Немцы пьют

      "Ланда знает о вашем заболевании?" — вырвалось невпопад. Гестаповец смерил его таким тяжелым взглядом, что аж дух захватило. Летчик потупился, нервно кашлянул.       "Я не болен," — Хэльштром положил голову на подлокотник, оголил кадык и направил на себя оружие. Повисла тишина. Смотрели друг на друга. Фогель очень и очень громко думал о том, что, даже поддерживая режим, они не могли делать все, что угодно. Иначе они бы не прятались. О чем думал Штурмбаннфюрер — он не мог знать.       "Зачем вы в себя хотите стрелять?" — он отклеился от кресла и присел на пол прямо перед ним, положив подбородок на диван, как собака совсем. Хэльштром задумчиво опустил свободную руку на его волосы.       "Почему нет? Мы с вами играем".       "А если действительно умрете?"       "Тогда не придется завтра идти на работу," — отморозок красиво улыбнулся и нажал на курок. Фогель понял, что, несмотря на его отвратительный характер, он не хотел, чтобы эсэсовец умирал.       Щелк!       "Все же придется," — выдохнул дымом, крутанул револьвер и, направив в стену, нажал на курок вновь. Бах! Долгожданная пуля эхом прокатилась по всей комнате, врезавшись в центр какого-то неудачливого цветка на обоях. Но летчик от звука не дернулся. Во чреве зверя нечего бояться, кроме самого зверя.       "Кстати о полковнике, что с ним было?"       Лениво летчик присел на стол, развалился как Ланда, начал нести какую-то ахинею о Париже полуразборчиво. Раскривлялся, вспомнил, какую мину тот скорчил при виде бандита, весь затрясся, пытаясь ухватить вымышленный пулемет. Хэльштром смеялся совсем по-честному. Особенно когда бухой летчик взвизгивал от притворного испуга.       Посмеялись. Фогель снова приземлился на пол, уперся спиной в диван и откинул голову на подушку, серьезно подняв глаза на товарища Гестапо: "Что мы будем делать с Нойфельдом?"       Штурмбаннфюрер присел, зажав его голову меж колен, и приставил холодное жесткое дуло к чужим губам, придержав за подбородок. Надавил — металл цокнул по зубам. Хауптман громко и отчетливо подумал, что, несмотря на фундаментальные разногласия, Хэльштром был потрясающим экземпляром своего времени. Гад поганый, но профессиональный.       "К сожалению, завтра я опоздаю в офис, и ему удастся улизнуть". Револьвер неприятно надавил на язык, офицер старался протолкнуть его дальше по горлу нечеткой пьяной рукой. Фогель судорожно схватился за чужую штанину, начал кашлять. Он бы и рад был поблагодарить, но получалось только слюни пускать. Летчик понял, зачем это все было. Проверка на вшивость, на верность, эдакая вербовка и составление психологического профиля. Видимо — подошел.       Револьвер наконец покинул его бедный рот, к губам приставили рюмку шнапса, который горечью полился по нутру. Странный привкус. Большим пальцем Штурмбаннфюрер смахнул остатки.       "Вы поклянетесь мне в преданности. Продолжите общение с вашим подопечным. Их шайку мы возьмем, но его я готов уступить".       "Поклянусь. На крови поклянусь," — с жаром проговорил Фогель и подскочил на ноги, от чего комнату резко повело в право. Он глупо растопырил руки для равновесия, подался вперед, нависнув полностью над своим надсмотрщиком, обвел его взглядом, такого расслабленного и открытого. Штурмбаннфюрер склонил голову в сторону, и от этого его повело еще сильнее. Позволял.       "Буду служить вам. Всем, чем смогу," — слова теплом растворились в кожу. Он бесстыже льстил. Гестаповец был собственник, привыкший, что все пляшут под его дудку, и он был только рад. Мягко коснулся губами дозволенного места. Ему отозвались приятным вздохом. Офицер по-прежнему курил, прищурившись от дыма, будто не обращая внимания на ласку никак больше. Все же его рука легла на фогелев загривок, приятно царапая его короткими ногтями.       "Вы торгуете своим телом ради какой-то чужой жизни. Вам не противно?"       "Сделка интересная," — Фогель примирительно ткнулся носом в гестаповца. Руки сами как-то потянулись к его рубашке, не находя сопротивления: китель давно уже был расстегнут. Дорвался наконец-то. Так долго думал об этом, и вот наконец офицер оказался под ним, расслабленный, доступный. Летчик обводил поцелуями ключицы, медленно, но верно оттесняя свое место на диване.       "Вас на нежности пробило," — заметил Штурмбаннфюрер, то ли от смущения, то ли от чего-то еще, потерявший наглость в голосе. Он смотрел, не сводя глаз, пристально и рассеянно. Сложно, наверное, было доверять свое тело человеку, после вербовки в Гестапо. Летчика мало волновало, одного лишь темного, безрассудного взгляда было достаточно, чтобы он не останавливался.       "А вам противно?" — Фогель насмешливо скорчил мину сострадания, точно так же, как любил делать Хэльштром.       Он аккуратно, медленно вытянул эсэсовский кинжал с его пояса и легонько надавил кончик в оголенную грудь. Штурмбаннфюрер грубо перехватил его запястье и вывернул, сжал до боли руку, но кинжал Хауптман не выпускал. Пялились на него молча и требовательно.       "Мензур," — азартно предложил Фогель. Хэльштром ослабил хватку, а потом вовсе убрал руку, не сводя глаз. Летчик легонько вдавил лезвие в кожу — она начала расползаться без напора, наливаясь яркой и свежей кровью. Штурмбаннфюрер тихонько шикнул от боли, но первичное недоверие сменилось чем-то совсем животным, затмившим его глаза полностью. Тяжелая его ладонь велела Хауптману склонился над раной, теплой и живой от ударов сердца. Не отдавая себе отчета, летчик всем телом навалился, коснулся ее языком, прижал его в самый порез и на губах почувствовал чужую дрожь. Завороженный он принялся влажно вылизывать и целовать, Хэльштром взвился весь, выгнулся с хриплым вздохом, крепче впившись в чужие волосы.       За что его продолжали мучить, оттянув от сладкой раны? Зачем заставляли обратить туманные от похоти глаза к небу? Летчик протестующе проскулил, не способный физически сопротивляться. В ответ ему кончик кинжала, тонкий как лезвие, прочертил незначительную красную ниточку по горлу вниз, и он с готовностью подался под нож. Хэльштром остановился где-то над сердцем и надавил.       Фогель мучительно прикрыл глаза, не от боли — она была смутной и отдаленной — а от удушающей власти, которая тугими кольцами сковала конечности. Красивые гестаповские пальцы залезли в рану, выводя круги по сочащемуся мясу. Но, летчик был абсолютно уверен, ему не было дела до птичьего сердца.       Штурмбаннфюрер довольно обвел языком кончики пальцев. Жарко и беспокойно было от этого зрелища. Фогель подался вперед, покрыв губами и чужие пальцы, и чужой рот. Что-то вроде поцелуя, что-то совсем не целомудренное, совсем не правильное. Но Хэльштрому нравилось. Меж его пальцев услужливо вился чужой язык, и слюна, розоватая от крови, щекотала запястье.       Аккуратно, совсем не по приказному, майор подвел его ладонь под лезвие. Широкая красная полоса, от которой немели пальцы. Но Фогель не думал сейчас, что гестаповец мог задеть сухожилия, он просто не мог их задеть. Хэльштром увел его запястье от ножа и пустил себе меж ног, просто и понятно толкнувшись в теплую от крови ладонь. Такой жалкий жест.       Летчик заставил себя согнуть скользкие пальцы и обхватить легонько головку, и Хэльштром полностью расплавился, откинув голову назад и приоткрыв рот в своем немом удовольствии, медленно покачивая бедрами. Горячая свежая кровь не давала ему мыслить разумно, и он рассек руку и себе, уверенно пуская ее Фогелю в штаны.       Какое странное это было чувство. Скользкий жар и острая боль, и понимание, что Штурмбаннфюрер хочет сделать приятно и ему. Благодарно уткнулся в его плечо. Не было криков и брани, как прежде, не было смеха. В тишине было слышно лишь бешеное сердце и сладкие, совсем невесомые вздохи, едва ли походящие на стоны. Как пара волков, терзающих тело священника прямо в церкви. Сквернь. Просто по-животному хорошо.       Скользкие и умелые пальцы массировали его член так уверенно, именно так, чтобы и мысли и мораль попросту испарялись, осаждались у низа живота тяжелым свинцовым пластом. Горячая раскрытая ладонь проехалась к горлу, жаром легла как ошейник, и он покорно закинул голову назад, тяжело расправляясь вздохом. Чужие пальцы зацепились крючком за зубы, холодный металлический привкус. Кусаться не стал, обхватил костяшки и услужливо принялся посасывать, глядя рассеянно в пустоту. Веки больно порхали от истомы.       Холодом бегали по коже мурашки, кинжал переходил из рук в руки, рассекая плоть. Фогель кривился от боли, но вскрики его плавились в чужие губы. От крови становилось гораздо теплее, она тонкими каскадами сочилась к ногам. Несмотря на боль, он сжал руку плотнее, от чего Хэльштром раздался шатким стоном. Крышу снесло окончательно, хотелось слышать еще.       Неверной рукой Штурмбаннфюрер прихватил его за плечо, повалил, медленно, чтобы Фогель запомнил, оседлал его бедра. Такое даже после пьянки не смог бы забыть. Летчик аккуратно огладил ладонью чужой живот, любовно задев при этом один из порезов, прошелся кровью по красиво изогнутой спине своего мучителя — тот в ответ льнул ближе. Полоснул ногтями по коже. Его отблагодарили кинжалом, рассекшим до желтоватого слоя жира.       Летчик слишком поздно понял, что с ним делалось, почувствовал, как живот тянет на части, будто из него вытягивали душу. Медленно, аккуратно, даже с опаской, Хэльштром толкался в рану. Глаза его были темные, озаренные животной нуждой, этим неумолимым интересом, какой бывает в человеке, когда он впервые берется воплощать свою идею.       Он должен был бы кричать, но получался лишь сдавленный струйкой выдох, полный еле сдерживаемой похоти. Под этим взглядом он был согласен на все. Не мог не смотреть, сквозь розоватую дымцу боли, как головка напористо пропадает меж борозд, сочащихся горячей и еще очень жидкой кровью. Щеки вспыхнули тем же жаром, Фогель дернулся отвернуться, слабый и дрожащий, но его намертво держали за загривок. Такое гадкое, пошлое чувство уязвимости. Боже, лучше бы просто заломали на столе. Хауптман прихватил его руку, и надавил сильнее на рану. Боль не была неприятной, совсем наоборот.       Хэльштром плотно проехался по кровавой впадине. Сознание дурили его тяжелые, самозабвенные стоны. Фогелевы пальцы развели края раны, подставляясь под него, как дешевая французская шлюха, предлагающая себя. Он прекрасно чувствовал, что тот тоже дрожал, и шаткий голос его от этой дрожи отдаленно походил на смех. Фогель не мог отвести глаз. Штурмбаннфюрер жался в него с приоткрытым от удовольствия ртом, медленно и размеренно. Красивое гибкое тело.       Боль искрилась перед глазами, скручивала в узлы, но останавливаться не хотелось. Он скулил, уже не контролируя голос. В бездыханном бреду просил еще, и глубже, и больнее. Просил так, как никогда в жизни еще ничего не просил.       Хэльштром дергано и быстро толкнулся в расхлябанную рану, его наконец пробило. Фогель измученно последовал за ним. Долгожданная сладкая дрожь, до паралича схватившая мышцы стальной хваткой.       Лежали. Истекали кровью. Сперма неприятно липла к коже. Горький дым мутной струйкой вертелся к потолку. Фогеля потряхивало, ноги онемели совсем. Одна мысль на два разума: "Как пьяные зашиваться будем?"