Tesoro

Упыри Квинтэссенции и люди враждовали: в какой-то момент гули Пятого Элемента, явившие себя человеческим существам, начали вызывать у них страх. Люди тогда решили, что этих созданий непременно нужно либо подчинить, либо убить: слишком уж пугали те, кто был связан с такой таинственной силой, слишком многое они могли бы сделать, но, как ни странно, не делали. В какой-то момент человеческие существа, не сумев подчинить ни одного упыря Квинтэссенции, начали прибегать к помощи тех, кто был к ним куда ближе, тех, кто мог бы к ним подобраться безо всяких преград. Это был миг, когда жизнь обладателей силы Пятого Элемента внезапно пошла трещинами, тонко задрожала, а затем, жалобно скрипнув напоследок, развалилась на части. Их предали свои же, сородичи, которые, казалось, должны бы были понять и помочь. Именно тогда каждый гуль Квинтэссенции усвоил для себя, что доверять можно исключительно себе и, быть может, обладателям того же элемента, но более – никому… - Сюда! Он побежал сюда! Тяжёлое дыхание вырывалось из груди, тело, напряжённое и подрагивающее, нещадно болело, пересохшее горло горело, а глаза, наполнившиеся злыми слезами, спешно искали пути к отступлению. Маленькое существо, петляя вокруг домов и прилавков, силилось удрать, скрыться из виду и наконец-то где-нибудь осесть для передышки. Он молился. Всем и в то же время никому конкретному: голову заполняли лишь мысли о том, что, если его поймают, «свобода» закончится навсегда, сменится подчинением сменяющимися раз за разом хозяевам и отсутствием собственной воли. Он, как бы то ни было, этого не желал. Его родителей схватили совсем недавно: упырёнок помнил лицо собственной матери, кричащей и дрожащей, в малейших деталях. Они с отцом сопротивлялись, бились что есть силы ради защиты собственного дитя, но, поняв, что ничего уже не изменить, велели ребёнку удирать. Мать, изрядно потрёпанная, держала его лицо в своих тёплых ладонях, что-то шептала и плакала, а потом, крепко его обняв, вытолкнула через окно наружу, всучив в маленькие ручки рюкзак с заготовленными вещами. Куда позже этот ребёнок, уже изрядно подросший, поймёт, что родители его готовились к нападению заранее и, вероятно, знали, что живым уйти с куда большей вероятностью удастся лишь ему. Отец был дальше: там, на входе в их просторный особняк, он, не жалея ни сил, ни собственного тела, бросался на тот небольшой отряд отлова, который ворвался к ним какое-то время назад. Их семья, совсем небольшая, состоящая лишь из трёх человек, долгое время назывались воздушными упырями: с ранних лет Омега, успевший пожить до этого хоть немного счастливую жизнь, привык к тому, что его темные прямые волосы должны окрашиваться в снежно-белый и закручиваться вихрами, кожа должна оставаться светлой, глаза – серо-голубыми. Они когда-то жили в совсем другом месте, но с изменившейся ситуацией переехали. Теперь у маленького Омеги была совсем другая жизнь. Он должен был изображать из себя воздушного гулёнка, веселиться с соседскими детьми, ярко им улыбаясь. Новая семья не должна была вызывать подозрений, а потому все они старались завести как можно больше знакомств и проявить себя так дружелюбно, как это только было возможно. Что-то пошло не так. Омега не мог точно сказать, в какой момент его родители стали вести себя напряжённее, подозрительнее обычного; в какой момент его отец, обычно мало выражающий чувства, стал обнимать и целовать его едва ли не поминутно; в какой момент его мать перестала оставлять его одного, опасаясь за хрупкую жизнь. Отец Омеги был земляным гулем, а потому он, наверное, мог бы просто сбежать, оставив их, но не сделал этого. Он выбрал остаться с ними, со своими женой и малолетним сыном, становясь их опорой. Внешне Омега был похож на него: ярко выделенные скулы, прямой нос, каштановые волосы и серо-голубые глаза были совсем как у его отца. Маленький упырь обладал крепким высоким телом в свои годы, и этим он, несомненно, пошёл в обоих родителей. Вот только в моменты ярких эмоций взгляд его обострялся, становился пронзительно-пугающе белым, и это выдавало в маленьком Квинтэссенции его мать, от которой он и унаследовал свой элемент. Кожа его, начиная от предплечий и заканчивая кончиками пальцев, была сначала покрыта небольшими тёмными пятнышками, а потом и вовсе переходила в абсолютный чёрный: то было отличительной чертой каждого гуля Пятого Элемента, особо примечательной и с большим трудом скрываемой. Потому Омега носил длинные рукава, а на ладони натягивал перчатки. И пусть это выглядело странным, иначе было попросту нельзя - закрашивать подобные отметины возможным не представлялось абсолютно. Он любил их обоих, и знал, что они, его мама и папа, любят его также в ответ. Вот только сейчас он был вынужден их оставить и бежать. За ним гналось несколько упырей, и Омега старательно от них убегал, пока не почувствовал, как что-то, - и в тот момент его сердце замерло, - схватило его за ладонь и потащило в свою сторону. Он закричал, но тут же был грубо заткнут чужой ладонью. - Тише ты, - прошипел неизвестный, притягивая к себе ребёнка Они находились в одном из тёмных тупиков между домами: незнакомец, недолго думая, потянул Омегу в сторону мусорных баков, подтолкнул за один из них, а затем и сам шагнул следом, устало приваливаясь к грязной стене. Метки Омеги ничего не скрывало: отлов, как то обычно и бывало, настиг их неожиданно посреди раннего утра, когда упырёнок ещё нежился в мягкой постели, будучи в одних лишь пижамных штанах. И пусть волосы его оставались ослепительно-белыми, а глаза горели небесной синевой, ничто не могло сейчас прикрыть тёмную кожу рук. Резко проснувшись, Омега только и успел, что накинуть на себя одну из растянутых футболок. Сейчас он, сидя в лёгкой одежде среди утренней прохлады, подрагивал; возможно, не столько от нее, сколько от нервного напряжения, скопившегося во всём теле, да от эмоций. Незнакомец скосил на него взгляд, но больше никак не двинулся. Омега слышал, как совсем недалеко от них пробежали громко переругивающиеся упыри - должно быть, его преследователи. Когда голоса их, наконец, перестали раздаваться где-то поблизости, неожиданный помощник громко выдохнул и, наконец, немного расслабился и обратился к маленькому упырю. - Они забрали твою семью? – вопрошает он, получая в ответ лишь молчаливый кивок. Незнакомец без особых эмоций фыркает. Он начинает копошиться, привлекая внимание Омеги: упырёнок замечает, что всё это время на руках его спасителя сидели плотные перчатки, скрывающие кожу до самых локтей. Одну из них тот, какое-то время повозившись, стянул, и маленький гуль смог увидеть чужие предплечья и кисти, сплошь покрытые тёмными пигментными пятнами. Эту же руку новый знакомый протянул ему, представившись: - Шайн. Выбираюсь иной раз сюда за продуктами, чтобы не умереть с голоду. Ты, должно быть, живёшь здесь? Неважно. Как твоё имя? - Омега… Шайн кивает. - Кто-то, кроме тебя и твоей семьи, называл тебя так? - Нет? Здесь меня называют Бризз, - маленький Квинтэссенция отвечает на автомате, и всё же он не может понять, почему этот человек настолько сфокусировался сейчас на ничего не значащей ерунде. - Отлично, - новый знакомый тихо хлопает в ладоши, - В таком случае, останешься Омегой. Мальчик только хмурит брови в непонимании, внимательно наблюдая за собеседником и абсолютно при этом не улавливая смысла их разговора. - Я живу в глуши одного из лесов: забавно, но по таким местам отлов пока не ходит, - продолжая ловить на себе чужой непонимающий взор, Шайн, откашлявшись, поясняет, - Я имею в виду, что ты можешь последовать за мной. Если у тебя нет чего получше на примете, разумеется. - О, - Омега удивлённо выдыхает. Он заставляет себя сдержать рвущиеся наружу эмоции: внезапно в разум десятилетнего упырёнка приходит осознание того, что он остался совсем один. Его мама и папа, что стояли друг за друга горой, предпочтут умереть вместе, но не остаться в слугах у людей. Он, должно быть, никогда их не увидит: эта мысль, словно гром среди ясного неба, разразилась в его голове и никак не желала уходить. Убегая, Омега не думал ни о чём кроме собственной жизни: так его учили родители – прежде всего спастись самому, а уж потом оглядываться назад. Оглянувшись сейчас, упырь понял, что вовсе не хотел бы этого делать, не хотел бы думать о единственных любящих его существах, тела которых, должно быть, уже остывают на пороге их поместья. Омега громко вдохнул, зажмурившись. Он постарался остаться внешне спокойным: и пусть покрасневшие глаза выдавали его с головой, он, в целом, мог бы назвать свою попытку успешной. Сфокусировав взгляд на упыре напротив, Омега, особо не думая, кивнул. Это был единственный вариант, который мог бы позволить ему остаться в живых. В конце концов, в одиночку, даже с рюкзаком, который мать напоследок всунула ему в руки (в нём, должно быть, лежало что-то, что могло бы ему помочь не умереть), он не протянул бы слишком уж долго. Однако этот Шайн, наверное, мог бы помочь. - Я согласен. Остаться с вами. - Чудно, - Шайн кивнул. Они сидели рядом, такие разные внешне и такие похожие по своей сути. Белые вихрастые волосы Омеги, не так давно повторно обесцвеченные, сейчас торчали во все стороны и напоминали собой какое-то забавное облако. Его глаза, обычно серо-голубые, сейчас не скрывались за линзами, и потому то и дело поблёскивали инеем. Он смотрел на Шайна с затаённой надеждой: очень уж хотелось, чтобы этот упырь не оказался обманщиком, чтобы действительно желал помочь, а не предал при первой возможности. Гуль, разместившийся рядом с ним, был не слишком низок и в то же время не слишком высок, про таких говорят: «среднего роста». Он, худой, с осунувшимся бледным лицом, сидел, привалившись устало к обшарпанной грязной стене. Выражение его было непонятным: словно измученная полуулыбка рвалась на его тонкие истрескавшиеся губы, да всё никак не могла появиться. Остроугольное лицо Шайна с одной стороны было полностью обезображено шрамом, большой отметиной, что начиналась под нижним веком, неширокой линией тянулась до левого уголка губ, а оттуда, будто следуя за лезвием метафорического ножа, идеально ровной линией устремлялась к скуле. То пространство, что было под этой «идеальной линией», разительно отличалось от других участков кожи: чуть более красная, менее ровная поверхность была на левой части чужого подбородка. Ещё одна линия, толстая, но куда более бледная и практически незаметная, тянулась вдоль чужой шеи, тонкой и хрупкой. Должно быть, именно из-за этого вся мимика Шайна была такой «однобокой»: та часть лица его, что пересекалась странной формы шрамом, оставалась практически неподвижной. Прямые волосы Шайна, цветом своим напоминающие тёмный древесный ствол, доходили тому до плеч. Гуль, как бы то ни было, почти всегда собирал их в хвост и распускал очень редко. Он, что удивительно, своим видом отнюдь не пугал: и пусть выражение лица его практически не менялось, голос, негромкий и охрипший, из разу в раз наполнялся множеством различных интонаций. Суровые карие глаза смягчались, стоило им опуститься на маленького гулёнка, и это вызывало в душе Омеги неясное, практически беспочвенное желание доверять. Потому он, подумав еще совсем немного, всё же вложил свою всё еще по-детски крохотную ладонь в чужие пальцы и мысленно согласился следовать за этим упырём. …Какое-то время спустя Омега смог в полной мере привыкнуть к своему новому существованию. Он старался не думать о том, что было в его жизни до того, как в неё пришёл этот странный упырь: в конце концов, Шайн, пусть и не подавал особого виду, старался о нём заботиться. Их местом жительства какое-то время служил деревянный домик, сколоченный не особо-то умело, имеющий множество щелей и дыр, но всё-таки способный хоть немного защитить от ветра. Его, как оказалось, сколотил сам Шайн около полугода назад: он, однобоко усмехнувшись, признал, что путёвым строителем не является, но способностей его вполне хватает на то, чтобы, как минимум, возвести стену и соорудить крышу над головой. Они находились где-то на территории воздушных упырей: в подробности Омега не вдавался, знал лишь, что в этих местах можно было встретить преимущественно воздушных и земляных; водные сюда не захаживали, а огненные упыри, настроенные по отношению к Квинтэссенции отчего-то особенно агрессивно, приходили лишь в составе отрядов отлова. Эти отряды состояли из нескольких упырей, которые желали подзаработать: и пусть официально не было учреждено ни одного предприятия, правители по большей части закрывали глаза на происходящее в своих землях. В конце концов, упырей Квинтэссенции было слишком мало: они в какой-то степени считались особенными и рождались необычайно редко. Обычно они были отщепенцами общества, ни принадлежащими ни к одной стихии: и пусть другие гули долгое время относились к ним как к равным, у существ Пятого Элемента, в отличие от остальных, попросту не было никакой защиты. Потому, оказавшись в трудной ситуации, упыри Квинтэссенции только и могли, что спасать себя самостоятельно, не надеясь ни на чью помощь. Именно это они и делали: Омега теперь отвечал за их быт и занимался домашними делами наравне со старшим сожителем. Шайн, помимо прочего, порой выбирался за продуктами в ближайшие города. Маленький гуль не спрашивал, как тот добывал их еду: в конце концов, никто не предложит сейчас работу кому-то вроде них, а потому, вероятно, Шайн воровал. Всё, что мог делать в моменты его выходов Омега – так это надеяться на то, что в этот раз, как и во все предыдущие, упырь останется незамеченным и спокойно вернётся в их маленькое убежище. Ещё в первый день своего пребывания в новом месте Омега распотрошил отданный ему ранец, обнаружив там то, чего, пожалуй, увидеть совсем не ожидал: помимо пары комплектов одежды и небольшого количества еды внутри лежали его маленький плюшевый чертёнок, карандаши и несколько блокнотов и книг для зарисовок, которыми Квинтэссенция регулярно до этого пользовался. Кроме того, на дне рюкзака гуль нашёл свою любимую книгу. Провиант они поделили на двоих и благополучно прикончили в несколько дней: ресурсы приходилось экономить, а потому есть помногу они не могли. Плюшевый чертёнок удобно устроился на одеяле: кровати в импровизированной хижине не было, а потому спать приходилось прямо на полу. И хорошо, что Шайну удалось однажды приволочь для них какую-никакую постель, чтобы хотя бы не мёрзнуть. Первые дни, когда Омега только-только пришёл на новое место, они засыпали в обнимку, греясь в объятиях друг друга и наслаждаясь единственным на тот недолгий момент в доме покрывалом. Книга в тусклой синей обложке, на которой золотым было нарисовано два силуэта, лежала там же, на мягкой «ложе». Бывало, что перед сном Омега брал её и разглядывал картинки: еще будучи маленьким ребёнком, он читал её так много раз, что вполне мог рассказать весь сюжет по памяти. Историю написала его мама: они тогда ещё жили в спокойной обстановке, а молодая гулетта Квинтэссенции была весьма продаваемым детским автором. Так, все её изданные книги оказывались на полке у Омеги, и он любил их все, но лишь одну выделял особенно. «Сказ о чертёнке и мальчике» был одной из первых работ его матери: возможно, не в достаточной степени оценённой и не слишком блистательной, но маленького гуля она однажды растрогала. Блокноты и книги для зарисовок Омега долгое время не трогал, оставив их внутри рюкзака: в царившей в его жизни суматохе как-то совсем не находилось времени для того, чтобы просто сесть и расслабиться. Даже не так: время-то находилось, но желания отчего-то не было совсем. Их жизнь в крохотной хижине протекала неторопливо и однотонно, и Омега, что уж скрывать, откровенно скучал какое-то время. Потом, однако, когда маленький гуль немного пообвыкся в новом месте, Шайн вызвался учить его бороться. И, о Сатана, это были самые веселые и в то же время самые печальные дни его жизни в этом маленьком деревянном домишке. Шайн своего маленького товарища не щадил: уматывал настолько, что к вечеру у Омеги находились силы разве что на то, чтобы доползти до своего уголка и, не чувствуя собственного тела, рухнуть и провалиться в сон. Это было сложно, но гуль, так или иначе, понимал, что просто обязан был учиться борьбе. В их положении иначе было попросту нельзя. В этом домике они прожили бок о бок почти четыре месяца, после чего до Шайна, нередко выходящего в город, донеслись слухи о том, что в скором времени отряд отлова, потерявший из вида всех упырей Квинтэссенции, нагрянет как раз туда, где он и Омега мирно соседствовали. Шайн в тот день вернулся взволнованным и дал Омеге указание собирать вещи как можно скорее. Им предстояло уйти совсем в другое место, ближе к той территории, которую сейчас занимали земляные упыри. Там, как они слышали, было спокойно: неконфликтные по своей природе, эти существа спокойно относились к странникам и принимали их. Именно такими странниками, безымянными упырями-путешественниками, Омега и Шайн и должны были стать… …Жизнь в новом месте проходила размеренно и тихо: гули выдавали себя за двух странствующих братьев, которые не против были бы осесть где-нибудь и найти постоянную работу. Так, Шайн смог устроиться на должность официанта в одном из заведений общественного питания; Омега же, который также не желал оставаться в стороне, был безжалостно отвергнут самим Шайном, который всё-таки считал, что ребёнок, проходящий через все эти события, не должен, как минимум, упахиваться с утра до вечера на работе. Волосы Омеги отросли, и теперь проглядывали их коричневые корни; решив, что для более правдоподобной легенды им с «братом» стоило бы выглядеть хоть немного похоже, гуль, испытывая некоторое сожаление, отрезал своего «кудрявого барашка», становясь теперь похожим на ежа, колючего и хмурого. Их занятия теперь проходили лишь по выходным: в остальные дни Шайн возвращался в их новое место жительства, - маленькую квартирку, - под вечер и просто засыпал. Омега, недолго думая, взял на себя все обязанности по дому. Теперь они могли законно обеспечивать себя едой, не рискуя попасться на воровстве. Так, страдая от скуки большую часть времени, в один прекрасный день маленький гуль всё-таки достал все свои канцелярские принадлежности . Он хотел сначала пролистать свои блокноты и, быть может, прочесть и вспомнить несколько своих записей, вот только при просмотре совершенно неожиданно наткнулся на текст, написанный знакомым почерком, принадлежащим уж точно не ему. Это была записка. Короткое письмо, которое оставила для него мама: Омега должен был найти его гораздо раньше, но обнаружил только тогда, до этого не решаясь прикоснуться к собственным блокнотам. «Мой дорогой Омега, Если ты читаешь это, мы с твоим папой, должно быть, уже далеко. Мне грустно это признавать, но мы, должно быть, больше никогда уже не свидимся. Поэтому, пожалуйста, выполни последний наказ, который я дам тебе: не ищи нас. Тебе дарован шанс на новую жизнь. И, как бы печально то ни звучало, тебе стоит оставить ту, старую, в далёком прошлом. Я не прошу тебя забывать, но прошу отпустить все тяготы и начать всё с начала. Мы верим, что ты обязательно с этим справишься. Ты знаешь, мне хотелось бы, чтобы однажды ты пошёл по моим стопам и начал писать. Я не могу заставить тебя, но, как бы эгоистично это ни звучало, все хотелось бы верить, что однажды ты, как и я, сможешь порадовать людей своими историями. Я, конечно, не могу знать, каким ты вырастешь и что ты полюбишь потом, а потому, не сомневайся: я приму тебя абсолютно любым. Начни новую яркую жизнь и проживи её так, как тебе нравится» Долгое время Омега не мог успокоиться: он больше не плакал вечерами, вспоминая теперь о прошлом с улыбкой, но мысли о том, что больше ничего этого не будет, вызывали у него приступы острой тоски, того печального сожаления о временах давно минувших. За небольшим окошком их крохотного закутка вился, скручиваясь в маленькие ураганчики, песок. На Адских землях не было сменяющихся времён года: граждане этих мест жили в постоянстве своих стихий. И если в обители воздушных постоянно дули холодные ветра, завывали на раздый манер и заставляли скрипеть деревянные стены их домика, то вот в месте, где жили гули земляные, всё было иначе. Редкие растения и ни одного существа кроме упырей, изредка возникающие «песчаные ветры» и абсолютная пустота. Здесь постоянно было тепло, даже в некоторой степени жарко, и Омега мог лишь порадоваться тому, что они с Шайном живут теперь в крохотной изолированной квартирке. Здесь были кровати, шкаф и прочая мебель, и это настолько контрастировало с их прошлым жилищем, что Квинтэссенция приходил в настоящий восторг… …они успели сменить еще не одно место жительства, и в конце концов снова природа встретила их в своих владениях. Последним местом, где Шайн и Омега жили вдвоём, оказался небольшой заброшенный домик в одном из тех лесов, что находились на территории упырей воздуха. Всё теперь было по-старому: старший гуль выбирался в населённые пункты за пропитанием, а маленький Квинтэссенция, подросший теперь уже на четыре года, помогал ему по дому. В один из дней, уйдя в город на очередную охоту за провизией, Шайн так и не вернулся. Омега прождал его несколько недель, питаясь тем немногим, что еще оставалось у них про запас. Вот только Шайн больше не приходил… *** Второй раз Омега проснулся практически перед самым отъездом. Всего лишь через четверть часа он, Терзо и Альфа должны будут сесть в салон большого автомобиля, подготовленного специально для них, а затем, спустя какое-то время, вся их компания будет доставлена в аэропорт, а оттуда они отправятся прямиком в Сиэтл, первый город из их списка. Он успел проститься только с Дельтой: остальные гули, вероятно, всё ещё мирно спали в своих постелях. Они, впрочем, вдоволь наговорились о предстоящей поездке еще вчера. Их разлука продлится недолго, всего неделю, но Квинтэссенция не мог не признать, что без остальных упырей будет скучать. Они уже сидели внутри машины: Альфа, рассматривая что-то в своём телефоне, буквально развалился на сидениях, его подёргивающийся хвост изредка задевал колени Омеги, но тот, как и всегда, не указывал огненному гулю на это. Терзо сидел напротив: его недовольство, казалось, витало в воздухе и ощущалось физически. Квинтэссенция не понимал, в чём дело: они вполне мирно закончили сборы, проверили всё по много раз. Были ли причины для волнения? Впрочем, вполне возможно, что недовольное лицо – стандартная реакция Терзо на любую поездку, а нервная проверка вещей – лишь следствие. Омега, подумав так, негромко усмехнулся. В застоявшейся тишине салона это прозвучало слишком громко, и оба спутника обернулись на Квинтэссенцию: Альфа смотрел с неприкрытым интересом, ожидая, очевидно, интересной истории, а Терзо глядел с непониманием. Омега только пожал плечами, вынул из своей дорожной сумки книгу в потрёпанной синей обложке и уткнулся в неё. Им предстояло почти четыре часа провести в поездке вместе с водителем, одним из работников духовенства. Затем – почти пятнадцать часов в самолёте, ещё один-два – на то, чтобы добраться до временного места жительства и, наконец, долгожданный отдых. Они выбрались заранее: еще три дня их небольшая компания будет просто осваиваться в новом месте, и только потом наступит дата выступления. Омега снял свою маску практически сразу, как только они отдалились от министерских стен: в конце концов, за их пределами он желал оставаться собой. Он расслаблено полулежал на одном из кресел, помахивая хвостом. Глаза его бегали по строкам маленьких букв: какое-то время Квинтэссенция пытался сосредоточиться на чтении, но взгляд разномастных глаз, направленный прямо на него, не давал ему окунуться в это занятье целиком. Наконец, потеряв терпение, Омега откладывает книгу и решает, что, пожалуй, стоило бы начать разговор. - Как тебе Мист? – вопрошает он, отчего-то не найдя других тем для беседы, - Совсем не такая, как ты, верно, ожидал? Услышав знакомое имя, Альфа вскидывается. - Она отличная! – говорит он, широко улыбнувшись, - И, эй, держу пари, что она тоже любит ужастики! Обязательно посмотрим вместе, когда мы вернёмся! Омега кивает. Мист, только-только пришедшая в мир людей, была заинтересована абсолютно всем, и ей, должно быть, понравился бы любой фильм: она попросту не видела людских технологий до этого. Должно быть, водная гулетта будет восхищена: её, кажется, абсолютно поразил Терзо, человек, которых у себя на Родине она практически не видела. Терзо после чужих слов только мрачнеет. - Само очарование, - хмуро говорит он и отворачивается в сторону окна. Альфа только недоумённо смотрит на Третьего, очевидно, не понимая причины такого мрачного настроя у Папы. Омега, впрочем, реагирует похоже: что это нашло на Терзо?... …Прошло около четырёх часов, когда их неожиданно разобщённая компания всё-таки была доставлена на место. Министерский водитель на прощание только хмуро кивнул своим пассажирам, выставил их вещи и спешно умчался куда-то вдаль. Это не было удивительным: служащие аббатства, так или иначе, относились к упырям, адским существам, с пренебрежением. Они, пожалуй, понимали, что один лишь удар острых когтей может враз взрезать их глотки, а потому справедливо опасались приближаться без надобности, однако не могли принять того, что должны этих созданий считать себе равными. Конечно, существовали и те немногие, что гулей считали существами ничуть не хуже людей: это в большинстве своём были именно Сёстры Греха, которых адские выходцы очаровывали. Омегу долгое время не любили особенно. Кто-то откровенно опасался «одного из упырей самой агрессивной породы», а кто-то относился к Квинтэссенции, как к универсальному лекарству, обычной вещи, не имеющей собственных мыслей. Секондо подобное охотно поощрял и позволял министерским таскать своего упыря по малейшей просьбе и сам нередко к нему обращаясь. Это прекратилось, пожалуй, тогда, когда к власти пришёл младший брат Второго, именуемый Терзо. Человек с повышенным чувством справедливости не мог терпеть подобного обращения ни с одним живым существом, и оттого в один момент запретил приближаться к Омеге с просьбами. Это было тем первым поступком, который Квинтэссенцию в Терзо очаровал: он в тот момент подумал, что с этим Папой им, быть может, даже удастся однажды сработаться. Так и вышло… Гул человеческих голосов ненавязчиво звучал где-то на фоне. Омега шёл в одном наушнике и сосредотачивался в основном на музыке, которая неторопливо лилась оттуда. Их небольшая компания уже прошла регистрацию и вскоре готовилась ступить на борт массивной железной птицы. Три человека – три билета и три посадочных места: два кресла, стандартно стоящих рядом и одно неспаренное, находящееся чуть впереди остальных. Стоило, пожалуй, решить, как они разместятся. Альфа и Терзо долгое время об этом переговаривались, и Квинтэссенция их почти не слушал. Но в какой-то момент чужие голоса, звучащие едва ли не под ухом без единого прерывания, начали его раздражать. - Ну так очевидно, - вступил в чужую беседу Омега, аккуратно прерывая спорящих, - Фронтмену полагается отдельное место, а мы вдвоём позади. Его предложение встретили два недоуменных взгляда. - Мы, вообще-то, не могли решить, кто из нас сядет с tesoro, - говорит Альфа, состроив обиженную мордашку, - Я не хочу сидеть в одиночестве, но Терзо желает видеть рядом тебя! Это несправедливо. Омега хмыкает. Действительно, гиперактивный Альфа, пожалуй, растратил всю ту серьёзность, что только в нём содержалась, еще во время их поездки: теперь ему наверняка хотелось подоставать кого-нибудь из своих немногочисленных спутников, но никак не сидеть в одиночестве. Квинтэссенция выдыхает. - Я понимаю, что Альфа порой может быть невыносим, - с усмешкой произносит он, глядя на Третьего, - Но ты уж потерпи его немного? Ну или, в самом деле, я могу остаться рядом с ним, а ты мирно проведёшь перелёт в одиночестве? Лицо Терзо после этого почему-то теряет всё своё оживление, а огненный гуль, громко хихикнув, внезапно меняет своё мнение. - Я передумал! – восклицает он, подняв в «сдающемся жесте» руки и с хитрой улыбкой смотря на Омегу, - Не хочу видеть ваши физиономии, проваливайте. Я сижу один. Квинтэссенция оборачивается к Терзо. Он, признаться, чувствует себя родителем малолетних детей, не желающих поделить между собой сладости: единственное, чего ему понять не удаётся – так это того, что данной сладостью в споре являлся именно он. - Ты будешь на это согласен? – вопрошает Омега, и, получив удовлетворительный кивок, прикрывает глаза и откидывается на спинку стула, полностью погружаясь в музыку и молчаливо ожидая, когда их пригласят на посадку.