8 июля 2000 года.
Небо быстро и непреклонно светлело: ночная мгла стремительно рассеивалась, как и ужас Рена от собственного положения, по мере того, как чуть пьяные молодые люди подходили к гостинице. — Колючка, — самую малость расшатанным громким голосом обратился Хао к спутнику. — М? — Колючка, а ты, получается, и не такой му-удень, каким я тебя считал? — чуть подвывая, заметил Асакура. — Н-да? И с какой радости мне подобные комплименты? — с усмешкой прищурился почти трезвый Тао. — Как с какой? Ты же прилетел, хоть и говнился сначала, как… как… как сук… Нет, хрень какая-то, не так, подожди… Как кобель, вот! Но послушай меня сейчас вним… вним… внематочно, вот: с Хоро играть нельзя, ты меня понял? Понял меня, или не понял? — Хао подошёл к Рену почти вплотную и, напирая грудью, сурово продолжал: Он, на самом деле, ранимый и нежный, поэтому если намерен поиграть на его чувствах, я… Эй, ты меня вообще слушаешь? — Нежный… Хоро — нежный… Нежный… Как… как ландыш снежный! — давясь от разбирающего смеха, выдавил Рен чуть не плача, но покатывание со смеху было быстро пресечено строгой затрещиной от Хао. — Совсем сдурел, засранец?! — взревел китаец. — Тебе сколько лет, Рен? Тр… Тири… Тырнадцать? Будь серьёзнее, о важных вещах с тобой разговариваю! — чуть повысил голос Хао. — Брату своему будешь мозги любить, затрещины раздавать, если вам нравятся такие игры, а меня не смей трогать, козёл! — рявкнул Рен. — Да ладно-ладно, чего ты такой нервный-то, Ренни? — постарался свести на нет Хао. — Ты нарушаешь моё личное пространство, а это всегда, знаешь ли, несколько неприятно, — буркнул Рен. — Мне, что, извиниться перед тобой? — сухо прошипел оммёдзи. — Можешь попробовать. Любопытно будет на это посмотреть, — усмехнулся китаец. — А потрахаться тебе не завернуть, золотой? — прорычал Хао. — Фу, как грубо… И как Йо может быть комфортно в твоём обществе? Хотя… В последнее время он, кажется, предпочитает жену брату? — проговорил Рен. — Колючка, ну сам провоцируешь меня на то, чтобы я тебе шею свернул и уши бантиком завязал, — вмиг протрезвел оммёдзи. — Да я серьёзно по-дружески интересуюсь, без всяких. Ты мне помогаешь, я не хочу оставаться в долгу, вот и пытаюсь вывести на разговор по душам, — спокойно выдохнул китаец, поднимая ладони в воздух. — «Разговор по душам»? — умилился Хао, — Это ты так очаровательно хамство обозвал? Я твой поклонник, колючка… — усмехнулся Асакура, щуря глаза-омуты, точно довольный кот. — Ты не первый, и не последний. Смотри не влюбись, а то знаю я вас, заднеприводных, — с полным осознанием того, что хорош, но не самодовольством, сдержанно кивнул китаец, чуть усмехнувшись. — Жаль тебя огорчать, Ренни, но вынужден напомнить, что занят, — с грустной улыбкой коротко выдохнул Хао. Занят, ну да, как же… Он едва ли имя моё помнит… Кого я обманываю? Хотя, с самого начала же знал и готовил себя к тому, что так и будет. Йо просто ни в кого до этого не влюблялся, вот и отозвался так чутко на меня. Молодые люди, тем временем, сохраняя мрачное молчание, которое легко застыло в прохладном утреннем воздухе, приблизились к гостинице и зашли, силясь не шуметь, чтобы никого не разбудить. Однако как бы парни ни старались, не получилось: в гэнкан вышел заспанный и крайне недовольный Йо: — Вы чего вошкаетесь тут? Идите спа-ать! — зевая, протянул парень, — Подождите-ка… Вы, что, были не дома? Хао? Почему вы оба в уличной одежде? — Да. Мы решили прогуляться до идзакая, заодно поболтали по душам. Нам обоим не спалось, — махнул рукой Рен. — М-м… Понятно, — сухо хмыкнул Йо, задержав взгляд на Рене чуть дольше, чем следовало бы. — Ладно, я не завтракал. Есть молоко? — выдохнул Тао, сходу развевая застоявшееся напряжение. — Молоко? Наверное, нет… У нас никто не пьёт молоко, я схожу сейчас. Придётся немного подождать, — чуть растерянно развёл руками Йо. — Не нужно, я схожу. Это ведь мне требуется, — выдохнул Рен. — Не потеряешься? Мы живём на самом отшибе, даже до ближайшего супермаркета далеко, — заметил Йо. — Меня проводит Хао, да, Асакура? — скупо улыбнулся китаец, обращаясь к оммёдзи. — Ага, пойдём, — быстро сориентировался шаман, отправляя руки в карманы.***
— Ну и что это было? — прищурился Хао, едва они вышли в утро, постепенно напитывающееся солнечным теплом и светом. — Да сам ведь уже прочитал ответ в моём сознании. Говорил же, что не люблю оставаться должником, вот и подумал: почему нет? Ты делаешь что-то, чтобы я не сильно загонялся с Хоро. Вот и всё. Не одному же тебе убиваться по Йо, пусть он тоже хоть немного пострадает, а то ходит больно довольный, — смотреть противно, — усмехнулся Тао. — Дерьмовый ты, однако, друг, колючка, — не постеснялся заметить Хао. — Не за что. Не обольщайся: молоко тоже нужно купить, и нет, ты мне неинтересен, трахай своего Йо, на меня не смотри. Видел, как ты изучал меня ещё в идзакая, — довольно объяснил Рен. Чёрт… Это нормально вообще, что мне нравится его внимание? Ну да-ну да, осталось только волосы покрасить в синий, и о девушках можно забыть. — Не утрируй. Твоя реакция совершенно нормальна: всем людям приятно выгодно отличиться от других, и ориентация здесь совершенно роли не играет, — спокойно заметил Хао с лёгкой усмешкой. — И как только твои прихвостни терпели тебя? Это слегка неприятно, — понимать, что ты перехватываешь каждую мысль окружающих раньше, чем она появится на языке, — сдавленно и как-то глухо заметил Рен. — «Слегка неприятно», малахольный мой, это шкондыбать ранним утром за чёртовым молоком после пяти-шести бессонных ночей, а эмоциональное состояние, как ты выразился, моих прихвостней, не выдержишь ни ты, ни кто-либо из вашей сопливо-наивной компании простодушных дурачков, — усмехнулся Хао. — Что, даже Йо? — чуть удивился Тао. — Любопытно узнать, почему такое особенное внимание к персоне моего очаровательного отото, — прищурился оммёдзи. — Мне тоже непонятно, почему все в нём едва ли не второго Иисуса видят, — задумчиво выдохнул Рен, обращаясь скорее к себе, нежели к всезнающему спутнику. — Зависть тебе не к лицу, колючка, — коротко заметил Хао. — Окстись, волосатик, какая зависть? Завидовать тому, что Йо — мечтательный рассеянный олух, который даже невесту не смог удовлетворить, когда ей это было нужно? Ну, честно говоря, сомнительный повод для зависти… — Я пропущу твои слова мимо ушей лишь потому, что, как оказалось, иногда ты бываешь нормальным парнем, — сдержано-звонко уронил Хао в приятный утренний воздух. После этого комментария оммёдзи разговор стал чуть менее оживлённым, но, как ни странно, Хао был инициатором возобновления диалога: — Ну и как ты планируешь уложить Хорокея? У тебя есть план, тактика? Хоть примерный набросок дальнейших событий? — поинтересовался, чувствуя, как чуть немеют от холода пальцы, цепко сжимая ледяную бутыль. — Уложить? — Ага, в кровать, — довольно кивнул Хао, с какой-то подозрительно восторженной радостью. — Я не буду отвечать на этот вопрос, — сдавленно и потому тихо, прохрипел Рен. — Понадеешься на то, что его легко споить, — с высокой долей вероятности ошибёшься и опьянеешь первым, — заметил Хао. — И что в таком случае мне делать? — Перво-наперво хотя бы попробуй не напиться раньше, чем он, — ничего сложного, просто по такому случаю, если попросишь, я дам тебе одну таблетку. — Что за таблетка? — с подозрением в настороженном голосе выдохнул китаец. — «Pancreatin.» — это ферментативный препарат, который ускоряет процесс расщепления токсических веществ и поддерживает работу пищеварительного тракта. Проверенное и безопасное средство, можешь не беспокоиться об этом, — выдохнул оммёдзи. — Звучит как реклама, и это настораживает, — заметил Рен. — Тогда удачи, но Хорокея ты не перепьёшь, можешь даже не пытаться. У тебя только один вариант: перестать уже изображать барана и согласиться на мою помощь, — устало выдохнул Хао. — С чего такое рвение? Ты только недавно был нашим врагом, а теперь вот в пощники набиваешься… — отозвался Рен, не оставляя сдавленно-недоверчивого тона. — Ну, скажем так: у меня есть свои причины, по которым я чувствую ответственность за благополучие Хорокея, но тебе не нужно об этом думать. Можешь считать это моим личным закидоном, — уклончиво выдохнул оммёдзи. — Йо, разумеется, знает об этом закидоне? — усмехнулся Тао. — Ревнуешь? — с улыбкой вскинул брови оммёдзи. — Я так понимаю, если продолжим такими темпами, то скоро мы уже будем говорить это друг другу не в шутку? — без восторга вздохнул Рен. Наконец, в нежных, но пока скрытных утренних сумерках показалось здание гостиницы, одетое в кокетливо-сонный флёр юного тумана, что опутывал крепкие своды здания неосязаемой тканью ночной сорочки. Хао сбавил темп и, обхватив спутника со спины за шею, мягко и хищно прошептал на самое ухо, прикусывая мочку: — Какие шутки, родной? У нас с тобой вообще всё серьёзно. Здесь никто не шутит. Рен оцепенел на месте, не представляя, что ещё взбредёт в явно не нормальную голову этого экстравагантного психа в следующую секунду. Хао усмехнулся мыслям китайца и отпустил, чтобы заметить: — Называть меня экстравагантным психом, даже мысленно, — очень грубо. Я надеялся, что мы переросли этот этап наших отношений… — Че… чего? Ты совсем ненормальный?! Такое вытворять посреди улицы! Псих! Просто ненормальный! У тебя вообще тормозов, что ли, нет?! — Да я же пошутил, Рен, угомонись! Чего ты так взъелся-то? Мысли какие-то запутанные у тебя, — надо же, ты хорошенько испугался. Но то, что уступаешь мне по уровню фурёку, тебе не позволит признать огромная гордыня, а значит, ты испугался не того, что я внезапно нападу, лишая тебя шанса победить в честном бою, — нет, твоё самолюбие в принципе не допускает мысли о поражении кому-либо, даже мне. А значит, ты испугался не этого. Чего тогда? — рассудил Хао, прищуривая глаза-омуты, в которых тонул целый мир. Несколько секунд Асакура вслушивался в сознание спутника, и, по мере этого, тонкие губы оммёдзи растягивались в улыбку всё сильнее. — Неужели? Ну, комплимента лучше мне ещё никто не делал, — усмехнулся Хао мыслям китайца. — Я же запретил лезть ко мне в голову, чёртов ты ублюдок! — чуть ли не взвизгнул Рен. — Да ладно-ладно, расслабься, я не расскажу Хоро о том, что у тебя на меня поднялось настроение, — довольно усмехнулся Хао. — Я… Это просто… У меня… Урод ты, Асакура, и не собираюсь я перед тобой оправдываться! — Интересное наблюдение, надо будет сказать Хоро, что у тебя встаёт, когда кто-то шепчет на ухо, — совершенно не стесняясь, заметил Хао. — Я тебя убью, ублюдок, — прорычал Рен. — Ни к чему разбрасываться угрозами. Если у Йо не получилось, думаешь, ты справишься? Заканчивай беситься, пойдём домой. Я никому не расскажу, обещаю. В конце концов, мне не четырнадцать, чтобы подобное как-то развлекало меня. Пойдём, — устало-спокойно выдохнул оммёдзи, чуть поворачиваясь к спутнику.***
Наконец, молодые люди подошли к стенам гостиницы в последний — финальный — раз. — Мы дома! — оповестил Хао, когда оба вошли в гэнкан. — Не вопи, Асакура, Хоро ещё наверняка спит! — осадил Рен. — Какая прелесть. Ты уже заботишься о нём. Я бы не был так уверен в собственной ориентации, Рен-ни, особенно с учётом новых обстоятельств особенно щепетильного характера… — посмеиваясь, но старательно пытаясь скрыть это, заметил Хао. — Ты же пообещал, тварина ублюдочная… — Что я пообещал, родной? — спокойно проронил Хао. О да, ему нравилась растерянность Рена, он упивался ею. — Что трепаться об этом не будешь, сволочь. Было и было, что теперь-то… Сам же сказал, что не маленький и не станешь уделять этому такое значение. И вообще, разве ты не привык ещё, что тебя все хотят? — глухо и сдавленно проронил Рен. — Что происходит? Аники, о… о чём Рен говорит? Вы… У вас что-то было?.. — замер Йо, выйдя в гэнкан и услышав обрывок разговора. — Йо, не слушай этого дурака, он так напился, что до сих пор не отошёл. И, главное, я ему говорю, что градус понижать нельзя, а он всё своё. Не успел разобраться с сетю, орёт, красавец: «Теперь саке!», и вот хоть говори ему, что сетю крепче, хоть не говори! Ну баран бараном! — Ах ты клоп с ушами! Я тебя сейчас нашинкую на сашими, уродец! Ты что несёшь вообще?! — взревел Рен, хватаясь за гуань дао, что так удачно оставил вчера в гэнкане. — Рен! Ты в своём уме вообще?! — прикрикнул Йо. — Да, Рен, совсем поехал уже? — обрадовался заступничеству брата оммёдзи, но, как оказалось, рано, потому что… — Тами ведь ещё спит, а ты со своим гуань дао её разбудишь! Моей жене нельзя нервничать, так что прекрати и убери оружие, пока она не проснулась и не спустилась! — радость Хао развеялась пеплом по ветру враз, словно её и не было, оставляя только какое-то опустошённое разочарование бесцветной горечью на языке. Хао готов был снова пойти в идзакая, да вот только второй раз за сутки — это перебор, что оммёдзи понимал. Ещё и не с кем было идти: у Рена с Хоро свои планы, а одному — ну, это уже что-то с намёком на алкоголизм… — Ага, прости, — пробормотал Рен, даже не вникая, за что извиняется: всё перекрыло сострадание Хао. На оммёдзи было больно смотреть. Услышав ответ брата, молодой человек вмиг потерялся и сник, сделался каким-то бесцветным, блеклым и неживым. — Потерялся.***
Рен был не из тех людей, которые долго ходят вокруг да около, и поэтому за ужином прямо предложил Хоро отметить встречу: — Ты… хочешь выпить… со мной? — неверяще и глухо, чуть слышно прохрипел северянин, не осмеливаясь сделать лишний вдох в присутствии китайца из опасения зайтись кашлем. Рядом с Реном каждое дыхательное движение обжигало болью, ротовую полость заливало что-то едко-горькое, поэтому Хоро было непросто говорить. — Да, ты не хочешь? Я просто подумал, что… кхм… Мы-ы… Мы… да что ж такое! Прости, так что, давай? Я уже всё купил, расскажешь, как у тебя дела, — Рен что-то никак не мог собраться. Сознание, как назло, цеплялось за совершенно не нужные сейчас вещи: «Хоро как-то похудел», «У Хоро губы очень бледные, ещё и искусанные», «голубые глаза — не голубые, а красные, наверное, он мало спит или часто плачет. Из-за меня». Китаец хотел улыбнуться другу — не получилось, — как можно заставить себя улыбаться, когда перед тобой живой труп, и впору не улыбаться, а петь молебны и читать проповеди? Вместо ответа северянин посмотрел на Рена — так благодарно, счастливо и чуть обиженно-негодующе. О, китаец не был способен выдержать этот взгляд, который сказал больше, чем любые слова: в нём таяла, растекаясь по прожилкам чистой ледяно-голубой радужки, светлая благодарность; сияла, наполняя изнутри, спокойная благодарность за понимание, и, скрываясь на дне капелек зрачков, таилось негодование на самого себя и на обстоятельства жизни. Хоро понимал, он всё-всё понимал, — что Рен делает это всё из жалости к нему, может, из чувства долга, но не потому, что сам что-то испытывает. Это лишь временное представление, и после двенадцати, как в европейской сказке, карета обернётся тыквой, лакей превратится в собаку, а лошади разбегутся мышатами, которыми и были изначально, и платье Золушки примет свой истинный облик — станет лохмотьями. Это грустно, даже больно, — безусловно, но от понимания неизбежности метаморфоз легче не становилось, и из груди рвётся вместе с бушующим от ликования в присутствии Рена, лотосом, — вздох. — Эй, всё хорошо? — китаец легко сжал руку Юсуи в знак поддержки и заставил себя улыбнуться, посмотрев на друга,