26 июня 2000 года. Идзумо. Поместье клана Асакура
Хао не знал, как вести себя с Йо теперь. А как вообще общаются братья? Как друзья? Но вот проблема в том, что у старшего близнеца никогда не было друзей среди живых людей. Да, когда-то, ещё в далёкой первой жизни, мальчик-демон смог подружиться с нэко-матой Матамуном и с демоном Охачиё, но ведь это всё равно не то. Получается, Хао никогда ни с кем не дружил? — получается. Ну так и почему бы не начать сейчас, тем более, что обстоятельства диктуют необходимость: Хао чувствовал, что отото постепенно отдаляется, но как остановить или хотя бы замедлить это движение, Асакура-старший попросту не представлял. Всё-таки, сближение Йо с Тамао — наиболее благоприятный вектор развития событий для всего клана, наиболее естественный и… традиционный, — равно «правильный» и «приветствуемый всеми». Его же сближение с Йо — то, чего клан опасается и будет стараться не допустить, хотя уже допустил. — Доброе утро, аники, — весело поздоровался на кухне со встреченным братом Йо, прищуривая искренней улыбкой глаза. В шоколад попало солнце, придавая переливы тёплого и мягкого шоколадного блеска. Хао только растерянно и немного рассеянно кивнул: — Тебе того же… — глаза не могли никак поймать фокус, а мозг — осознать, как следует общаться с братом. С одной стороны, вроде ничего серьёзно не изменилось: они всё так же близнецы, всё так же общаются, и одновременно с тем всё так же нечто большее, чем просто братья. Но ведь в прошлую ночь — первую ночь в Идзумо, — отото спал не в комнате с братом, как это было в Токио, а с Тамао. И сейчас Йо был чрезвычайно чем-то доволен: особенно весело поприветствовал Тамамуру невесомым поцелуем в щёчку: — Доброе утро, как себя чувствуешь? Ничего не болит? — ласково прошептал Йо, подходя к девушке, пока она готовила омлет. Тамамура чуть смутилась и пролепетала: — Всё хорошо, привет… А… а ты как себя чувствуешь? — Просто прекрасно, не беспокойся, — спокойно улыбнулся парень, приобнимая Тамао за хрупкие плечики. Узнать причину на удивление хорошего настроения брата для Хао — раз плюнуть, но почему-то совершенно не хотелось. Не хотелось лишний раз утверждаться в мысли, то Йо предначертана Тамао, — это соображение и так измозолило сознание оммёдзи за прошедшую очередную холодную и бессонную ночь. — Как настроение, аники? — наконец, подошёл для приветствия с братом, Йо, как ни в чём не бывало, единственное: мысли отото волновала рябь лёгкой неуверенности. — Нравится? — заставил себя улыбнуться Хао. Парень понимал, что проницательный отото враз разгадает его смятение, уныние и боль, и потому решил сыграть на опережение: первым показать, что всё отлично, ничего особенного не произошло, всё по-прежнему — они по-прежнему, нечто большее, чем братья, но делают вид, будто не хотят знать или думать об этом. Главная задача, которую ставил себе оммёдзи в этом диалоге с отото — замаскировать свою горечь, которая изливалась из крепко-кофейных терпких глаз, вызывая оскомину у него самого. — Что? — пугливым воробушком трепыхнулся младший. В мыслях молодого человека мгновенно воцарилась растерянная пустота — Йо не понимал, о чём спросил брат. В сознании таяли отголоски лёгких страха и неуверенности, будто шаман шёл по тонкому льду, и каждый неверный шаг может стоить самых неприятных последствий. — Чувствовать себя мужчиной, отото. Полагаю, я могу поздравить с дебютом? — скованно-натянуто обронил скупую полуулыбку Хао, чутко выслушивая мысли брата. — Аники, я буду очень благодарен, если мы не будем затрагивать эту тему… Мне неловко. Это всё было… В общем, я не могу об этом говорить, — мне стыдно, — чуть слышно выдавил Йо, чувствуя, как беспощадный жар снедает лицо, мысли и вообще всё тело, словно парень обернулся фениксом и сгорает заживо в наказание за что-то. Перед братом было стыдно, будто младший его обманул, нарушил данное слово, но почему? Разве Йо что-то ему обещал? Разве Хао чего-то ждал? Точнее, имел основания ждать? — Отото, это нормально, тем более, для такого стеснительного одуванчика, как ты, — постарался подбодрить Хао, видя и слыша горчащее смятение, которым пропитались мысли и чувства брата. — Мне стыдно, аники, я хочу умереть на месте и никогда не попадаться ей на глаза, — пробормотал парень, опустив взгляд, опасаясь напороться на проницательный шоколадный взор брата. — Почему? Йо, ты же понимаешь, что, если бы люди не спали друг с другом, человечество вымерло? В этом нет ничего постыдного, неправильного или бесчестного, — Хао пересилил себя, чтобы выдавить улыбку. Мысль о том, что Йо был не с ним, а с кем-то другим — с девушкой, которая идеально ему подходит, которая любит его давно и крепко, безоговорочно и самоотверженно, как успел уже понять Хао по её сознанию, — мысль об этом рвала оммёдзи сердце на множество осколков, которые, врезаясь в оголённую душу, застревали там и стонали, стонали, и выли. И Хао тоже хотел бы завыть, но, вместо этого, оцепенел истуканом с приклеенной пластиковой улыбкой и такими же бестолковыми стеклянными глазами. — Мне очень стыдно перед ней. Тами было больно и плохо — я чувствовал это, и мне очень жаль, что ей пришлось это терпеть, — с искренним раскаянием выдохнул Йо, опуская чуть подрагивающие по-детски длинные и густые чёрные ресницы. — Боги, отото, ты серьёзно? — только и уронил Хао в дрожащий воздух, не сумев или не пожелав скрыть толики озлобленности и раздражения. Было обидно и горько, что Йо настолько чуток с ней. И каждый такой штрих обиды ощущался кровоточащей ранкой по сердцу. А Йо будто и не понимает, в чём дело. Хотя, в данном случае это даже к лучшему, — оммёдзи осознавал, что его чувства не имеют права на существование, ведь Йо ничего ему не обещал, не обещал быть только с ним, и прочее, и прочее, но от этого реальность лишь сильнее сдавливала неумолимыми тисками чувства Хао. — Да, а что? — тихо и чуть удивлённо выдохнул младший близнец. Ему послышалось, или аники какой-то не такой сегодня? Какой-то… Сердитый и ядовитый, что ли… — расстроенный. — Нет, ничего, забудь, — отмахнулся Хао, уже жалея, что не сдержал озлобленного ревностью, удивления. — М-м-м… Ну ладно… А ты как спал? Выспался? — поинтересовался Йо будничным тоном, но сохраняя лёгкую растерянность от ситуации в целом и от этого неуклюжего, нелепого разговора с братом, — в частности, краем глаза замечая, что Тамао покинула кухню, даже не окончив завтрак, — видимо, что-то срочное, но идти за ней Асакура-младший счёл неуместным, если не неприличным. — Я не спал, отото, — мрачно сообщил Хао. Неужели Йо забыл о наказании, которое брат вынес из Ада? Неужели забыл об их первой совместной ночи в Токио, когда они пошли на Памятную гору и смотрели на небо? — нет, не может такого быть. — Не спал? — растерянно повторил Асакура-младший, отправляя глаза блуждать по кухне — красивейшие чашки для риса, супа и саке, тарелки, соусники, миски и блюда, кувшины для саке, — всё это добро помещалось в компактных шкафчиках по периметру кухоньки. Хао ничего не ответил, — молча покачал головой, ведь слова… А что слова? Разве они способны выразить хоть что-то из того, что массивной громадой рушилось в, глазах Хао, затягивающих в свои непроницаемые горько-кофейные воды? — только всеобъемлющее и всеравняющее молчание, — оно, пожалуй, подойдёт лучше, чем что-либо. — Всё… Хорошо, аники? — Йо запнулся, когда брат мрачно поднял глаза, из которых плескалось равнодушное безразличие. На какую-то секунду показалось, что эта нефтяная хтонь, которой стонали-кричали глаза аники, неумолимо затягивая в свой ненасытный омут, выйдет за пределы глазниц и накроет цунами своей безнадёжной грусти. — Йо, — голос Хао звучал глухо и тихо, по-чужому, — так, что Асакура-младший даже не узнал его, но всё же принялся с опасением внимать, угадывая, что ничего хорошего аники не скажет. Почти так и вышло: — кто тебе действительно нужен? — выдохнул Хао окончание вопроса, стараясь убедить себя, что услышит не своё имя, чтобы хоть немного подготовиться к удару, который нанесёт ему отото. К ещё одному смертельному удару. Йо не успел ответить: отвлекла пара маленьких ко-они, заплывших из коридора и потянувших молодого человека куда-то за пределы кухни. Отото ушёл, оставив Хао в одиночестве посреди опустевшей кухни.***
Прислужники Йомея привели парня в зал, где глава клана обычно проводил гадания. Васицу, куда притащили молодого человека, заливал тёплый интимный полумрак, открывая взору несколько настенных гравюр, настенные же полотна с каной и токоному с икебаной и курильницей для благовоний. Раньше, когда Йо ещё был ребёнком, вход в зал гаданий мальчику строго-настрого закрывали эти самый маленькие сикигами деда. Теперь же ситуация диаметрально противоположная: старик сам пригласил внука к разговору в место, доселе закрытое Асакуре-младшему. — Деда, — Йо несмело просунул голову в расписанные журавлями и деревьями сёдзи. Оммёдзи что-то вычислял с астрологической таблицей в сморщенных руках, и, когда внук заглянул, даже не повернул на парня головы, а просто проворчал: — Что попусту воздух сотрясаешь? Я видел, что ты идёшь. Садись, есть разговор, — Йомей кивнул на место на полу напротив себя. Парень, признаться, невзирая на свой возраст, всё ещё побаивался дедушку, точно Асакуре-младшему не двадцать один, а вечные восемь, и деда позвал его, чтобы отчитать за очередную проделку или за неуспеваемость в школе. Однако молодой человек всё же покорно прошёл в зал. Несмотря на утреннее время, в зале царил искусственно созданный ширмами, что закрывали из весёлый солнечный поток из окон, полумрак, который зыбко силился развеять тусклый неровный обманчивый свет от десятка расставленных по комнате свечей. Йо удивился: как деда, с его-то зрением, может работать в такой темени, и, главное, зачем? Но задавать лишние вопросы молодой человек не рискнул: знал, что себе дороже выйдет, и потому только прошёл в зал и сел на положенное место — перед стариком, в сэйдза, несмотря на предполагаемую неофициальность предстоящего разговора. Просто строгий старик, невзирая на преклонный возраст, — меньше чем через месяц Асакуре Йомею исполнится восемьдесят один год! — всегда неуклонно принимал именно это положение, и уж точно не поймёт и не погладит по головке внука, если молодой здоровый парень пренебрежительно отнесётся к национальной традиции. — Какой разговор, деда? Что-то случилось? — встревоженно, но максимально осторожно поинтересовался Йо. — Случилось. У меня внук растёт на удивление своенравным бараном, — сурово выдохнул старик, продолжая после небольшой паузы: — Я смолчал, когда ты начал высказываться о смерти Хао, упрекая нас, — свою семью, — в равнодушии и жестокости. Смолчал, думая: «бедный мальчик, на его долю выпала слишком тяжёлая участь, — сойтись в схватке один на один с сильнейшим и опаснейшим врагом в таком юном возрасте». Я смолчал, когда ты отпустил Анну-тян, наплевав на то, что эта девочка выбрана тебе в невесты мной и Кино. Смолчал, когда узнал, что ты несколько месяцев под моим носом наведывался в храм Асакуры Хао, несмотря на строжайший запрет, — «Йо не повредит набраться сил, ничего страшного не случится» — думал я тогда. Но теперь я молчать не буду. Это уже переходит все допустимые границы, Йо. В конце концов, это откровенная низость, и я не собираюсь ей потакать. Парень оцепенел напряжённой настороженностью, не понимая, что такого страшного сделал. Первая мысль — Хао. Неужели дедушка узнал об их связи? — нет, тогда бы Йомей церемониться со старшим внуком бы не стал — выставил без промедлений и разговоров. Но что тогда, если не это? — Я не понимаю, о чём ты говоришь, деда. Какая низость? — с искренней растерянностью спросил Асакура-младший, чем вызвал только больший гнев дедушки: — Поверить не могу, что мой внук докатился до такого, и теперь смеет в глаза мне лукавить, изображая непонимание! Микихиса слишком мягок к тебе. Отпускать тебя в Токио было ошибкой. — Да я правда не понимаю даже, о чём ты говоришь, деда! — возмутился Йо. — О чём я говорю, неблагодарный внук? А я скажу: сегодня я по просьбе Кино провёл гадание. Ками открыли мне, что в Тамао зародилась жизнь. Из всех домочадцев ты общаешься с ней теснее, чем кто-либо. Как ты посмел обесчестить несчастную девочку?! Как ты посмел пойти против своей семьи?! Как ты посмел воспользоваться почти своей сестрой?! Вы же выросли вместе! — гремел Йомей, пока Йо силился уложить в голове суть выговора и понять, за что старик вообще сейчас его распекает на чём свет стоит. — Но как… Мы с ней ведь всего лишь один раз… — растерянно пролепетал парень, всё ещё не в силах поверить в услышанное. — Этого, к твоей гордости, оказалось достаточно, — хотя повод для гордости сомнительный… — сквозь зубы выдохнул старик, продолжая причитания и ворчания с новой силой: — Это надо — опуститься до такого! Вот не послушал меня Микихиса, — отпустил тебя в этот дрянной город с гнилыми людьми, — и вот вам, пожалуйста! Мой внук вытворяет такие неслыханные низости! Ну ничего, на твоё счастье у меня есть знакомый каннуси, и свадебную церемонию можно провести без лишних промедлений. — Что? Какую ещё… — опешил молодой человек, не очень веря в реальность происходящего. События развивались слишком стремительно, неслись галопом, за которым не поспевал разум. — А ты как хотел? Думал, напаскудил — и в кусты?! Нет, паршивец, так не выйдет. Ты женишься на этой девочке без всяких пререканий. В следующий раз думать будешь, — отрезал Йомей. — Но я… Я даже не… — проскулил парень, но дедушка не дал договорить: — Ещё скажи, что Тамао сама тебя принудила к этому! — Но ведь практически так и было… Я… Она была так неожиданно настойчива, что я даже не… — начал объясняться молодой человек, но Йомей и слушать не пожелал и просто выгнал внука с глаз долой: — Довольно, я не желаю слышать это всё. Ты меня разочаровал, внук. Видимо, твоя одержимость им оказалась серьёзнее, чем я опасался, и не прошла даром… Иди прочь, я устал от тебя. Иди и не вздумай растрещать об этом разговоре Тамао, не расстраивай девочку — ей ни к чему волнения и переживания на раннем сроке. Молодой человек покинул зал для гаданий, дрожа от негодования, обиды и растерянности. Негодование разбирало по большей части по мере осознания несправедливости ситуации: только ведь освободила его Анна, — появилась Тамао, и самое паршивое — Йо не собирался с ней спать! Она отважилась на такую неслыханную настойчивость, воодушевилась, загорелась желанием выйти на новый уровень отношений с парнем, но расстроилась, когда увидела, что молодой человек не хочет её. Женские слёзы Асакура-младший переносил с переменной стойкостью: если плач Анны парень мог наблюдать часами с выражением полного безразличия, в которое иногда примешивалось лёгкое удивление (ведь итако никогда никому не демонстрировала свою слабую сторону); то Тами он не мог позволить плакать по его вине. В конце концов, как совершенно правильно отметил Йомей, — Йо испытывал особенную нежность к Тамао, почитая девушку за сестру, забывая даже временами, что Тамамура таковой ему не приходится. Нутро бушевало обидой при мысли, что его снова к чему-то принуждают, да не к чему-то, а к повторному убийству Хао! Мгновенно всплыли в памяти моменты их единства: вот они бродят под звёздами, спрятанные от всего мира под звёздным плащом ночи — их главной и самой надёжной сообщницы. К сожалению, к огромному, сука, сожалению, — Йо хотел злиться, кричать и реветь от злости и ненависти, которыми отравилась его кипящая кровь. И как он теперь будет смотреть в глаза аники? В его уверенные и такие спокойные глаза, которые пообещают: всё будет хорошо, потому что это Хао — с ним всё всегда будет хорошо, обязательно. Правда ведь? — Конечно, отото. Всё будет хорошо. Ты ведь веришь мне? — Хао вновь появился из ниоткуда, мягким ветром налетая на брата сзади и ласково разворачивая его к себе лицом, чтобы обнять и прижать к себе нежно-нежно, крепко-крепко, — так, словно не хотел больше никогда отпускать. — Аники! Откуда ты здесь? — задохнулся от радостной неожиданности Йо, прижимаясь к брату, что было сил. Хотелось верить, что с Хао любые напасти ни по чём, что с Хао ничто больше не расстроит Асакуру-младшего. — Аники, я… Меня… Я должен… — Йо не знал, как выразить весь шторм чувств, который бушевал внутри: слишком многого хотелось одновременно — и плакать, и отдаваться поцелуям бездумно, безостаточно, бесстрашно, безумно и безгранично, бесстыдно. И мы будем пылать ярче гаммы с омегой И прочь от земли, и тут места нам нету И небо теперь не предел, не помеха Умрём, но останемся в вечности эхом Пылать ярче гаммы с омегой И прочь от земли, и тут места нам нету И небо теперь не предел, не помеха Умрём, но останемся в вечности эхом Сквозь ладошки ускользает время И каждая песчинка на вес золота От марта до апреля. Мы поделили мир бы поровну, Но я опору потерял и в пол давлю педаль, теряя управление И я ещё раз попрошу тебя, отдай, отдай мне в руки Не жалей и отдай хотя б ещё немного времени — Я знаю, отото. Я тоже, и, кажется, сейчас самое время, чтобы сказать это: Йо, я тоже тебя люблю. Всё будет хорошо. Только верь мне, ладно? — Хао прижимал к себе брата мягко, осторожно и уверенно. Температура аники больше не казалась огненной, уничтожающей, а лишь тёплой, уютной, мягкой и успокаивающей, надёжной и такой ласковой, обещающей успокоение посреди апокалипсиса. И больше всего на свете хотелось поверить аники, поверить, что это возможно, но всё ломала через колено мысль о том, что… — Аники, я не могу. Так нельзя. Она же… Она ведь носит под сердцем моего ребёнка, — моего ребёнка, - понимаешь? А я… я просто убью их, если буду с тобой. Пр… прости, аники, я… я не могу выбирать между ней и тобой, — и, умоляю, не вынуждай меня, — Йо говорил тихо, сбивчиво и взволнованно, понемногу ослабляя свою хватку, которой вцепился в аники. Что-то разбилось. Иначе почему в ушах стоит такой звон? — Хао выпустил брата из своих объятий, отпустил в воздух, отпустил в Лету, чтобы там Йо затерялся, чтобы тёмные мёртвые воды поглотили его, сожрали, убили, но не отдали Тамао. Оммёдзи не понимал, сон это или явь. Не понимал, насколько реально всё происходящее. Не понимал, действительно ли в доме так холодно, или это холодно не в доме, — в его душе. Вдруг стало очень страшно, крик-рёв застрял в горле комом. Способность сфокусировать мысль хоть на чём-то отказалась от дальнейшего взаимодействия. Как и он. — тоже отказался, перечеркнув всё, что было, будет и могло бы быть. И, чем глубже погружался в дебри подобных мыслей, с чем бóльшим упоением зарывался оглушительно-немым рыданием, прокручивая ещё раз произошедшее с феноменальной детализированностью, — тем гуще и горячее становился предательски ускользающий такой необходимый сейчас, воздух, каждую возникающую по ошибке мысль раскалывал на двоих близнецов вопль боли. Как же так? Что… что произошло? — Хао задыхался раскалившимся от высокой температуры, воздухом; грудь теснили, вознамерившись вырваться прочь, рыдания. Сердце начинало разгоняться; Хао — задыхаться, так, что в какой-то момент появилась уверенность в неизбежности собственной смерти. Вот прямо здесь, — посреди лестницы на пути в свою комнату. Ноги ослабели этой мыслью, и показалось, что сейчас они окончательно подведут, и… что? — и всё. Смерть, на этот раз окончательная, потому что вечно везти не может. И это вызывало новый приступ испуганных рыданий. Кто бы мог подумать: Хао, практически подчинивший смерть, сейчас плакал, потому что безумно боялся вдруг умереть, — что это, если не шутка? Нет. Это невыносимо. — Хао никак не мог успокоиться: непослушные руки охватил нещадный тремор; дыхание и сердцебиение упорно не желали нормализироваться, словно бы поспорили друг с другом, что быстрее убьёт оммёдзи, но быстрее всего были его мысли. Хао не мог находиться в доме: просто не находил себе места, — что-то взбудораженно-неспокойное внутри гнало в постоянное движение, словно акулу. Асакура-старший вышел в вечереющую улицу, — в успокаивающую прохладу летнего вечера. Уже стемнело. Мрак укрывал Хао в своих мягких объятиях, — тех, которые ему не дал вдоволь брат, зато ночь парень мог пить, сколько ему угодно. Брёл по темноте бездумно, слепо, не разбирая, да и не зная, вообще-то, дороги, ведь шёл не куда-то, а просто шёл, желая раз навсегда затеряться среди темноты, лишь бы не останавливаться. Потому что остановиться — равно умереть, равно дать фору всей той невыносимой хтони, которой задыхался и от которой, наконец, убегал, пытался, по крайней мере. Но побег был обречён на неудачу потому хотя бы, что Хао сам снова и снова возвращался к мыслям о Йо и Тамао, о ребёнке, которого носит девушка, и о том, что ненавидел этого ребёнка. Но… так нельзя — это ребёнок Йо. Это выбор Йо. Это смысл жизни Йо. А значит, и Хао. Парень так забылся этими горькими удушающими мыслями, которые просто незаметно увлекли его своим потоком, что сам не понял, как и куда забрёл. Очнулся, только почувствовав яростный поцелуй окатившей воды, — стихия была так неистова и озлоблена, прямо как его мысли, что на какое-то мгновение молодой человек даже допустил, что только лишь вода и способна подарить утешение его сожжённому температурой, телу. Хао решил искупаться, и, желательно, больше не выходить из воды. Неспокойная стихия ревела неистово, оглушительно, — удивительно, как оммёдзи мог не услышать её рыданий раньше. Неужели настолько погрузился в свои мысли? Всё правильно: Ад — это не огненная геенна. Ад — это ледяная пустыня, где персональное испытание Хао — выжить в условиях отравляющего одиночества и холода. Йо подарил себя Тамао? — Значит, Хао подарит себя яростной воде. И тогда начнётся заслуженный отдых.***
Ну вот и всё. М… Даже почти не о чем сожалеть, надо же… Наверное, я просто жил скучную жизнь. Хотя теперь это уже не имеет никакого значения. Йо, спасибо за то, что ты был со мной, пусть и ничтожно пусть и ничтожно недолго, — я постараюсь помнить эти бесценные мгновения до самого конца. Наверное, это и называется счастьем — когда понимаешь, что есть моменты твоей жизни, в которые бы возвращался снова и снова. И у меня есть такие, — каждое мгновение, в которое ты дарил мне улыбку или поцелуй или робкий взгляд. К сожалению, я наговорил тебе бессчётное количество холодных и равнодушных слов, но так и не смог, как следует, сказать, что… Йо, я люблю тебя. Хао уже ощутил мощный и болезненный удар озверевшей воды, что сбивала с ног, — и хорошо: оммёдзи чувствовал невероятную физическую усталость, будто пробежал полосу препятствий по пересечённой местности. Ноги болели и ныли; ладони саднили, словно разодранные в кровь; сердце стучало автоматной очередью и тоже отдавало болью от быстрого темпа своей безумной гонки. А вода обещала успокоение и долгожданную свободу от горечи разочарований в мире, в людях, в судьбе и её несправедливости, ироничности и озлобленности. Остервенелый поток яростно сбил с ног. Хао ушёл под воду, уже иначе слыша и рёв воды, — главной и единственной подруги, которая старалась влюбить в себя оммёдзи, заливаясь в рот, нос и глаза, — наполняя Хао, чтобы стать одним целым с ним. Сил, да и желания, на борьбу с бешеной стихией у молодого человека не было. Он выбрал финал. Не всем сказкам суждено по окончании подарить героям долгую и счастливую жизнь. Post scriptum: состояние Хао с уверенностью в неумолимой неизбежности сиюминутной смерти (после слов Йо о том, что они не смогут быть вместе) — так я пыталась описать паническую атаку, которая разбила Хао в моменте, но мне, к счастью, не знакомо это состояние. Поэтому я приношу свои извинения всем, кто встречался с этим и нашёл моё описание оскорбительно-карикатурным и неправдоподобным. Буду безмерно благодарна, если поделитесь своими замечаниями в отзывах. Также я благодарю всех за знакомство с данной частью. Надеюсь, глава доставила удовольствие. Помните, что я буду бесконечно благодарна, если поделитесь при желании своими впечатлениями от главы🤍🌸🤍 И, так как разовый предел главы в десять страниц достигнут, засим прощаюсь с вами до 21.03. 2024. — увидимся на этом же месте.🤍🌸🤍