Благородный дом на краю пропасти

      Звуки арфы лились, наполняя кабинет музыки и разносясь по пустым коридорам. Им часто сопутствовал рокот фортепиано, пронзительные ноты скрипки – так сплетались причудливые сонаты. Временами они становились сильнее, крепче, а затем падали, словно волны, и в такие минуты все внутри Оминиса замирало. Каждый вечер он прятался в нише у музыкального класса и слушал. Обычно этот клуб по интересам собирался где-то на час, и по окончании мимо него пролетала стайка девушек, обдав густым облаком туалетной воды. Они не замечали Оминиса. Казалось, все тени в замке собрались, чтобы скрыть его небольшую слабость. Однако невидимость его все-таки была избирательна.       Она всегда сидела в классе дольше всех, а Оминис не уходил, пока не услышит шорох сафьянового чехла и мягкие шаги аккуратных ступней по каменному полу, мимо его укрытия. Каждый вечер Лета Трелони здоровалась с ним, хоть это было и не по правилам этикета. Он никогда не отвечал, но они оба знали, что он не может не прятаться, – положение обязывает.       Однажды она засиделась допоздна, долго и бесцельно перебирая струны арфы. Длинные печальные ноты дрожали в воздухе и незримой тяжестью оседали на плечах. Когда Оминис наконец слышит шелест ее шагов, он распрямляет плечи и покидает свое укрытие. В столь поздний час было бы исключительно невежливо вновь проигнорировать ее присутствие.       В этот раз Лета Трелони не стала здороваться первой. Она остановилась на расстоянии вытянутой руки, своим чутким слухом он мог слышать, что дыхание ее участилось. Это вызывало довольную улыбку. Оминис слегка поклонился, приветствуя ее.       – Мисс Трелони. Не окажете ли вы мне честь проводить вас до стен факультета?       – С удовольствием, мистер Мракс.       Она говорила приятным грудным голосом. И почему на своих собраниях они еще не поют? Оминис провел поданную руку через сгиб своей руки и положил ее на локоть. Сквозь ткань перчатки он чувствовал тепло ее кожи и пару мгновений позволил себе подумать о том, какова она на ощупь.       Отбой уже был, поэтому они практически крались по пустынным коридорам замка. Оминис напряженно вслушивался в каждый шорох - не хотелось бы попасться профессорам или старостам, и еще больше не хотелось, чтобы это дошло до отца. Лета, судя по дыханию, совсем не волновалась, но все равно легко подстроилась под его стремительный шаг. Аромат ее туалетной воды, инжир и мед, приятно щекотал нос.       – Завтра будет дождь, – сказала она с такой уверенностью, будто самолично побывала в будущем дне и возвратилась к нему с этой новостью, подобно голубю с масличным листом.       – В самом деле? Я так надеялся увидеть солнце, – ухмыльнулся он. – Впрочем, если мы продолжим говорить с такой же силой звука, под дождем нам тоже не гулять. Отработки обычно устраивают в замке.       – Не стоит волноваться по этому поводу, – спокойно ответила Лета. – Дежурные сегодня поймают других учеников. Этой ночью мистеру Сэллоу стоит опасаться Пивза.       По понятным причинам Оминис не посещал прорицания. Он сделал мысленную заметку узнать больше о ее таланте. Интересно, насколько сильно он развит? Это только ближайшее будущее или еще и истинные пророчества? Воспитание не позволяет ему обсуждать такие личные темы, уж точно не в первую встречу. Однако Оминис еще не знал, что ответ на этот вопрос он получит уже этим вечером.       Они продолжили болтать о какой-то малозначимой ерунде, вроде недавней постановки театрального клуба или последней пары по магозоологии и почти уже дошли до гостиной Хаффлпаффа, когда случилось это.       Оминис сразу понял: что-то изменилось. Будучи отпрыском по-настоящему темной семьи, он рано научился считывать чужие эмоции, что в большинстве случаев позволяло ему избегать профилактического (или не очень) круциатуса.       Лета Трелони остановилась и вся закаменела, и это явно не было признаком того, что она услышала приближение преподавателя или старосты.       – Твоя кровь чиста, как лики магловских святых. Еще полвека будет течь она, все гуще и чернее, туда-сюда по мертвому стволу, пока лица не будут стерты, а разум порабощен. Призракам не нужен дом, и он рухнет, будучи погребенным тем, кто сам заразит себя безумием, – этот голос, такой холодный и пустой, распирал изнутри стенки черепа, и казался порождением его собственного мозга, если бы не чужая рука, совсем не по-девичьи сжавшая его локоть.       Казалось, у Оминиса остановилось сердце, холодная капля пота стекла вдоль позвонков. Они стояли на лестнице в двух пролетах от места назначения, прилипнув друг к другу как сиамские близнецы. Два уродца, лучшие анатомические редкости кунсткамеры, и тьма ночи искажала их фигуры, делая похожими на химеру.       Лета очнулась первой, усилием воли она отцепила затекшие пальцы от чужого локтя и растерянно пробормотала:       – М-мистер Мракс…       Оминис не двигался.       – Мистер Мракс, мне так жаль. Уверяю вас, это случилось непреднамеренно. Я-я не помню, что говорила… Тайна будущего останется только с вами. Д-думаю, лучше мне уйти… Благодарю за сопровождение.       Как настоящая провидица, она не помнит, что сказала. Последние предложения Лета произнесла очень быстро, и Оминис не сразу сообразил, что его собираются покинуть. Все еще в шоковом состоянии, он окликнул ее:       – Постойте! Это… Это ничего. Мы уже почти пришли, позвольте, я все же доведу вас.       – Н-не стоит! – всхлипнула она. – Не возвращайтесь в Дом через библиотеку. Извините еще раз…       Оминис слышал поспешно удаляющиеся шаги и тяжелое сбитое дыхание. Он остался один. Мгновения назад в его голове был вакуум, а сейчас казалось, будто все мысли, трусливо испугавшиеся гласа судьбы, разом вернулись в черепную коробку. Загипнотизированный, он направился в сторону своего Дома.       Он пытается понять, разобрать те ужасные слова по кирпичику, но в глубине души уже все понял. Дома все думают, что Оминис не только слепой, но и глухой. Что он не слышит этих мерзких авансов, которые его брат отвешивает сестре с уверенностью и надменностью, присущим больше греческому богу, чем смертному. Отец думает, что Магия спасет их от последствий инбридинга, и отказывается видеть очевидное. Быть может, это тоже часть его проявления.       Он решает, что больше не будет частью этого.       Он младший сын, а значит, наследства ему и так не получить. Меньше прав только у Басилиски. Он сам будет себя содержать, а отец пускай колдует круциатусы себе в задницу. Надо обязательно выяснить, что случилось с тетей Ноктуа – она больше всех осуждала устои их семьи и пропала. Оминис чувствует: этот год будет переломным моментом его жизни.