Токио, гостиница «Ann». 12 июня 2000 года. Комната близнецов Асакура. В этой главе POV Хао.
Губы устали. Должно быть, я улыбаюсь, наблюдая за тем, как он одевается. Мне бы по-хорошему отвернуться, я же себе хуже делаю, смотря за ним, но как можно добровольно отказаться от такого удовольствия? А у него отличное тело. Я слегка удивлён. Хотя, если учесть, что до недавнего времени за Йо отвечала Анна-тян, лениться и терять форму ему явно никто не позволял. Чёрт, меня снова кроет, и я не могу, да и не хочу, не разглядывать его тело. Сильные ноги, напряжённые руки, подтянутый торс… Он неожиданно хорош, — я не готов к такой многообещающей действительности: уже стонет нетерпеливым огнём низ живота, и я прекрасно знаю, что это значит, но отворачиваться поздно, ничего уже не изменится. — Аники, не смотри на меня, пожалуйста, мне неловко, — чуть слышно бормочет он, опуская свои сладкие стыдливые глаза. Его скулы вызывающе пылают, я — уже дрожу от пламени, которое горячей волной накрывает меня. Во рту пересохло. Хочу его, и ещё пить. К моему негодованию, стакан воды мне куда доступнее, чем он. — Отото, ты ведь мог бы скрыться за бёбу, однако не сделал этого почему-то. Любопытно, почему… — усмехаюсь. Мой дорогой отото, кого ты пытаешься обмануть, убедить, что тебе не приятен мой интерес к тебе? Себя? Меня? Кого? В любом случае, играешь слишком плохо, чтобы хоть кто-то, даже ты сам, поверил в это представление. Смущаешься и вновь прячешь глаза. Как же хочу снова лечь с тобой на футон и целовать тебя, целовать и целовать тебя, обжигать своей температурой. Ты захотел поехать со мной. Но никак не хочешь понять, что так нельзя, отото. — Йо, — подхожу к тебе и, чуть приобняв за талию, разворачиваю к себе. Ты вспыхнул сразу же, так легко, так очаровательно-девственно, и снова приоткрыл губы, ты точно как ребёнок. В таком случае я — законченный педофил. Нет, ты же это специально, правда? Специально дразнишь меня, хочешь увидеть моё нетерпение, почувствовать себя желанным, но не кем-нибудь, а мною. Это вызывает во мне порыв улыбнуться-усмехнуться и впиться в твои чуть пухлые губы. Ты же для этого приоткрыл, так? Сейчас и узнаю. Конечно, — сразу с упоением отвечаешь на поцелуй, уронив в раскалившийся вокруг нас воздух полустон-полувздох и чуть расслабившись в моих объятиях. Искра мысли быстро гаснет в твоих глазах, идея, осознание реальности слишком стремительно ускользают от тебя, и мысли уже рассеиваются по всем уголкам сознания. — Аники, меня ждёт отец, — виновато отстраняешь меня, прерывая поцелуй. Так, значит? Нет, Йо, тебя никто не ждёт, не придумывай. — Я не хочу, чтобы ты ехал в Идзумо из-за меня. И не нужно рассказывать мне страшилки, отото. Я старше тебя не на одну эпоху, пусть и выгляжу, как юнец, — говорю серьёзно в надежде, что ты услышишь. Я не хочу этого, но должен, потому что это всё неправильно, ведь мы естественные враги, но моей силы воли хватает лишь на понимание этого, не более. — А я еду не из-за тебя, аники, прости. Я еду к Тами, извини, — так неуклюже и растерянно-виновато улыбаешься, извиняешься без конца, что впору это засчитать за очередную провокацию с твоей стороны. Да ты же просто издеваешься! — Я… я обещал ей вернуться в Идзумо, прости, аники, — в твоей памяти мелькают расплывчатые фрагменты полузабытого воспоминания, и я понимаю, что это так, ты не врёшь мне сейчас, — Кто вообще тебе это сказал, что я еду из-за тебя? — усмехаешься ровно и будто бы скучающе, но меня не обманешь. Слишком наивная попытка, отото, даже почти обидно, что настолько недооцениваешь меня. — Твои мысли, Йо. Ради меня останься в Токио. Я прошу тебя об этом. Тем более, что в тебе нуждается представитель голодающего севера, — если начинаю серьёзно и даже чуть-чуть печально, чтобы надавить на твою совесть, то последние слова про это северное недоразумение — усмешка, но это слишком слабый аргумент, чтобы поколебать твою решимость увязаться за мной в Идзумо, и я не могу тебя отговорить, потому что на самом деле не хочу отговаривать. Чёрт… Ну и почему всё именно так? Почему если влюбиться, то в тебя, — своего брата? Я ведь правда, искренне, хочу, чтобы ты построил свою жизнь так, как надо. Потому что ты этого заслуживаешь, отото. Этого, а не осуждения семьи и друзей из-за неправильной симпатии ко мне. А я даже поблагодарить тебя не могу за это. Ничего не могу. Сдерживаю-то себя едва, — тогда вот поцеловал и запустил череду неправильных событий, каждое из которых лишь усугубляют твою нездоровую привязанность ко мне. Это моя вина, — это я вернулся и создал тебе проблемы на ровном месте. — Зачем? — в твоём глухом голосе дрожит обида и хрипит непонимание. А мне ещё требуется несколько мгновений, чтобы переключиться со своих мыслей на реальность. Ох, отото, почему же ты такой несмышлёныш? «Зачем?» — да затем, что это всё неправильно, но у меня нет сил отказаться от тебя добровольно, нет сил даже не наблюдать за тобой, пока переодеваешься. А ты прищурил свои молочно-шоколадные глаза и укорно смотришь на меня, ожидая ответа. Чувствую непонимание, которое выгромило твой мозг. Но я молчу, потому что не хочу отвечать на этот вопрос. Молчу секунду, две, три. И ты молчишь, молчишь и смотришь на меня преданными глазами с щенячьей верностью. Отото, я не хозяин тебе. Твой взгляд меня распинает, и, чтобы сбежать от него, опускаю голову. Тело продолжает сгорать температурой, но чувствую, как особенно припекает скулы. Неужто ты заставил меня покраснеть, отото? — Я же… Аники, я люблю тебя, а ты… спрашиваешь «зачем»? — тихо отпускаешь в воздух ты убитым шёпотом. Вот теперь всё правильно: я тебя убил, а не наоборот. — Не делай таких громких заявлений, Йо. Тебя ждёт Тамао. Вижу, как коротко дёрнулось вспышкой боли твоё спокойное лицо. Ты прикусываешь губу и, сделав судорожный вдох, киваешь и скрываешься за бёбу, чтобы продолжить переодеваться подальше от моих глаз. Или чтобы я не увидел то, что ты хочешь от меня спрятать, утаить, никак не желая взять в толк, что отныне все твои мысли — в моей власти. — Йо, — нарушаю молчание между нами. Ты копошишься, переодеваясь в дорогу. На несколько мгновений вошканье настороженно замирает — ты прислушиваешься к моим словам, а я, испустив вздох, продолжаю: — когда-нибудь я скажу тебе то же самое, но сейчас хочу, чтобы в тот момент ты твёрдо был уверен, что я не сомневаюсь в своих словах. Если что-то говорить часто, оно потеряет свою ценность, — выдыхаю и покидаю комнату, хлопнув напоследок по ширме, за которой ты возобновил возьню.***
Спустя без малого девять часов. POV Хао продолжается.
Дорога из Токио до Идзумо с каждой моей реинкарнацией становится всё комфортнее и комфортнее, если вообще допустимо так сравнивать. Прогресс шагает вперёд семимильными шагами: когда-то этот путь стоил мне не одного дня тряски в неудобной повозке гисся. Если случалась поломка, или скотина подворачивала ногу или ещё какая чертовщина, — мог и за три дня не добраться, теперь же — просто очаровательно, — всего лишь несколько часов, и я снова вижу всё те же реки, аккуратные причудливые сосны с по-змеиному извивающимися чешуйчатыми стволами, мыс Хиномисаки, — область, связанная с мифологией Идзумо. Теперь здесь построили белый маяк и управление охраны морской безопасности, как сообщает дорожный баннер. До этого места удобно добираться на автобусе Ити-бата от остановки около Идзумо-тайся. Здесь, среди скал, упирающихся в японское море, находится секретный выход из пещеры Ёми, о котором знают, разумеется, только члены клана Асакура. И, конечно, заводя речь о мысе Хиномисаки, нельзя не упомянуть про пещеру Ёми. По легендам, когда-то в древности здесь хоронили мёртвых, также это было место, где совершенствовались шаманы. Вход в пещеру находится на побережье. Дальше пещеры начинается мир тьмы, где невозможно отличить стороны света и даже сориентироваться. Сначала в ней теряют зрение, затем будут парализованы все пять чувств, и, наконец, останется лишь шестое — духовное чутьё, фурёку в чистом виде. В прежние времена шаманы сходили с ума в этой пещере. Чтобы продвинуться к её выходу, взрослому человеку потребуется семь дней и ночей. Это место где можно испытать на себе «смерть», поэтому Идзумо во все времена особенно почитался шаманами со всей Японии. Равно как и клан Асакура. Сейчас об этом даже думать смешно, к сожалению. И ведь недошаманы, которые сейчас называются моей семьёй, — кучка простаков, — они просто втаптывают в грязь всё то, что мне стоило огромных усилий, — все бесценные знания, заклинания, потерянные в Аду так некстати. Но да ладно, это всё лирика. Это не так меня угнетает, как угрюмое молчание, которым мы все — я, Йо и этот чёрт Микихиса, — задыхаемся. Их мысли, такие громкие и такие доступные, понятные, — кажется, витают в воздухе просторного салона Nissan Patrol, кажется, идеи их внутренних голосов так просты, очевидны и заметны, что я способен поймать их голыми руками: тяжёлая душная настороженность Микихисы сгущает и уплотняет даже воздух вокруг него. Йо… Ну, с моим несмышлёнышем всё понятно и без силы рейши: сидит мышонком, боится лишний раз поднять на меня глаза-шоколадные капли, думает, что я казню его за малейшую оплошность. Йо, ты такой забавный и глупый, что это не раздражает, а умиляет. Не смотришь на меня, но кричишь, что хочешь ощутить мой взгляд на себе. Вздыхаю и поднимаю на тебя глаза, запретив себе улыбаться тебе: я хочу, чтобы ты понимал моё недовольство, ведь тебя не должно быть в этом салоне сейчас. Перевожу взгляд в окно, чтобы не напороться на шоколадные глаза и не утонуть в их густых и чуть укоряющих меня своим непониманием, водах. Стекло сдобрено лёгкими дождевыми брызгами, и за ним ширятся, рассеиваясь пылью мельчайших капелек средь сахарной ваты облаков нежнейшего заката и окрашивая небо в предзакатной дымке распыляющихся мельчайшими капельками, облаков, в приятные спокойные и невероятные цвета, отголоски завершающейся симфонии небесного пламени: это сочетание насыщенных малиновых, спокойных синих и розово-фиалковых оттенков выражается в фантастической гамме, напоминающей о красоте и прохладе заката в укромных и священных японских горах. Это цветовое очарование, это чудо, что творится прямо у нас на глазах и растворяется в чистых и искренних дождевых каплях на стекле в их объективной честности.***
Я исподтишка бросаю короткие взгляды на тебя, любуюсь, как ты завороженно-очарованно созерцаешь магию закатного неба: ты с такой детской простотой и непосредственностью в невинном восхищении приоткрываешь рот, что я готов сгореть от стыда. Либо моё воздержание уже пора записывать в книгу рекордов Гиннеса, либо я педофил. Оба варианта неутешительны, но из двух зол я бы предпочёл первое. Замечаешь мой взгляд на себе, и закат творится на твоих щеках, распускается мягко и нежно. Глаза в панике убегают в сторону, чтобы не напороться на меня. Играть с тобой в гляделки — просто очаровательно, так глупо и по-детски, что пленяет. Мы уже въезжаем на территорию поместья: ваши домашние высыпали на улицу, выстроились, словно на парад — как трогательно, ну прямо очаровательно, неужто это всё в мою честь? Старуха Кино, Йомей, какая-то девушка с розовыми волосами и такими же глазами испуганно жмётся к старику. Чувствую, насколько ей неуютно, она ощущает себя не в своей тарелке, слегка боится чего-то и уже жалеет, что осмелилась выйти из норки, поведясь на браваду своих нелепых хранителей, но… Что-то в ней меняется, стоит тебе покинуть машину. Погодите… Так вот как выглядит твоя будущая невеста, отото? Тц… Очаровательно. Чувствую, как жжёт вены закипающая раздражением, кровь, когда ты неумело и потому неловко целуешь эту особу, пока она вешается тебе на шею, исцеловывая так же робко. Ей неловко, тебе неловко, потому что ты знаешь, чувствуешь, угадываешь и боишься, что я смотрю на ваши нелепые приветствия — очаровательно… На вас двоих и прервётся род человеческий. Это грустно, злобно, и желчно, я не должен допускать такие ядовитые мысли, — да, но они позволяют немного укротить неистовое пламя злобы и негодования, или температуры, которое объяло моё нутро, пока я наблюдаю, как ты нежен с ней, как ты смотришь на неё так же, как смотрел на меня. От этой мысли на языке появляется горечь, а воздух становится вязким, густым, раскалённым, и его труднее вдыхать. Надо выйти на улицу, но совсем не хочу. На улице — вы с Тамао, и нет места для меня. Нет, как и должно не быть. Я бы просидел в машине до конца этой — четвёртой уже для меня, жизни, но нельзя, остаётся либо сидеть на месте, либо дождаться, когда эта мелюзга отлипнет от тебя. — мне приятнее считать, что соплячка — инициатор ваших обжиманий-милований, но это не так, ведь именно ты первым увлёк её в поцелуй, и я должен смириться. — Йо, я скучала… — обнимая тебя несмело и бережно, тихо шепчет девушка на самое ухо, поднося губы туда. Ты теряешься, беспомощно смотришь на меня, опускаешь глаза и сдавленно бормочешь: — Я тоже скучал, Тами, — и в ту же секунду твои мысли разбивают укоры и самобичевание. Крутишь сразу двумя, — мною и этой девчушкой, отото. Недаром ты мой потомок. Не могу не усмехнуться, ведь улыбка сама просится в губы. — Мо… может, тогда покажешь, как ты с… скучал? — на несчастную больно смотреть: кажется, она сейчас сгорит дотла от румянца, которым вспыхнула. Сама не верит в то, что говорит такой срам, и о том же думает. Вы, определённо, стоите друг друга. — Покажу? А как? Я что-то не совсем… — мило, что отото теряется в ту же секунду, как встречается со мной взглядом. Его взор мгновенно отлетает в совершенно другую сторону, словно мячиком отскочив от моего. — Просто пойдём со мной… — шепчет Тамао и берёт тебя за руку, увлекая в дом Её мысли едва слышны от стыда, который окольцевал думы на редкость стеснительной и чистой девчушки, но у меня развитая рейши, и я хорошо понимаю, куда она повела тебя. Ты очень мило смутился, услышав её шёпот. Ты не хочешь, ты боишься, но вечно убегать не получится, отото. Клану нужен наследник, и твоя ориентация никого не волнует. Странно… Я всё понимаю, понимаю эту необходимость твоей измены, которую и изменой-то назвать нельзя, ведь никто никому ничего не должен. Я знал о ней ещё в Токио, когда мы ловили звёзды в одну из моих бессонных ночей, деля небо с его бриллиантами на двоих, но почему не подумал о том, что когда-нибудь это случится? Что когда-нибудь мой несмышлёныш станет мужчиной? Глупо сейчас говорить, что это стало неожиданностью для меня — нет, конечно, нет. Я знал, что так будет, понимал это заново снова и снова всякий раз, как убеждал тебя, что… — Отото, я очень хочу защитить тебя от всего, что есть жестокого, злого и несправедливого в мире. Я хочу, чтобы ты был счастлив. Понимаешь меня? — Йо осторожно и несмело, боясь дышать, шевелиться или как-то ещё рисковать спугнуть момент нашего единства, тихонько выдохнул, почти не шевеля пересохшими от волнения, губами: — Я счастлив сейчас с тобой. — Нет, это не то, Йо. Тебе лучше быть с Тамао, — с напором вздохнул тогда я. — Я сам знаю, что для меня лучше. Просто плыви по течению! К чему эти сложности? — мне оставалось только вздохнуть и чуть покачать головой, устало прикрывая глаза, будто они смыкались под тяжестью. — Почему ты боишься чего-то? Раз уж тебе дан шанс, то живи! — Потому что, отото, — вздыхаю перед тем, как продолжить: — у меня никогда не было ни шанса, ни права на нормальную жизнь. У меня вообще не осталось ничего нормального: семья должна изловить и убить, прихвостни разбежались, — да и хорошо, они мне не нужны. Мне вообще мало что нужно для счастья теперь. — Что тебе нужно для счастья теперь? — выдохнул Йо с некоторым напряжением: чувствую, что отото боится услышать что-нибудь о гибели человечества, но, к его счастью, или к несчастью, опасения не подтвердились, — всё оказалось гораздо проще и сложнее для него одновременно: — Чтобы ты построил счастье с Тамао, — снова, в миллиардный раз повторяю простую истину. Но как же я сейчас жалею об этом! Нет, я не отказываюсь от своих слов, просто если бы тогда знал, как иного позже расплата за такой наивный образ мышления настигнет меня разрывом осколочного снаряда, которым застонало моё… сердце? — а я-то простодушно полагал, что, раз уж все вокруг вопят, что у меня его нет, в груди, действительно, пустота. К сожалению, я лишь в который раз убеждаюсь в человеческой глупости и наивности. Темнеет. Надвигающаяся ночь гонит меня в дом, и, я нехотя ухожу, окинув напоследок взглядом сиреневый небосвод. На нём уже выступила сияющим кругом диск юной белой луны и в окружении хоровода робких фрейлин-сверкающих в своей многообещающей загадочности, звёзд. Сейчас даже не верится, что ещё совсем недавно я стоял в Токио на Памятной горе с Йо, ловя звёзды, что, отражаясь от своих реальных близнецов на небе, падали в океане его глаз, а теперь он… не со мной. Но, в конечном итоге, разве не этого я хотел? Разве не знал, что всё так и будет? Разве не сам толкнул отото в объятия Тамао? — да, всё так, и от этого крик боли и плача разрывает нутро пустотой. Я люблю тебя, Йо, но теперь поздно говорить об этом, и ты никогда не узнаешь. Эта мысль утонет в моих глазах, спрятанная от тебя навеки.***
В это время в Токио. Гостиница «Ann». POV Хао закончилось, начинается повествование от третьего лица.
— Ка-айф… — Хоро развалился на футоне в отведённой ему Асакурой комнате, чтобы отдохнуть после ужина. Тело исходило ленивой сытой истомой, и никакого желания совершать хоть какие-то движения, кроме жизненно необходимых дыхательных, не было. — Всё-таки Йо — отличный парень, я всегда это говорил. И нам разрешил жить в гостинице, пока они не вернутся из Идзумо, и совет дал, — вообще со всем помог! Побольше бы таких ребят. Ты согласна, Короро? — выдохнул северянин в ленивый воздух, обращаясь к верному хранителю. — Куру! — Вот и я о том, Йо хороший человек. И как его угораздило спутаться с этим патлатым чертилой? Вот недаром Анны не видно нигде, — странно это. Наверное, увидела их вместе и уехала куда-нибудь в Аомори набираться сил, чтобы вернуться и надрать Хао зад, — продолжал рассуждать Юсуи, закинув ногу на ногу и заведя руки за голову. — Куру-ру… — вдохнула крошка-минутианка, будто разделяя сожаление шамана о невесёлой судьбе друга. — Ладно, с Йо всё понятно, он как-нить выкрутится, как обычно. Вот что мне делать с моим шипастым капитаном — вопрос куда интереснее… Я ведь даже не в курсе, куда он делся в итоге. Был-был, потом ночь, утро — и его точно не было вовсе. Лайсерг с Чоко ушли по своим гостиницам, в которых остановились по приезде в Японию, может, он тоже в гостиницу ушёл? Блин, теперь бегай по всему Токио, ищи его… Звонить-то он запретил… Блин, чё он такой сложный? У него явно проблемы с коммуникабельностью… — уныло вздохнул Юсуи. — Куру… — безрадостно выразила солидарность Короро. — Блин… Третья порция роллов была явно лишней. Стрёмные какие-то роллы… Третий час уже в груди что-то тянет и горит, першит. Вот чтобы я ещё раз заказал еду хрен знает откуда, — да ни в жизни! — Ру-ру-ку… — Да не переживай, всё норм… — вдруг северянин зашёлся жутким кашлем, да таким, что минутианка испугалась, и не даром: шаман кашлял добрых минуты три-четыре, задыхаясь и краснея от напряжения, катался по полу в попытках прочистить дыхательные пути от неведомого кома, которым щекотала изнутри грудь. Когда же жуткий приступ завершился, и северянин открыл глаза, увидел то, отчего чуть не упал в обморок: по полу были тяжёлые влажные белые лепестки, белизну портили только кричащие капельки крови, которые и привели в ужас Хоро и Короро. Дорогие друзья! Эта глава несравненно меньше последних — всего семь страниц вместо уже стандартных десяти. Это связано с тем, что я нахожу наиболее рациональным завершить главу именно здесь, так как глава логически оставляет (я надеюсь на это, по крайней мере (. ❛ ᴗ ❛.)) послевкусие интриги. Итак, спасибо огромное за прочтение, надеюсь, вы получили удовольствие при знакомстве с этой главой! Встретимся, скорее всего, но не точно, — 17.03.2024🤍 Буду бесконечно благодарна, если поделитесь мнением в комментариях!