Я рад, что ты здесь. В наших рядах уже давно не было такого пылкого сердца, как твоё.
Скьор, церемония наделения Довакина «даром» ликантропии, The Elder Scrolls V: Skyrim
— Я вас убью, клянусь Шором! — грозилась Вигдис, гневно потрясая светившимся, как солнце, одноручным клинком. — Укокошу к даэдровой бабушке, вот увидите! На мясной пирог пущу! И Скьора с вами заодно! Фаркас чесал в затылке, Вилкас хмурился, предусмотрительно сделав шаг назад от грозно сверкавшего в девичьем кулаке меча, Эйла же, виновато переминаясь с ноги на ногу, смотрела куда-то вбок, всем своим видом демонстрируя ярую заинтересованность в стоявшем неподалёку тренировочном манекене. Все трое, пусть и были нордами, в эту минуту куда больше смахивали на троих нашкодивших каджитят, которых бранили за разбитую миску молока. — А ещё зовёте себя моими друзьями! — Вигдис, казалось, разрывалась между желанием разреветься от обиды и отколошматить всех троих — не лезвием, так гардой. — Почему не предупредили заранее об этих клятых последствиях? Знаете же, что я путешествую с ним! Понимаете прекрасно, что мне нельзя терять голову… Она не договорила — лишь зашипела рассерженной гадюкой и со злостью убрала Сияние Рассвета обратно в ножны. Эйла заметно приободрилась, когда клинок с чавканьем исчез в своём узорчатом прибежище. Заискивающе улыбнулась подруге, но Вигдис на эту улыбку не ответила, сурово сдвинув брови и скрестив руки на груди. Желваки на её лице и бугрящиеся на плечах мышцы нервно дёрнулись в унисон. — Послушай, Виг, ну, может, это и неплохо, что оно так вышло-то, — простодушно пробасил Фаркас, продолжая неуверенно почёсывать лохматую гриву. — Он же, поди, тоже не просто так за тобой увивается — уж больше года, как с тобой по заданиям да руинам древним шастает. Верно, тоже слюни на тебя пускает из-под своего намордника этого, раз таскается безропотно туда, где сам даэдра ногу сломит. Да, видно, тоже скромнится, раз молчит. А тут, глядишь, перестанешь осторожничать и всё у вас сложится. Сколько уже вместе прошли, чего титьки-то мять? — Вот! — чересчур активно закивала Эйла, будто бы Фаркас изрёк не глупость несусветную, а какое-то божественное откровение. — У нас со Скьором тоже всё быстро заладилось после того, как я приняла дар Хирсина. Глядишь, и вы с Чудиком сойдётесь. — Вы оба сбрендили, да? — с горечью поинтересовалась Вигдис, а потом махнула рукой и принялась нервно вышагивать по заднему дворику Йоррваскра туда-сюда. Тут можно было ответа и не ждать — ясно же, что Фаркас с Эйлой сбрендили. Вилкас всё молчал — нахмуренные брови, казалось, вот-вот сольются в единую кустистую линию. Вигдис мельком глянула на него и закусила губу, невовремя вспомнив, что ещё прежде, до Солстейма, Вилкас ей намекал — настолько неумело, насколько только мог намекать суровый вояка, взваливший на себя заботы обо всём на свете, — что был не против как-нибудь попить вместе мёду да поохотиться. А, может, и что ещё вместе поделать тоже. Тогда Вигдис и сама была совсем не против, да только не успели они, увёл её Путь Голоса прочь из Вайтрана. С тех пор уже много воды утекло. Одними только апокрифскими водами целого древнего Довакина ей в компаньоны намыло — и всё так завертелось, что она давно уж думать забыла о нераспитой вместе с Вилкасом чарке. А сейчас всмотрелась в безрадостное лицо старого приятеля и вспомнила, досадливо дёрнув плечом под его мрачным взглядом. «Может быть, ему неприятно слушать о том, как я на другого заглядываюсь?» — куснула было её совесть. Да только Вигдис тут же цыкнула про себя на совесть и её непрошеные замечания: ей, вообще-то, тоже сейчас ой как неприятно, что они втроём её так подставили! А ей теперь расхлёбывать. В одиночку. Голова шла кругом. Вечер пах цветущей яблоней, клевером и сочной травой — весною пах. Ароматы пьянили до одури, куда сильнее, чем бывало, когда их вдыхали её человеческие ноздри. И Массер эти с Секундой, видимые среди облаков даже сейчас, при дневном свете… Вигдис вело, как хмельную. Волчица, поселившаяся внутри неё, ощущала всё куда острее, ярче, громче. Краски, звуки и запахи каким-то диким клубком навалились на Вигдис, подмяли под себя, закружили будто речная воронка. И она выдержала бы, обязательно бы справилась, кабы не дурное сердце, поддавшееся тому же неукротимому оборотничьему бешенству, тарабанившее так, словно шеогоратовы козни его с ума свели. Подвело свою хозяйку, а не должно было! Не сейчас, когда небеса терзают её по ночам жестокими полнолуниями, а он так близко, что она чует флюиды его по-эльфьему вычурного лавандового мыла даже отсюда, пусть он и ждёт её, как и было оговорено, в целой версте к рынку, в «Гарцующей кобыле». Вигдис завыть была готова от бессилия. Даже не на луны, а просто, в никуда. От злосчастного мыла этого, запах которого она вдыхала полной грудью, ощущая его даже на другом конце города, от глаз, в которые как посмотришь — так и залюбуешься осколками неба под маской, от низкого голоса, который звучал в ушах песней, эхом отдаваясь в голове — от всего этого её глупое сердце предательски захлёбывалось кровью, во рту разом пересыхало, а волоски на теле вставали дыбом. Даже от одной лишь мысли о нём голод наполнял Вигдис до краёв — тот самый плотский голод, что испытывали друг к другу животные одной породы, тот, что был старше всех сомнений на свете, да и самого разума тоже. Как его сдерживать, её человеческая натура просто не знала, а звериная, казалось, искренне не понимала — зачем держать? Потому-то в его присутствии Вигдис сама себе больше не верила. Вот-вот сорвёт её, понесёт стремглав в пучину. Забудется и что тогда? Катастрофа! А всему виной клятая волчья кровь! — Как от этого избавиться? — чуть не плача, выдохнула она, обхватив голову руками. — Я же теперь рядом с ним находиться не могу, хоть на стену лезь! Они молчали, все трое. И злили этим неимоверно. Так же они промолчали и давеча, когда она поделилась с ними волнительными новостями о том, что Скьор зовёт её пройти некий обряд в нижней кузне. Утаили от неё суть, хотя и понимали, что будет значить для неё этот соратничий дар. Что с кровью волка всё хищное, первобытное вскипит в её жилах, затуманит ум, возвеличит инстинкты над здравым смыслом. Знали ведь, как её тянет к нему, как ей важно не перейти черту, не дать ему понять, что ей небезразличен — не для красного словца же они её приятелями звались, сестрой кликали. А тут вон оно как сложилось. Лицемеры хреновы. — Пока живёт в тебе дух волка — никак, — буркнула, наконец, Эйла. — Да и зачем, скажи на милость? Звериная суть лишь усиливает желания, что были до неё. Неужели нравилось вот так ходить и давить в себе? Вздыхать по нему втихаря? От возмущения у Вигдис затряслись губы. Да что эта Эйла понимает! Пусть до всей этой волчьей кутерьмы, наедине с собой, Вигдис и позволяла мыслям с завидной регулярностью кружить вокруг ставшего любезным сердцу спутника, но «хотенья» свои она всегда контролировала и лишнего себе не позволяла. Понимала, что не ко двору это — мало ли, как завтра их жизнь повернётся? Может, снова придётся им друг с дружкой биться? Может, вспомнит он все свои давешние планы и убежит прежние мечты воплощать да мир завоёвывать — как же она его тогда остановит, коли сейчас волю себе даст и в омут с головой нырнёт? Потому и не разрешала себе глупостей, помнила, что её задача — глаз с него не спускать, чтобы не пошёл он по Нирну вредительствовать. А что пойти может, это и злокрысу было понятно — ведь так и полагается вести себя гаду: он-то до того, как кусок его собственной развалившейся каменной башни по темечку шарахнул, гадом и был. Четыре тысячелетия им пробыл — а такое простым ударом по темечку никак не могло вылечиться. И, значит, опять может злыднем сделаться — в любой момент. Поэтому она его за собой и таскала — проконтролировать, чтоб не распоясался. Благо, он и не возражал. Может, конечно, и мудрее было сразу угрозу устранить, но ей было поначалу просто жалко, а после и вовсе привязалась к нему — уж и не поднялась бы рука просто взять да навредить ему без веской на то причины. Но знала ведь, что когда-нибудь может прийтись, и сдерживала себя, влюбляться в него себе не разрешала. Да вот только не учла, что хлебнёт оборотничьей крови, и всё пойдёт насмарку. — Нельзя мне этого допускать! Он не обычный наёмник или простой горожанин, как же вы не возьмёте в толк? Это древний Довакин, бывший чемпион даэдра, хренов маг и воин, каких Нирн ещё не видывал! — Да вот только ты таскаешься с этим чемпионом, магом и воином уже целый год, спину ему свою подставляешь, у одного с ним костра ночуешь, — нарушил наконец молчание Вилкас. — Почему же в бою вместе с ним тебе быть можно, а в койке нельзя, раз хочется всё равно? Вигдис аж побагровела: слишком уж хлёстко и резко Вилкас всё это выдал. Волна возмущения пробежалась по её телу — по выгнувшейся в струнку спине, по исказившемуся, вмиг покрывшемуся красными пятнами лицу, по напряжённой гортани, что, казалось, вот-вот готова была извергнуть на Вилкаса потоки гневного ту’ума. Волчья кровь — она ведь не только на дела сердечные влияла: любые эмоции сдерживать стало куда трудней. Эйла, вероятно, правильно оценила обстановку и поспешила прийти Вилкасу на помощь. — Виг, ну серьёзно, был бы твой Чудик таким опасным — старик Кодлак бы его вмиг раскусил. Ан нет, сидят вместе часами, макушка к макушке, про Исграмора балакают, в шахматы свои заумные режутся. Старик его уже к нам, в Соратники, зазывает, не знала? Вигдис перевела взгляд на Эйлу и упрямо мотнула головой. Будто бы она сама с собой о таком не размышляла в несчётные бессонные ночи, затопленными бесконечными рассуждениями — а что, если? Но разве могла она полагаться в таких вопросах на Кодлака и его чутьё? Да и зазывает старик её спутника, наверное, тоже не просто так: авось не каждый день встречаешь того, кто с самим Исграмором мёда распить успел. Проснулся, небось, в Кодлаке самый обыкновенный восторженный мальчонка — такой ведь в каждом мужчине до старости сидит, так ещё её покойный батька говаривал. Может, потому и зовёт Кодлак в Соратники очередного Довакина, может, оттого и его глаза застит… — И разве не ты рассказывала, что и Седобородые, и наставник их драконий с ним поладили? Что он с ними две недели на Глотке Мира за жизнь ту’умил, а на прощанье они его Исмиром кликали — как и тебя саму? — не отставал от Эйлы Фаркас. Горькая усмешка невольно тронула губы Вигдис: она и об этом думала. Даже в лоб у Седобородых да Партурнакса спросила — чего ей от него ждать, можно ли доверять. А они давай увиливать. Не знают — так бы и сказали, а то «мотивы его сокрыты, но видим, что пути ваши связаны». Тьфу! Что значит — связаны? Суждено вместе мечами махать? Детей растить? А может, один другого возьмёт да укокошит — вот и вся связь? Или как прикажете понимать заявление Партурнакса: «Видится мне, что желание его тебе помогать непритворно, но как это желание исказит память — лишь время покажет». Что ей теперь делать с этим-то временем? В какую секунду ждать этого «искажения»? У Вигдис от таких мыслей голова пухла. Да и сами Седобородые не скрывали — им-то самое главное, чтобы он помог Алдуина уложить — иное всё по боку, а потому утверждать, насколько они искренни в любых других вопросах, которые были важны именно ей, Вигдис не могла. — Да и нам он по нраву, — подхватила Эйла. — Да, с прибабахом немного, на книжках повёрнут посильней того же Фаренгара, ну, всяко бывает, у каждого своя блажь имеется. Зато никогда помощи не чурается, нос не задирает, пьёт, как норд и пляшет, как Соратник. Не вижу я там гнили и подлости, хоть и прячется за своей железкой — сердце у него открытое. Вигдис обняла себя руками. Будто бы она этих плюсов не замечала, будто бы сама его качеств хороших не видела! Видела, оттого и привязалась к нему так, что не отвязаться теперь уж. Да только помнила она и другое — целый остров, опутанный его колдовством, трёх умерщвлённых им собственных драконов, кучку посланных по её душу убийц, храм, усеянный людскими останками… Эйле легко говорить, она-то со всем этим не сталкивалась, а самой Вигдис что ж теперь, тоже приложиться головой о камень, лишь бы позабыть всё лихо, что он творил? Что бы сейчас друзья ей ни сказали, как бы они её к нему ни толкали — неужто не приходило им на ум, что всё это она уже по сотне раз передумала, что мыслями этими поедом себя ела, только вот выхода правильного так и не нашла? — Да как же вы не поймёте… — начала было она, чтобы тут же резко замолчать, бессильно хватая ртом воздух: ветерок вновь подул со стороны рынка, наполняя её нос лавандовым эфиром. В висках загрохотало так, будто кто-то ударил в данмерский барабан, а сразу после в ушах зазвенела гулкая тишина. Слова растаяли на кончике языка, пьяный дурман затопил разум, глаза мутно прикрылись. Волчица в ней приподняла морду и принюхалась. Тянуло не только мылом: среди какофонии разнообразных чужих фимиамов, цветочного флёра, дыма над плавильнями, рыбного душка, свежего мяса и других ароматов рынка она резко и чётко ощущала вереницу запахов, которые шлейфом тянулись за ним, составляя его личный, слишком уж особенный для её носа след — смесь чистоты, хвои, мускуса, орехов, мёда, чернил и книжной пыли. А теперь ещё и радости — что бы её спутник сейчас ни делал, он абсолютно точно сопровождал это заливистым хохотом. Ну, а ей, провались оно в Обливион, слишком уж нравилось, как пах его смех. Захотелось плюнуть на всё и ринуться к нему. Можно ведь было и не подходить близко, просто послушать из-за угла, как звучит его потеха, посмотреть на её причины, может — запомнить, чтобы отметить для себя, что его смешит, чтобы как-нибудь потом… Вигдис шумно выдохнула, через силу разлепила глаза и в бессильной ярости на саму себя топнула ногой. Не хватало ещё подобно сторожевой собаке брать след и припускать к нему трусцой, словно к сахарной кости! — Как это обратить? — прижав ладонь к носу, прогнусавила она, с отчаяньем переводя взгляд с одного смущённого лица на другое. — Не надо мне никакого дара, не такой ценой! Не могу я так, не хочу! С ума сойду скоро! Эйла на это лишь нахмурилась. — Вот уж не для того я тебя своей кровью поила, чтобы ты так просто сдалась. Научишься контролировать со временем, если будет надо. Да только мне кажется, что ты сильно ошибаешься, думая, что волчица в твоей голове так уж глупа. Не веришь интуиции Кодлака, мудрости Седобородых, да мнению друзей — поверь тогда чутью зверя. Думаешь, зря говорят, что зверь дурного человека за версту приметит? Ну, а раз нет там дурного, так и сдерживать себя смысла нет. Разве что обожглась бы, если б было не взаимно это, но тут я уж на своего зверя положусь — это, подруга, очень вряд ли.