождаю".       "Ты чего, капитан?" — недоверчиво Вайс приподнял свою тушку на локтях. "Папаша приказал до упора сегодня. Он тя вздернет за такое".       "Не вздернет. Тут план есть. Нужно тихонько взять на прокат Спитфайер," — Фогель старался шепотом говорить, секретность, все-таки.       "Зачем еще?" — Вайсхен весь насупился недоверчиво, глаза щелочками только смотрели на задорного летчика, будто не пропитавшись еще его энтузиазмом.       "Нужно чтобы один полковник в Париже обосрался," — Фогель сдавленно захихикал, — "Этот индюк хочет, чтоб я его на Шторхе к самому дому доставил. Погода мутная, ты в облака заберись, и на нас с ним нырни".       "План ахуенный. Я ради такого даже встану," — Вайс от интриги аж присел полностью.       Замельтешили к ангару. Под ногами свежая и мокрая листва, ветер колючий и болезный. Ноги мерзли снова, колено ныло гнусавой мелодией расстроенной скрипки. Но это все неважно было. Механикам Фогель вручил коробку отборного пива и сигарет, чтобы они глаза на их выходку закрыли, и если что, ребят на уши не поднимали, мол, враг над Парижем. Вообще, думал Фогель, вот так, наверное, и происходят политические убийства. А что, их в небе легко можно было испещрить и нырнуть обратно в облака, приземлиться по-тихому и дело с концом. Пизды за такое дадут знатно.       Дальше Хауптмана ждало награждение, прошедшее достаточно быстро и незаметно. До рыцарского креста Фогель еще не дослужился, но, наконец, ухватил свой почетный кубок, и заодно запоздалый железный крест первого класса. Он вроде и рад был, что не дослужился до рыцарского. Пришлось бы ехать в Берлин, высшее общество и тому подобное. Кто-кто, а Краммер заслуживал его гораздо больше, возможно уже заслужил. Милый мальчик, дай бог, он был еще жив и здоров. Как заведенный, капитан успел еще раз заглянуть на почту, но там по-прежнему было пусто.       ***       К шести ровно, как штык, Фогель стоял у главного входа ЗиПо, весь правильный и опрятный, с новой наградой, даже фуражку прямо надел, а не как всегда. Сапоги начистил, перчатки надел — конфетка, подплавившаяся на солнце. Увидев выходящего полковника, однако, вся правильность из него как-то и испарилась. Он развязно отдал честь, и они сели в машину.       Ланда молчал, вальяжно распластавшись на заднем сиденье. Он тоже был в парадном, и наград у него было больше. Они сгрудились на кителе с такой плотностью, что было даже смотреть смешно. Сидели на нем, как ужатое до невозможности последнее слово в строке, которое очень не хотелось переносить. Все же для своего возраста он выглядел очень хорошо. Спал, наверняка, крепко, на мягкой кровати с какой-нибудь дурочкой под боком. Жене наверняка бы изменял, если она вообще была.       Чем ближе они подбирались к Шторху, тем сильнее Хауптмана распирало. Уж очень хотелось что-то спиздануть. Какую-то корявую шутку вбросить.       Уселись в Шторх. Фогель почувствовал, что сердце его от предвкушения рвется мотором наружу. А первая реакция у гончей псины его породы на выплеск адреналина была бежать и охотиться. Аж кончики ушей нагрелись, а пальцы привычно, будто заведомо готовясь к бою, потянулись к гашетке. Ее на рукоятке не было. Сегодня ему предстояло быть жертвой, и жертву он собирался играть правдоподобно и с отдачей, несмотря на практически физическое разочарование от отсутствия оружия под пальцами.       Летели по известному маршруту, под облаками. Фогель в какой-то момент и вовсе забыл о засаде, небо, грузное и густое как вода, затянуло его. Шторх был расслабленным, размеренным, не гончая, а скорее некая декоративная собачка, которую прекрасная дама аристократка завела для собственного развлечения. И вот сейчас эта красивая фройляйн выпустила его погулять, и он весело бежал в свое удовольствие. Нужно было довольствоваться и подобным. Раз уж решил идти на дело, нужно было вести его до конца. Рыцарское что-то, Краммер бы одобрил.       "Как вы находите Париж?" — подал голос Штандартенфюрер, едва ли скрывая свое заведомое безразличие к словам Фогеля. Это было приглашение в разговор, где говорить будет в основном он сам, а летчик не может отказаться.       "Серый город. Берлин в такую погоду будто светится. А здесь…" — Хауптман махнул рукой. Ни изысканные жилые дома, ни яркая на солнце пожелтевшая листва не спасали Париж от уныния. Солнца то не было. Его солнце было в Африке.       "Верно подмечено, но увы нам предстоит оставаться здесь до капитуляции Британии. Однако, хочу заметить, французские деревушки вполне живописны даже сейчас. Мы с вами еще насмотримся на них," — говорил Ланда красиво, это Фогель должен был себе признать. Речь его всегда была складная и правильная, он не спешил, от того походя на неторопливого, разнежившегося на жаре льва.       Полковник рассказывал о какой-то достопримечательности, а летчик думал, что при иных обстоятельствах он бы не побрезговал притереться к болтливому шефу ЗиПо. А при каких? Ничто не мешало и сейчас к нему прикрепиться, быть как у Христа за пазухой, кушать вкусно, спать в удовольствие и забыть напрочь глупые, смертельно опасные идеи рыцарства в небе. Он бы пережил всю войну, при любом ее исходе оказался бы во вполне удачном положении. Опять же, Штандартенфюрер был ласковый. Резкий, пиздливый, притворно услужливый, но ласковый. От такой власти сам, хочешь не хочешь, а начнешь с людьми по иному общаться.       Что бы на такое сказал Краммер? Милый и светлый мальчик. Краммер бы посмотрел на него, как на идиота. Это был уже не тот молоденький птенчик, который в тридцать восьмом с пылкими глазами взахлеб читал всю пропаганду Геббельса. Тот идиот, веривший, что евреев просто депортируют, что поляки напали первыми, тот самый идиот давно уже изменился. На войне глупые люди умнели, а умные сходили с ума. И Краммер начинал умнеть.       Он бы ужаснулся, узнав, что Фогель теперь живет на харчах СС. Он бы сказал, что летчик продал свое мнение ради уютной жизни. Сказал бы, что под крылом полковника Хауптман перестал бы быть человеком, его бы затянула мелочная, гадкая, настоящая война. И никакой свободы в небе не было бы уже. Но Фогель практично заметил бы, что присосался к ним, чтобы свою жизнь сохранить, чтобы его дождаться. А там уже умирать вместе в любое время.       Вдалеке показалось поместье, однотонное с голой землей. Черные и серые точки людей и машин копошились вокруг. Среди них наверняка был Хэльштром, в своем кожаном плаще, пока погода позволяла, и с сигаретой, которую он нетерпеливо вертел меж пальцев, ожидая прибытия полковника и ручной псинки, которую они не поделили. Фогелю хотелось увидеть его поскорее. Поговорить.       Они знали друг друга от силы три полных дня, а он уже был подельником гестаповцу. Ничто так не сближает людей, как общий враг. По крайней мере, в глазах Хауптмана они уже могли считаться приятелями. К чему было медлить, особенно на войне, где забирало людей без разбора и предупреждения? Новых поводов для недоверия Штурмбаннфюрер ему не дал. Хотел бы избавиться — давно бы отправил в лагерь.       Ланда начал копошиться и ерзать на своем месте, выглядывая то в одну, то в другую сторону. Сказал что-то, то ли на французском, то ли на итальянском. Из его заумной интонации, летчик понял, что это была какая-то крылатая фраза, и вежливо улыбнулся, склонив голову на бок.       Меж тонких и хрупких крыльев вдруг просвистели пули. Как же он не услышал? Как же не почувствовал? Слишком сильно думал, наверное. Голова заболела. Фогель метнул взгляд назад, чтобы увидеть, как прямо над его тушкой проносится рычащий Спитфайер, крыльями рефлекторно дернул в сторону и громко ругнулся с испугом. Так близко он еще никогда не видел брюхо этой птицы. Что Вайс такое творил? Так низко лететь над ним это угроза столкновения. Еще и стрелял! Бандит пронесся мимо, слишком быстрый, и начал снова взбираться в облака. Чувство единства с самолетом разлилось по каждой клеточке мягкого человеческого тельца, и Хауптман не думал уже ни о каком предложении.       Он метнул свои человеческие глаза на полковника Ланду. На его вполне складном лице застыла сладкая маска недоумения и страха. Брови взобрались на лоб, испещренный морщинами, рот сам как-то глупо обвис. Как рыба без воды, он то открывал, то закрывал его, пытаясь что-то сказать. Фогель постарался запомнить все это, запомнить и его нервное и дерганное ерзанье.       Бандит снова нырнул на него, и полковник, наблюдая неумолимое приближение, выкрикнул что-то вроде: "Что, черт возьми, происходит?!" — своим натянутым, высоким от истеричных ноток голосом, глядя с мольбой на Фогеля. Он весь скукожился, голову втянул в плечи, и летчик почувствовал власть, такую, какой ему еще не доводилось чувствовать прежде. Так ли чувствовал себя Хэльштром, когда душил его до потери сознания? О, такой азарт и он бы не захотел отдавать.       "Да стреляйте же по нему!" — вырвалось само, и Хауптман понял, что это был приказ, что он, держа в заточении собственных ребер хрупкое тело Штандартенфюрера, знаменитого охотника на евреев, мог с таким нетерпением указывать ему, не просто как вышестоящему невеже, но еще и как человеку, в котором он прочувствовал слабость. Как акула, учуявшая кровь от одной лишь капли, Фогель теперь знал этот вкус. О каком предложении могла идти речь? Нет, нет. Он хотел чувствовать глумливое превосходство, моральное и ментальное, над таким влиятельным Ландой. Слабак и трус, тянущий Фогеля в лапы таких же слабаков и трусов.       Ланда отчаянно закопошился, неуверенно ухватился за рукоять пулемета и стал возиться с ним, неумело, парализовано. Совсем близко, стрекочущий и острый, бандит направил на них орудия. Хауптман нырнул, не как обычно, перевернувшись пузом к верху, а просто ушел носом вниз, и заметался как мог, от чего кровь подскочила к горлу. Спитфайер одарил их градом безвредных пуль, нырять вслед не стал — на такой высоте опасно рисковать отказом двигателя. Ланда наконец совладал с пулеметом и удосужился нажать на курок. Конечно, много хорошего это не принесло, поскольку стрелял он не на опережение. Пока его тело работало, Хауптман жадно запоминал и дрожь в чужих руках, и сбитую фуражку.       Бандит скрылся. Фогель говорил по радио, конечно с самим Вайсом, для вида, мол, вылетайте, парни, тут какой-то неприкаянный. Ланда дергался и метался, пытаясь высмотреть его в небе. Летчику стало весело. Они пошли на снижение, быстренько приземлились. Почувствовав, как легкое касание с землей острой болью тряхнуло их, и отдалось летчику в ногу, он потихоньку начал отлипать из объятий своей машины.       Как ошпаренный, полковник выпрыгнул из кабины. Его заметно потряхивало. Фогель это видел, и на душе, помимо тоски по еще не покинутому Шторху, была такая гадкая радость, такая ехидная гордость, что любые последствия, казалось, стоили того.       К ним тут же подступил довольный Штурмбаннфюрер и горстка солдатиков. Он был в парадном, выглаженный, с орденами, волосы добротно уложил. На поясе держал свой почетный кинжал. Красивый, до боли красивый. Летчику хотелось поскорее к нему приебаться.       На фоне других офицеров, Хэльштром показался каким-то хрупким. То ли шея его была тоньше, то ли фуражка немного великовата. Раньше Фогель этого не замечал: среди летчиков гестаповец наоборот смотрелся внушительно, а среди хорошо откормленных эсэсовских казался больше утонченным аристократом. Бледный опять же.       Летчик из кабины Физелера не спешил вылезать. Он сидел смирно и пялился в никуда, скукурузив такую мину, что по ней моментально можно было понять — пытался не заржать. Спасибо господу, что рядом сейчас не было Краммера, Вайса или Подткина, чтоб шутеечку какую-то подкинуть. Он бы заржал как конь последний, да так громко, что весь Париж бы уже знал.       "Вы в порядке, полковник?" — притворно обеспокоенно спросил Хэльштром. На мгновение Фогель заметил, как уголки его тонкого рта дрогнули. Красивый.       "В порядке," — голос у Штандартенфюрера немножко сломался, — "в порядке. Черт возьми, как это возможно?!" — негодовал он уже более низким тембром, раздражаясь еще больше от присутствия гестаповской мошки.       "К сожалению, на этот вопрос я не смогу дать вам ответа. Вы действовали поистине достойно," — продолжал майор с непробиваемым теперь лицом. "Вполне достойно медали," — произнес гестаповец с притворно беззлобным смешком. Шутник ебаный.       "Сейчас же поднимите на уши эскадрилью. Это угроза безопасности, всех нас в том числе," — приказывал Ланда, постепенно оправляясь.       Хауптман дернулся на месте — по стеклу постучали, пока он пялился. Высунул голову на встречу Мёльдерсу.       "Живой? Что сидишь?" — просто и без притворства спросил майор Коммодор.       "Живой," — отдаленно отозвался Фогель. Получив положительный ответ, папаша наклонился к нему, чуть ли не нос к носу.       "Твоя выходка?" — тихо прошипел майор. Хауптман больно прикусил свой язык, чтобы не улыбаться.       "Вы чего? Я сам обосрался," — пролепетал он. Мёльдерс смерил его пристальным взглядом.       "За такое прямая дорога под военный трибунал," — наконец сказал он, умными своими глазами заглядывая в фогелеву лживую душу.       "Да не делал я ничего," — заверил Хауптман обиженно. На него только многозначительно покачали головой и оставили, чтобы внимания много не привлекать.