1948
Тео похоронили к родителям. Такое практикуется, когда дворецкий умирает раньше ведьмы. Тео и Клотильд не единственные, чьи сердца не забились одним ударом — это не редкость. Огрехи случаются. Люди привязываются друг к другу душевно, не физически. Ромен, дворецкий Фату, также похоронен с родителями. Погребением занимаются директор Валравенс, дворецкий Максимилиан и мадам Мона. О Тео не принято говорить в пансионе. Мама объясняет, что такое случается, и не нужно заострять на трагедиях внимание. Как не думать о Тео? Милый, добрый, улыбчивый Тео. Клотильд прогуливает занятия, каждый день разговаривает с директором Валравенс, плачет на крыше. Когда у ведьмы умирает дворецкий, нового ей не предоставляют. Одинокая девочка вырастает в одинокую женщину. В таких случая вся надежда на фаворита — чтобы не сойти с ума. Мадам Мона высекла Сильвена розгами — пять ударов. Сжалилась из-за смерти Тео. И того на спине Сильвена пятнадцать шрамов. Он продолжает красоваться, занимаясь спортом в одних трусах. Я читаю его мысли — Сильвен ни о чём не думает. Не потому, что он глупый, и голова его пуста, а потому, что инстинкты завладели разумом Сильвена. Сегодня наш день рождения: мне — 16, Сильвену — 19. Утром мадам Ракель и Максимилиан уехали из пансиона не на машине. Перестаньте, мы не пользуемся мётлами — на них неудобно сидеть. — Вам не жаль его? — спрашиваю мадам Мону. Мы сидим в гостиной. Она читает журнал про моду, я — про камни. — Я не изувер, Жозефина. Такая у меня работа. Что я чувствую, когда секу Сильвена? Я вижу новорождённого мальчика, крохотного, плачущего. Я беру младенца на руки в момент, когда его мать умирает. Что происходит потом? Максимилиан убивает отца. А после мы везём Сильвена в пансион. — Кто дал ему такое имя? — журнал с картинками камней меня не интересует, поэтому я откладываю. — Мадам Ракель, — мадам Мона листает страницы. — Мадам Ракель должна была тебя родить на два дня раньше, но не сделала это. Заставила мадам Альвалиди задержать роды. Когда дворецкий и ведьма рождаются в один день — это признак истинной связи. Мадам Ракель хотела, чтобы жизнь её дочери была идеальной. Навряд ли мама или кто-то ещё в пансионе догадывались, что из невинного младенца вырастет Сильвен. Хотя маме подвластно Предвидение. Неужели она не разложила карты на наше с Сильвеном будущее? — Мадам Мона, — откидываюсь на спинку дивана, — Вы на двенадцать лет старше меня, ни в коем случае не старая, но в пансионе подольше некоторых. Вы застали дворецкого мадам Ракель? Мама говорила, что Шарль умер из-за несчастного случая в возрасте 25-и лет. Они тоже родились в один день, но, как несложно догадаться, истинная связь не установилась — сердца бились с разной частотой. Мадам Мона откладывает журнал и меняет местами ноги. Мадам Мона — японка с белыми волосами до плеч. Она использует белые чернила. Как и директор Валравенс, носит пиджаки с галстуками. Вместо брюк — короткие юбки. Никогда не увидишь её в платье. Длина ногтей — пять сантиметров. Раскосые карие глаза и вытянутый подбородок. Стихия — Левитация. Очень худая ведьма крепко держит розги. Мадам Мона очень сильная. Ей — 28, но на вид не дашь больше 18-и. — Мадам Ракель убила дворецкого Шарля. Он её обидел и за это получил ножом в сердце. Машина заезжает на территорию пансиона. «Выйди на улицу», — просит мама. В центральном зале я пересекаюсь с Сильвеном: пиджак расстёгнут, волосы немытые. Мы не здороваемся, не обмениваемся парой фраз. Утром он не отвёл меня на занятия. Я одета в форму старшей ученицы — высокие каблуки и серое платье. У Сильвена плохое настроение. Мадам Мона качает головой — разговор непослушного дворецкого с директором сегодня вновь состоялся. Безрезультатно. Белый Ситроен, какого года — не знаю. Максимилиан и моя мама. Мы с Сильвеном остаёмся на крыльце, мадам Мона спускается, чтобы осмотреть машину. — Ситроен 34-о года, — объявляет мама. — Сильвен, это мой подарок тебе на день рождения. Вози аккуратно мадам Жозефину. Лицо Сильвена не меняется: как было недовольным, так и остаётся. А мне нравится машина, как раз для двоих. Белая машина. Сильвен в кожаной куртке. — Какая классная! — восхищается мадам Мона. — И с откидным верхом! — Полосатый Максимилиан улыбается — ему очень нравится мадам Мона. — Мне это не нужно, — Сильвен качает головой. — Забирайте себе или отдайте другим дворецкому и мадам. Он поворачивается на девяносто градусов, не хавает столько же, чтобы вернуться в пансион. Я перед глазами. Сильвен наклоняет голову и целует меня. Несколько секунд сжатыми губами. «С днём рождения», — уходит в пансион. Мадам Мона садится на корточки и роняет лицо в ладони. Она умеет носить короткие юбки так, что при ходьбе, сидении и вот таких движениях нижнее бельё не видно. — Нарушение… — Пф… — Максимилиан запрокидывает голову. Директор Валравенс назначает пять ударов. Сильвен оголяется до пояса, бросает вещи на пол. Для наказаний существует столб — отголосок старины. Максимилиан вносит столб в центральный зал, привязывает руки Сильвена. Бенуа отводит взгляд, когда мадам Мона замахивается розгами. Директор Валравенс и взрослые ведьмы тщательно следят за тем, чтобы все наблюдали наказание. Сильвен упирается лбом в столб и наигранно улыбается. Сумасшествие. Длина ротанговой трости — больше полуметра с учётом кожаной ручки. Мадам Мона старается не задевать зажившие метки, увы, свободного места на спине не так много. Первый удар бьёт мне в сердце. Сильвен дёргается у столба. Он терпит, я не могу терпеть. Мадам Ракель тщательно следит за моей реакцией. Мадам Мона замахивается и замирает, второй удар через три секунды. Слабый. На четвёртом я еле стою на ногах. Нет, мне не больно. Я считаю дикостью бить человека за поцелуй. У Сильвена на спине двадцать отметин. Я чувствую себя виноватой в происходящем. Какой же глупой надо быть, чтобы сказать в лицо фавориту, что он — мой фаворит. Лучше бы Сильвен так и остался худшим дворецким пансиона. Я отвергаю его свирепое желание привлечь меня. Когда его руки касаются моей талии в танце, мне хочется сбежать из танцевального зала — Сильвен не отпускает. Во время завтрака-обеда-ужина Сильвен не отходит от меня. Белая тень не отстаёт от хозяина. У белого дога с чёрными пятнами всегда подняты уши. Сильвен прибегает в комнату девочек в пять часов утра. Голый. Трётся членом о каждую кровать. Всем известны мельчайшие детали члена Сильвена. Я не получаю поцелуй в губы — Сильвен делает поклон головой и убегает. Десять ударов. И того — тридцать. Я отрекаюсь от белого, жаль, от Сильвена отречься невозможно. Ситроен 34-о года так и стоит в гараже, на нём никто не ездит. От белых трусов тоже отказываюсь — у Сильвена хороший нюх — не в том смысле! Его больше не заставляют чистить ведьминские уборные — один раз показал член, покажет и второй. Девочки видели спокойный член Сильвена, а я — возбуждённый. Именно в возбуждённом состоянии пребывает Сильвен последние полгода. Его раздражает, что за обедом я не замечаю его. Мысленная связь потеряна навсегда. Сильвен выливает мне на голову суп бедных для богатых — Буйабес. Камбала, треска и лосось в волосах — белый бульон. Фату и Анн Ле успевают отскочить от меня, поэтому не пачкаются. Ножки стульев царапают плитку. Вот и пообедал пансион. «Зачем?!» — кричу от обиды. Сильвен берёт креветку со скатерти — из моего супа — и съедает, наклоняется: «Чтобы ты меня полюбила», — опускает взгляд на грудь. Потрогает? Ущипнёт? Кидает тарелку в стену. И самое ужасное, что на мне белая блузка. В этот раз он на меня смотрит. Раздет, привязан, прилюдно унижен. Глаза мечутся — жух-жух-жух — расталкивает от меня дворецких и ведьм. Молчит мыслями, говорит глазами. Не жмурится от ударов, тело напрягается под ротанговой тростью.ᴍʏ ᴇʏᴇs ᴀʀᴇ ᴡɪᴅᴇ ʟɪᴋᴇ ᴄʜᴇʀʀʏ ᴘɪᴇs.
Пять ударов розгами. И того — тридцать пять. — Он же таким образом привлекает к себе и твоё внимание, — Фату курит на крыше. Ей — 15 лет, а она курит. — Сильвен всегда был таким, — Анн Ле обмахивается платком. — В детстве хулиганил в силу маленького возраста, в юности проказничает по-крупному. Отличие составляют гормоны и розги. Мальчики дёргают девочек за косички, а Сильвен… — Выливает мне на голову суп, — щёлкаю зажигалку Фату, не курю. —…целует тебя, Жозефина, — заканчивает мысль Анн Ле. — Юноши не целуют просто так девушек. — А ты целовалась с Бенуа? — спрашивает Фату. — Нет. Он и не просил, я и не желала. — Я тоже ни с кем не целовалась, — полная Фату сидит на большой попе. Я не помню Ромена. Думаю, Фату бы ему понравилась. — У нас только Жозефина целуется, — она чмокает губами, — с Сильвеном. — Клотильд тоже целовалась с Тео, — тихо признаётся Анн Ле. — Они даже хотели это… ну того. — Прям того?! — глаза Фату увеличиваются до размеров больших очков. — А что? Сердца-то разные. Вроде и дворецкий с мадам, а вроде и нет. — Он хочет с тобой переспать, — Фату тычет в меня сигаретой. — Поэтому лезет к тебе целоваться и обниматься. Не думаю, что Сильвен получает удовольствие от наказаний. Ну или же он больной на голову, раз проказничает ради избиения. Максимилиан тоже хочет переспать с Моной, но они ни-ни. Правильные из-за правил. — Я не буду спать с Сильвеном! — заявляю уверенно. — Он мне совсем не нравится! Я — дура, потому что мне жалко его. Он — дурак, потому что мучает себя. — А целуется он как? — Фату пододвигается. — Никак. Я… Целуется и всё! — отодвигаюсь. — Фату, я не хочу обсуждать поцелуи и член Сильвена! — А тебе его жалко, — Анн Ле сгибает ноги в колени, — потому что неприятно видеть, как его бьют? Или тебе жалко Сильвена, как… друга? Всё-таки вы не чужие люди, шестнадцать лет вместе.╭─━━━━━━━━━━━━─╮
— Почему ты призналась?
— Потому что запуталась. Потому что сомневалась. Мне было 16. Детская обида превращалась в принятие и понимание тебя.
╰─━━━━━━━━━━━━─╯
Фату отбрасывает сигарету: — Ой, писать захотела, — телепортируется с крыши. Открываю и закрываю зажигалку: — Звёзды никогда не ошибаются. Ошибается директор Валравенс. Анн Ле опускает ноги. — Сильвен Виаль — мой фаворит. Он это знает. Теперь и ты это знаешь. Позже я признаюсь в этом и Фату. Директору Валравенс сегодня исполняется 300 лет. По такому случаю в Дижонский пансион нагрянул Совет. Единственная проблема — куда деть Сильвена? Мадам Хорхóлле не будет работать фиолетовыми глазками — какая работа, когда дворецкие туда-сюда носят бутылки шампанского? Количество ведьм и дворецких разное — Совет в курсе смертей Тео и Ромена. Что с Сильвеном? Он заперт в уборной на третьем этаже. Да, жестоко, а что делать?╭─━━━━━━━━━━━━─╮
— Обожаю уборные!
— И чем ты там занимался? Заигрывал с собой?
— Конечно. А что ещё делать три часа? Знаешь, как кулаки устали?
— Нет, и знать не хочу.
╰─━━━━━━━━━━━━─╯
По правую руку директора Валравенс мадам Хорхолле в кожаном наряде. Догадалась снять широкополую шляпу. Люстры подсвечивают фиолетовые глаза. Не могу поверить, что мадам Хорхолле и мою прапрапрабабку сожгли на соседних столбах. По левую руку директора Валравенс мадам Дармóн в перчатках до локтей. Не доставай перо. Она не сняла вуаль — вилка пролетает под тонкую ткань. Рядом с мадам Моной господин Габи́н в костюме-тройке и рубашке с круглым воротничком. Только ему одному весело — он смеётся и флиртует с японистой соседкой. Хорошо его камнями забили — на лице глубокие шрамы. Некоторых мужчин шрамы не украшают. — О-о-ой, — господин Габин откидывается на спинку высокого стула с бокалом в руке. — Как вкусно! А что это за блюдо? — ковыряется в тарелке. — Как называется? — Сладкое мясо, господин Габин, — мадам Мари-Анн вытирает рот краешком салфетки. — Это ягнёнок. — Вы готовили? — господин Габин ставит локоть на стол. — Нет, господин, — ведьма переводит взгляд с колдуна на ученицу. — Мадам Анн Ле. Анн Ле с грохотом поднимается из-за стола, Бенуа не успевает отодвинуть стул. Анн Ле шевелит губами, краснеет, мнёт салфетку. Очень тяжело в присутствии Совета. — А-б-рвс… та-асав… — Анн Ле касается лба. — Простите. Прошу прощения. Господин Габин убирает локоть со стола, ставит бокал и ровно садится, пододвигая стул. Голос Анн Ле сглаживает уродливую кожу на мерзкой роже. Бездомный пёс оказывается породистым. В карих глазах блеск покорности. — Это блюдо готовили Вы, мадам Анн Ле? — господин Габин — курильщик, сигара в нагрудном кармане двубортного пиджака. Хриплый голос мягкий. — Да, — она кивает подбородком, — господин Гáбин. Ой, простите, — бьёт по губам. — Господин Габи́н. Простите, — хмурится, — простите ещё раз. — Ничего страшного, — уголки полных губ уползают в стороны от улыбки и быстро возвращаются в прежнее положение. — У Вас великий дар, мадам Анн Ле. Кулинария — страшное колдовство. Вы — колдунья, мадам Анн Ле. Это блюдо бесподобно. — Спасибо, — она делает поклон головой. Господин Габин указывает жестом, чтобы ведьма-повариха села. — У каждой уважающей себя ведьмы на кухне живёт её личный «кухонный мучитель», — колдун обводит пальцами ободок стакана. Говорит мадам Моне, рассказывает, откровенничает. — Да, мадам Анн Ле? — резко переводит взгляд с японки на француженку. — Ваш кухонный мучитель не мешает Вам, а только помогает, даже в тот момент, когда не присутствует на кухне. Плечи Анн Ле опущены, спина ровная. С какой претензией она смотрит на господина Габина! Как будто он запачкал её плиту, как будто он устроил погром на тумбах, как будто он разлил молоко на пол. Анн Ле выгонит господина Габина из кухни? Фату толкает её в бок: — Лицо попроще, — шепчет сдвинутыми влево губами. — У тебя на лице написано, что ты хочешь его убить. Убить изувера, Анн Ле. А он заигрывает с мадам Моной, говорит на ухо приятности, но изредка посматривает на Анн Ле такими чёрными глазами, что грех в них не утонуть. Медленные шаги в столовой. Бенуа видит, кто пришёл. Бенуа закатывает под потолок глаза. В расстёгнутом пиджаке в столовую проходит Сильвен наглой походкой. Осматривает гостей и блюда, втягивает ноздрями запах сладкого мяса и пузырьковых напитков. Идёт вдоль длинного стола, громко стуча каблуками по плитке. «Только попробуй что-то сделать! — кричу в голову. — Я не собираюсь гореть по твоей вине!» — У салемских ведьм привычка восставать из пепла, — Сильвен идёт прямо к началу стола, но смотрит на меня. — Дворецкий Сильвен Виаль, — ухмыляется мадам Хорхолле фиолетовыми глазами. — Где Вы были? — В лазарете, — он подходит к господину Габину. — Нездоровится мне, мадам, не понимают меня в пансионе, лекарство не существует. — Что же у Вас болит, Сильвен? — Сосуды в сердце. Сильвен берёт из тарелки господина Габина кусочек мяса. Анн Ле роняет висок на пальцы и закрывает глаза. Бенуа бранится мысленно — губы нервно дёргаются, зрачки под верхними веками. Мадам Ракель залпом выпивает бокал шампанского — я бы тоже не отказалась. Сильвен чавкает над ухом господина Габина, допивает его напиток. Рыгает. «Идиот! Перестань!» Господин Габин расслаблен на стуле. Улыбается, заинтересован действиями наглого дворецкого. Жестами просит ведьм из Совета не прерывать перфоманс. Сильвен вытаскивает из нагрудного кармана сигару, нюхает, засовывает широкий конец в ноздрю — прокручивает, как палец, и возвращает обратно в карман. Господин Габин забавляется. Сильвен наливает в бокал шампанское. — А-а-ах-х-х! Вкусненькое! — Дворецкий Виаль, — мадам Хорхолле берёт кусочек багета, крутит в пальцах, — как Вы считаете, Вашей мадам приятно такое поведение? — Моей мадам? — Сильвен пьянеет. — Я веду себя так, как считаю нужным. Мои действия и моё поведение в данный момент не затрагивают мою мадам. — А кто его мадам? — господин Габин заводит за спинку стула руку. — Мадам Жозефина, — мадам Хорхолле кидает на меня быстрый взгляд. — Мадам Жозефина Бут! — тост. Сильвен поднимает бокал. — За мадам Жозефину Бут! — выпивает. «Ненавижу. Какой ты идиот, Сильвен!» И как он выбрался из уборной, ведь мадам Мона её «закрыла»? — Жо? Зе? Фи? Ну? — с издевательской улыбочкой спрашивает господин Габин. — Или Жо! Зе! Фи! Ну! — громко. — Ха-а-а-ха! — откидывает назад голову. — У Бутов когда-нибудь будут нормальные дворецкие, а, Ракель? То твой Шарль трахнул твою лучшую подругу, то этот Сильвен, — тычет в него кривым пальцем, — бранит последними словами Жозефину. Жозефина, — неожиданно смотрит на меня, — роди мальчика от фаворита. Колдунам дворецких не назначают. Ты уже знаешь, кто твой фаворит? — А-лавдыу… — научилась у Сильвена? — Э-м… нет. Господин Габин хмурит брови: — Почему? Давно пора. Девочка взрослая, выросла почти. Не переживай, я поколдую на звёздах и выбью тебе фаворита-колдуна. Знаешь, какие колдуны хорошие любовники? — Я сейчас тресну ему, — шепчет в ладонь Анн Ле. Что там Бенуа говорит ей в голову? — Лучше всяких людишек, — заканчивает господин Габин и получает в челюсть от Сильвена. Заваливается вместе со стулом на пол. — Я просила тебя! — вскакиваю из-за стола. — Что сложного хоть раз послушать меня! — трясу юбкой, потому что она мешает идти. — Ты никого никогда не слушаешь, Сильвен! Только о себе любимом думаешь! Ты не один! Я! — тычу себе в грудь. — Я! У тебя есть я! Я не могу так больше! Ты меня мучаешь собой! Уже не говорю о позоре! — закрываю лицо. — Шестнадцать лет ты меня позоришь! Ни одного взрослого поступка за девятнадцать лет! Только и можешь, что писькой крутить перед девочками, колдунов бить, оскорблять всех направо и налево и курить по ночам в окно! — Жози… — мама поднимается из-за стола, чтобы успокоить меня. — Меня достало это всё! — разрывает на куски. — Ты жить здесь не можешь?! Это я не могу жить с тобой! Ты умереть хочешь?! Заберите его у меня! — кричу мадам Хорхолле. — Буду одна до смерти! Не нужен мне такой дворецкий! Я жить хочу, Сильвен! — сжимаю платье на груди. — Жить! С тобой невозможно жить! В тишине слышны мой плач и сбивчивое дыхание. Какой нужно быть дурой, чтобы так орать в присутствии Совета? Себя опозорила и весь Дижонский пансион. Салемская ведьма! Благородная девица!╭─━━━━━━━━━━━━─╮
— Самое смешное, что твои слова на меня подействовали, чего не скажешь о кнуте Габина.
╰─━━━━━━━━━━━━─╯
— Ты писькой крутишь перед девочками? — со смешком спрашивает господин Габин, держась за челюсть. — Ну ты и бунтарь! Господин Габин тащит за шкирку Сильвена в центральный зал. Сапоги бесшумно ступают по плитке и паркету. По щелчку кривых пальцев появляется столб, по щелчку кривых пальцев зажигается камин — жарит, как в аду. Колдун сдирает с торса дворецкого одежду. С себя снимает пиджак и рубашку, остаётся в жилете на голом теле. Я никогда не видела, как господин Габин сжигает нарушителей. Он надевает кандалы и выводит провинившихся из пансиона. Кожаный кнут появляется в грубых руках. Сильвен намертво привязан верёвками к столбу. Изуверами просто так не становятся. Дворецкие и ведьмы образуют круг в центральном зале. Мадам Ракель поддерживает меня за плечи. — Таких, как он, — мадам Хорхолле стоит слева от меня, — не исправит ни половая связь с ведьмой, ни сожжение. Бунтарский дух следует сдирать. Сильвен изменится, Жозефина, — она гладит меня. — Габин сдерёт с его спины кожу. Языки пламени сплетаются с кнутом. Господин Габин крутит толстой плетью над головой. Он — не мадам Мона, он не сжалится. Анн Ле прячет лицо и плачет в ладони. Первый взмах сдирает полоску кожи от лопатки до левого бока. Я презираю жестокость, я — не жестокий человек. Боль причиняют слова. Мой белый окрашивается в красный. Кровь летит на пол. Кнут разрезает спину хуже лезвия ножа. Рука мадам Хорхолле на моём сердце. Я смотрю, потому что должна смотреть. В его глазах столько ярости, столько ненависти к происходящему. Сильвен выгибает спину, потому что кнут режет позвоночник. Пламя из камина целует кожу. Поцелуй мокрый, оставляет капли.ᴀʜ, ʜᴇ's ɪɴ ᴛʜᴇ sᴋʏ ᴡɪᴛʜ ᴅɪᴀᴍᴏɴᴅs ᴀɴᴅ ʜᴇ's ᴍᴀᴋɪɴɢ ᴍᴇ ᴄʀᴀᴢʏ,
ɪ ᴄᴏᴍᴇ ᴀʟɪᴠᴇ, ᴀʟɪᴠᴇ.
Этого ты желал? О такой боли грезил? Ради чего? Чтобы тебя отметил Совет? Вон, смотри, мадам Дармон записывает твоё имя в свиток — ты в истории, Сильвен. Что о тебе скажут? Жил-был дворецкий Сильвен Виаль, он ударил изувера господина Габина. Где теперь этот Сильвен? Умер, не дожил до 20-и. Его предупреждали. А он что? А он смотрел на ту, для кого являлся фаворитом. Почему они не вместе? Потому что она боится в него влюбиться. А что страшного любить его? Она не знает, что такое любовь. Любовь — это ловушка. Бесконечная пропасть, как чёрные глаза Сильвена. Знаешь, в чём наша проблема? Мы не можем спокойно разговаривать. Нет, не сесть за стол переговоров и обсудить желания. Просто говорить, Сильвен. Уехать на Ситроене и поговорить. Улететь на крышу и поговорить. Не целуй меня сам, а попроси. Не вылей мне на голову Буйабес, а сверни в креп побольше начинки. Ты испугался, когда услышал, что являешься моим фаворитом. Ты умеешь бояться, и в этом нет ничего страшного. Я знаю, ты сильный, потому что не кричишь от боли, но тебе больно, потому что слёзы текут по щекам. Достаточно, Сильвен, я не хочу, чтобы тебя мучили. Что ты мне доказываешь? Как сильно меня ненавидишь? Ненависть давно прошла, Сильвен. Её спугнуло белое платье. Вспомни Рождество. На мне дурацкое ночное платье, на тебе трусы, мы под одеялом. Ты горячий, от тебя пахнет сигаретами, ты обнимаешь меня. Ты хочешь, чтобы я тебя полюбила, потому что ты — мой фаворит. Мы так и не стали друзьями, чтобы стать любовниками. «Я такой дурак, Зефирка».╭─━━━━━━━━━━━━─╮
— Ну чего ты? М? Почему сейчас плачешь?
— Потому что я чувствовала твоё сердце — оно билось, но я теряла тебя. Я так боялась в тебя влюбиться, что влюбилась в самый неожиданный момент.
— Когда Габин высек меня до полусмерти.
— Когда он тебя бил, Сильвен. Я влюблялась.
— Я всегда знал, что ты — развратница!
╰─━━━━━━━━━━━━─╯
С последним пятнадцатым ударом кнута Сильвен падает на пол. И того — пятьдесят. Сегодня он ночует в лазарете. Мадам Альвалиди прочными нитями зашила пятнадцать глубоких порезов. Сильвен перевязан. Сильвен не спит в лазарете. Фату храпит забитым носом. Анн Ле не спит. — Почему не спишь? — шепчу на соседнюю кровать под окном. — Не спится, — хмыкает носом. Плачешь? Твоего Бенуа господин Габин не побил. Я чувствую передвижение Сильвена. Со второго этажа он спускается на первый и выходит на улицу. Курить? Можно же в окно — в лазарете есть окно. Тяжело идёт, тяжело идти. В пижамных штанах, босиком, с перебинтованным торсом он исчезает в гараже. Не зажигает лампу. Сидит за столом, смотрит на ночь. Гараж разделён на две комнаты — где машина и где стол с инструментами. Холодно. Сильвен покрывается мурашками. Он слышит мои шаги, поэтому поворачивается. — У меня нет с собой сигарет, — показываю пустые руки. — Наколдовать? — Не хочу, — Сильвен вздыхает и отворачивает лицо. — Тут холодно. Замёрзнешь. — Почему ты не спишь? Почему пришёл сюда? — Не могу спать. Спина болит, — лёгкие хрипят. — Раны кровоточат, я испачкал бинты. Не хочу испачкать постельное бельё мадам Альвалиди. Не хочу будить её, чтобы мне стало легче. Холодные лезвия касаются холодной кожи. Я разрезаю ножницами грязные бинты. Полоски отходят — выступает свежая кровь. Сильвен шипит и напрягается. Я колдую лекарства. По-новой обрабатываю раны. — Зачем ты это делаешь? Я не просил тебя. — Мы понимаем друг друга без слов. На столе стопка окровавленной ваты. Спина шершавая, рельефная. Мадам Альвалиди зашивала неаккуратно, зато прочно. В данном случае важно заживление, а не красота. Сильвен поднимает руки, чтобы я его забинтовала. От шеи до пояса. Я прикладываю ладони к полоскам — прошу скорого выздоровления. Сильвен мокрый, пахнет потом, волосы словно после душа. Я беру стул и сажусь напротив. На мне пижамные штаны и майка на тонких бретельках — под ней нет бюстгальтера. Сильвена не привлекают ни откровенность, ни ночь за окном. Нижняя губа трясётся, глаза медленно моргают. Ты видишь во мне злобу, я в тебе — стыдливость. Человек в центральном зале и человек передо мной — это два разных человека. В зале дворецкий, в гараже фаворит. Фаворит сломал серёжку, дворецкий починил и вернул. — Хватит, я тебя прошу, — кладу ладони на его бёдра. — На спине уже нет живого места. — Зефи-и-и-рка, — Сильвен проводит пальцами по распущенным волосам. — Какая я тебе Зефирка?! — отталкиваюсь от бёдер. — Белая, воздушная, сияющая. — Сильвен, если в моём имени есть что-то похожее на «зефир», это не значит, что меня можно называть «Зефиром». — Мать называет тебя Жози, дворецкий — мадам Жозефина… — Ты никогда не назвал меня мадам Жозефиной. — Можно фавориту называть тебя Зефиркой? Вот, чего я хотела — говорить. Говорить наедине, говорить, когда холодно, но тепло друг с другом, говорить, когда темно. Говорить. Не целоваться, не хвататься, не обниматься. Ласкать голосом, а не языками во рту! Я не умею любить, не готова любить, но с таким Сильвеном — мечтательным, добрым, спокойным — я хочу остаться в гараже. Что за этим последует? Что из этого получится? — Я только сейчас понял. Директору Валравенс исполнилось 300 лет. — И что? Это объявили за столом. — 1650-й. Салем. Обыкновенные ведьмы не живут три сотни лет. Валравенс с твоей прапрапрапрабабкой паслась на одном лугу, собирала одну травку для магического супа в котелке. — Сильвен! — ударяю его по коленке. Он хрипло смеётся. — Валравенс — японка. Какие японцы в Салеме? — Смею предположить, что сильные и красивые, раз Валравенс в 300 лет выглядит на 30, — Сильвен склоняет голову к плечу, разглядывает моё недоверие. — Максимилиан. Мне рассказывал Максимилиан о мадам Моне. Мадам Мона пережила своего фаворита на девяносто лет. Максимилиан не понимает, почему в таком случае она не сойдётся с ним. — Сильвен, — приближаюсь к нему, — у нас с тобой другая ситуация. Если Совет узнает, что мы переспали — мы умрём. Ты красивый, — провожу ладонью по щеке, — но я не хочу с тобой спать. — Я не говорю о сексе, — он подаётся вперёд. — Я и сам совершенно не готов к нему. Я говорю о… — глаза бегают по моим губам, — о чувствах. О чувствах, в которых я никак не могу тебе признаться. Показываю их, а ты дуешься. Целую тебя, а мне влетает. Я осторожничаю, — неужели! И с супом тоже? — Признаюсь, с супом переборщил. Но суп на голову лучше, чем рука на груди. Да, я хотел… — вздыхает, — в общем… Жозефина, я всегда думал о себе. Думал, что только мне плохо в пансионе, только мне не нравится в пансионе, только мне досталась… не такая, как другие, ведьмы. Я никогда не думал о тебе: как тебе со мной. Да, я знал, что со мной нелегко, делал всё, чтобы было максимально нелегко. Сегодня вечером ты высказалась, и я понял, какой я дурак. Я вырос, но не повзрослел, — он замолкает, глядя мне в глаза. — Габин не страшен в гневе. Мадам Жозефина страшна в гневе. — У меня просто тушь потекла, я много плакала, — вытираю сухие глаза. — Из-за этого я выглядела… устрашающе. — Мадам Жозефина находит нужные слова. Жаль, дворецкий Виаль никогда не прислушивался к ней. — В чём проблема, Сильвен? Вон, какие у тебя большие уши, — дёргаю за хрящик. — Я закрывал их, чтобы не слышать твой чудесный голос. Но сейчас не хочу. Мне нравится, когда нас никто не слышит. — Дурацкие отговорки, Сильвен. Когда я тебе что-то говорила, ты отмахивался и уходил. — Я боюсь влюбиться в тебя окончательно, — капля пота падает с носа. Я уже влюбилась в тебя бесповоротно. — Боюсь, что ты убьёшь меня… Беру его за лицо: — Пообещай, что тебя больше не будут бить розгами и кнутами. — Можно я буду называть тебя Зефиркой? Об этом никто не узнает. Я буду называть тебя так, когда мы вдвоём. Слова словами, а действия? Готова ли я показать Сильвену, что он мне не безразличен? Через поцелуй я отвечаю ему на вопрос «можно». Через поцелуй он даёт обещание «хорошо». Мы впервые в Ситроене 34-о года. В нашей машине на передних сиденьях. Сильвен засыпает у меня на груди без бюстгальтера.╭─━━━━━━━━━━━━─╮
— Можно я поцелую тебя, Зефирка?
— Почему ты меня это не спрашивал, когда мы делали дочь?
╰─━━━━━━━━━━━━─╯