Счастливая пора букетиков и сердечек

      Чем ярче горишь, тем быстрее сгораешь. Тем тоскливей потом сидеть в темноте и отдирать от сердца запёкшуюся кровь. А больно не будет – он знает это. Больно будет другим.       Этого и сто́ит бояться. Жизнь должна гореть – в этом смысл. Она яркая как фейерверк. И они-то могут себе позволить такую роскошь, пока Лололошка скрепя сердце медленно-медленно осознаёт и догадывается... Ещё чуть-чуть, ещё немного – осталось мгновение. Оно будет последним. «Сейчас» длится слишком долго, а роковой миг наступит только после.       А он всё равно чувствует приближение чего-то... странного? Божественного, он бы сказал, инфернального. Откуда-то из вне. Оно вот-вот нарушит привычный порядок вещей.       И больше не будет бесконечной борьбы за свободу. Будут лишь жалкие кровавые отголоски войны и красный дурманящий туман – он посеет сомнения. В тех, кто боролся, и они заставят страдать других. Так будет потому, что во мнении сходится только одно поколение, и кратковременная солидарность превратится в разрушительный пожар. Он выжжет в сердцах «месть» заглавными буквами.       Лололошка знает, что произойдёт с этим миром после исчезновения героя.       А оно случится скоро.       Он об этом помнит и глядит в глаза Кейт. Они большие и печальные. Всегда. Но в них светится решимость. Ими не сжечь всё дотла, и мерцает предсмертная свобода. От силы несколько минут...       – Вы меня забудете, – говорит Лололошка, и в голосе его звенит надрывная нота.       – С чего ты взял? – Кейт хмурится и складывает руки на груди. Она всегда – с укором.       – У меня предчувствие, – медленно, растягивая звуки, начинает он. Будто пытается подобрать слова как можно аккуратнее. – Я в этом мире чужой, и он будет рад от меня избавиться. А вы – нет. Вы – часть мира и тоже будете рады...       – Не неси ерунду, разве можно тебя забыть?       – Это неизбежно. Чтобы совсем не отчаяться, вам придётся. Я исчезну.       У Кейт в глазах – что-то едва различимое. Что-то между смирением и бурей.       И она стоит в смятении, переминается с ноги на ногу. На ней больше нет костюма алгоритма – на ней лавандового цвета платье, нежное, как цветок в её волосах. Слегка... непривычно.       – Лололошка, – начинает она. – Не важны расстояния, если о тебе будут помнить. Даже будь ты на другом конце вселенной, любить тебя оттого меньше не станут, и...       Дальше он не слушает. Он глядит в лицо подруги, в эти печальные глаза, бледные губы и не менее бледное лицо. У неё уставший взгляд и круги под глазами. Она не спит сутками.       Империи больше нет, а Кейт так и не выспалась. Империи больше нет, а проблем меньше не стало. Империя рухнула, но так и остался висеть в воздухе гнетущий запах крови.       Лололошка, привязав себя крепкой нитью к этим людям, сросся с ними и теперь не в состоянии отпустить. Этого он и боялся. Они тоже не могут.       Он говорит с ним, потому что надо. Потому что не сказать нельзя. Уйти, не предупредив, сродни предательству.       Калеб не хочет слушать. Не хочет слышать. Разговоры по душам ему плохо даются, а над сердцем нависает странное трепещущее чувство. И сомнения. Будто бы то, что комиссаришка говорит – чуть серьёзнее, чем бредни.       После слов «я исчезну» ему тоже становится больно.       В отличие от сестры он воспринимает спокойно. Но ещё не может решить, что. То ли окончательное схождение Лололошки с ума, то ли его слова в целом.       А Лололошка и сам не знает, почему. Почему вдруг чувство... Нет, предзнаменование, появившиеся сразу после победы... Почему – сейчас?       Хотя он давно понял, зачем нужен этому миру. Был нужен. Больше – нет.       Город действительно стал выглядеть лучше. Никаких больше горящих покрышек, металлолома и железных трупов роботов-убийц. Но остались выбитыми двери зданий, разбитыми стёкла и не работающими фонари. Осыпаются кирпичи со стен и шпаклёвка, наполовину оторвана обшивка из металлических пластин. Витражи из голубого стекла – вдребезги. Ни одной голограммы. Ни одной неоновой вывески.       А ещё купол теперь разрушен, и беспрепятственно идут дожди. Небо серое. Капли воды стучат по асфальту. Никто из имперцев никогда не видел дождя.       Людей на улице много. Они глядят не в небо, а под ноги. Они в перчатках, капюшонах и с чёрными мусорными пакетами.       Дождь смывает кровь с земли. Она смешивается с водой и бледно-красным течёт вдоль обочины.       Лололошка смотрит туда, откуда бежит ручеёк красной воды. И видит труп. На нём костюм сантехника. Человек выглядит ужасно напуганным, на его лице застыл страх. Опухшие щёки, закатившиеся глаза – ему около пары дней. Во лбу зияет дыра.       На руках у Лололошки резиновые перчатки. Он сжимает чёрный пакет. Двое его друзей – тоже.       Чтобы запихнуть труп в мешок для мусора, его нужно разрезать на части. Для этого у каждого человека есть пила. Или ножовка. Или топор. Кому как повезёт. Потом найденные трупы полагается отправлять в специальный цех. Их теперь сжигают, прах отдают родственникам. Никаких больше кровавых бассейнов.       Радан достаёт пилу. Он глядит на труп совершенно спокойно – он слишком много их видел. Этот – шестой за день. Таких бедолаг можно найти много где-нибудь в переулках, загнанных в угол и убитых. Почти всегда поодиночке. Тех, кто погиб на авангарде забирали сразу же.       Расчленять труп следует с конечностей. Этот – разваливается сам.       У него в животе копошатся личинки. Ему явно не пара дней.       – Мерзость, – комментирует Кавински.       Личинки жрут кишки. Тело разваливается пополам.       Они вдвоём сваливают труп в пакеты. Лололошка собирает выпавшие органы. Дождь смывает кровь.       Когда им снова придётся погрузиться в хаос, они не удивятся. Тогда пули будут настоящими, и руки перестанут дрожать.       Когда рядом находится кто-то, понимающий даже не с полуслова, а предвидя только ход мыслей, дышать становится легче. Потому что не нужно притворяться. И смысла всё равно нет.       – Я полагала, что так будет. Вернее, нет, я надеялась, что этого не случится, но знала, что ничего не смогу изменить, – говорит Райя. У неё пустые голубые глаза и голографическое прозрачное тело. Она напоминает призрака.       В бункере темно. Светят лишь красно-голубые диоды компьютера.       Лололошка кивает.       – Это чувство преследует меня уже около недели. Будто всё вот-вот изменится, и... я исчезну.       – Да, – соглашается Райя. – ты исчезнешь. Я тоже это знаю. Но тебя не забудут.       – Вы будете скучать, – говорит Лололошка.       – Я – искусственный интеллект, – отвечает Райя. – Я не... Впрочем, что касается остальных, думаю, они оправятся. Всё-таки, если моя теория верна, ты – в этом мире чужой.       Лололошке нравится, как иногда пересекаются его с Райей мысли. Всё же они провели вместе достаточно времени, чтобы стать одним целым.       – А ещё мне кажется, что что-то грядёт... – начинает Лололошка, но видит, как голограмма Райи-Прайм растворяется.       – Я физически не смогу тебя забыть, – говорит её голос из пустоты. – Даже спустя тысячелетия.       И сколько бы крови в итоге не пролилось, всё равно придётся научиться жить так, будто бы никто не переламывал им крылья. Перекрывая кислород.       В этот день ему особенно беспокойно.       На чужих лицах радость. А Лололошке хочется на стенку лезть, лишь бы от этой тревоги избавиться.       Свадьба – безусловно радостное событие.       Лололошке хочется рыдать. В истерику и от безысходности.       И вдруг появляется – совершенно неожиданно. Лололошка его видит впервые, но рядом с ним исчезает страх. И сердце начинает биться в привычном ровном ритме. У этого человека белые волосы и фиолетовые глаза. От него веет спокойствием.       «...уладить с глазу на глаз», – говорит незнакомец.       А потом оказывается, что его зовут Джодах.       И он больше не похож на человека. У него за спиной – чёрные массивные крылья, оперение на них отливает красным и неприятно напоминает о крови.              – Этот мир разваливается, – говорит Джодах, когда исчезает Райя и пространство вокруг. – Он обречён.       Лололошка думает – возможно. Он приходит к своим давним заключениям о нависшем красном тумане, о хаосе грядущих войн. Он вспоминает друзей и странную к ним привязанность. И ему не хочется отпускать.       – Всё во вселенной стремится к порядку и рано или поздно вернётся на круги своя. Как ни прискорбно, но Райе не избежать ошибок Ровоама, как бы она не старалась. Возомнив себя богом, – Джодах усмехается. – богиней... она дойдёт до той точки невозврата, когда весь её альтруизм трансформируется в жажду власти. И тогда... Впрочем, не важно. Чему быть, того не миновать. Нужно лишь уметь приспособиться.       Лололошка глядит на него, и человек этот (бог?) почему-то кажется знакомым не то что до боли – до скрипа костей и бешено стучащей в висках крови. Будто бы они знакомы много лет. Очень много лет. Рядом с ним ощущается полное умиротворение.       И чувство, которого Лололошка всё боялся. Которое сыграло в итоге с ним злую шутку. Которое разбивает сердца. Которое разбило. Не сотни, но штук десять – точно.       «...будь ты на другом конце вселенной...» – звучит голос Кейт.       Джодах будто читает мысли:       – Я смогу тебя найти в любом уголке Мультивселенной, – говорит он. – Я не забываю. И не исчезаю. Я всегда рядом.       Чувство привязанности. Как воздушный шарик за верёвочку.       Лололошка только кивает и криво улыбается.       – Ты их забудешь, – продолжает Джодах. – но в этом нет совершенно ничего страшного. Пора бы перестать жалеть.       И пространство растворяется. Вспышка – и больше не существует ни одного воспоминания.       Это чувство – всё, что у него осталось.