Я не могу понять: когда, зачем и как? Ты стала, ты стала, ты стала мне близка.
1
Светлые волосы Наташи рассыпались по подушке шелковым ореолом, по ним танцевали солнечные блики, плавно перемещаясь на красивое лицо, будто старательно желая напомнить о стремительно наступившем утре. Новый день должен был вернуть все на круги своя, стерев из памяти вчерашнее помутнение рассудка и разрушить то чувство, которое окончательно связало их друг с другом. Но, глядя на Наташу, так мирно спавшую, Козырев не испытывал никаких мук совести и уж тем более не хотел покидать ее. Хотелось дождаться, когда она проснется и, привлекая к себе, снова поцеловать, забыв о том, что ждало их за пределами этой комнаты, небольшой по размерам, но ставшей в одно мгновение гигантской. Он давно уже не испытывал такой радости и в каком-то смысле настоящего единства душ, ведь Наташа его понимала в отличие от жены, с которой отношения уже давно стали разваливаться, а Козырев, погрязший в работе, не придавал этому значения. Все думал, что это временно, а потом ему поручили дело «Фишера», и все окончательно рухнуло, сблизило его с Наташей. Козырев испытывал постоянную усталость и стал забывать о том, о чем раньше мечтал, когда переступал порог родного дома. Его влекло и манило в другой сладостный плен. Настоящий оксюморон: обрести любовь, погрязнув в круговороте нераскрытых убийств Козырев до конца не успел осознать, как это так у них получилось. Кофе по утрам, сигаретный дым и неторопливые беседы, которые потихоньку стали затрагивать личное. Козырев в начале просто хотел, чтобы в их рабочем коллективе складывались нормальные и уважительные отношения, и оттого поддерживал Наташу после нападок Бокова. Она создавала впечатление неравнодушного человека. Это было заметно по тому, как Добровольская умела находить общий язык с детьми, и как одна отправилась в лес лишь бы отыскать пропавшего мальчика, пока они с Боковым были заняты предполагаемым убийцей.. Женя часто упоминал, что ей не хватало смекалки. Мол, не бабское дело — за преступниками гоняться. А Козырев считал, что все дело в опыте. Со временем у Наташи точно бы все получалось намного лучше, она уже двигалась в верном направлении и умела заострять внимание на деталях, которые они с Боковым упускали из виду. Оттого вчерашнее заявление об уходе Козырева несколько удивило, а реплика, брошенная напоследок Боковым, и вовсе вывела из себя. Наташа была права, когда говорила ему о том, что это дело многое забрало в их жизнях. У нее — общение с дочерью, а у него — ничтожные крохи взаимопонимания с сыном. Но правы были и те, кто считал: где судьба отнимала, там же и предлагала что-то взамен. Так, наверное, можно было охарактеризовать вспыхнувшее между ними чувство в их бесчеловечный век, когда мир сходил с ума, позволяя сумасшедшим убийцам издеваться над беззащитными детьми и обрекать их на муки. Раньше бы Козырев не поверил, если бы кто-то ему сказал про возможный служебный роман и измену жене. Он же слишком правильный, слишком честный, слишком порядочный. Сам же загнал себя под это вечное «слишком». Но за все это время Козырев стал другим человеком, которому не хотелось потеряться окончательно в этом странном и равнодушном ко всему мире. Козыреву всегда говорили, что он слишком много думал, и сейчас ему впервые хотелось забыться и остаться здесь с Наташей. Наташа проснулась, отвлекая его от долгих размышлений, и Козырев улыбнулся. Она и впрямь очень красива. Он не лукавил, когда говорил вчера, что от ее красоты с ума сойти можно. Наташа потянулась и посмотрела на него так, словно не ожидала увидеть здесь. — Валера? — спросила она, когда Козырев поцеловал ее в макушку, — Ты здесь... — Я же не мог уйти и не предложить тебе выпить кофе, — с лица всё ещё не сходила улыбка, и Козырев чувствовал себя глупым мальчишкой, который впервые ухаживал за понравившейся ему девочкой, — Наташ, я о вчерашнем нисколько не жалею. Я даже рад, что все так сложилось. Наташа встала, быстро надев халат и раздвинула шторы, солнечные лучи проникали и озаряли всю комнату. Она сама напоминала что-то светлое. Как солнце. Золотистые волосы вились на концах, и Добровольская выглядела то ли растерянной, то ли ещё больше удивлённой. Она была той, кто за столь короткое время стала ему ближе, чем Лиза, с которой они вместе столько прожили под одной крышей и растили сына. — Валер, и я не желаю. Но как же твоя жена? — Наташа хаотично перемещалась по комнате в поиске чего-то, и Козырев сразу понял, что ей нужно. Пачка сигарет оказалась в ее руках, он почувствовал теплоту нежной кожи, а она закурила. — А сын? — Наши отношения с Лизой давно уже не те, что раньше, — признался Козырев, — и с сыном — проблемы. Я не собираюсь вычёркивать их из своей жизни, но вместе мы жить вряд ли сможем. Нельзя склеить то, что уже давно разбито. — Валер... — Наташа позволяла взять ее за руку, переплетая пальцы. — После командировки я обо всем поговорю с Лизой, — сказал он ей, — Ты же мне веришь? Наташа кивнула, обнимая его. Тогда Козыреву казалось все простым, и он не предполагал, что на деле окажется куда сложнее, а вот Наташа, скорее всего, все знала, но поверила ему.2
У Натальи Добровольской всегда было одно правило: не связываться с женатыми. Правило, которое не следовало нарушать, несмотря на то, что Валера казался ей исключением. Он правда был хорошим и добрым человеком, сумевшим поладить с ее дочерью и не считавшей ее ошибкой прошлого. Но проблема заключалась в том, что их отношения застряли на одном месте. Возможно, не стоило сближаться исключительно из-за сложного дела, в раскрытии которого они до конца сомневались, вспоминая слова Бокова. Но суть оставалась прежней. Да, Козырев не жил со своей семье уже много лет, но так и не добился официального развода с женой. Его жена считала, что так будет лучше для будущего их сына, а Валера был слишком благородным или, скорее всего, испытывал чувство вины за упущенные моменты со Степой. Наташа не спрашивала у Козырева о причинах, когда они виделись. Не видела в этом смысла, а в последнее время их встречи становились все реже и реже. У Валеры была любимая работа, а Наташа — ее семья. Она окончательно потерялась, пристрастившись к алкоголю. Что-то в ней медленно ломалось с того момента, как расследование завершилось, и она всё ещё могла избавиться от нехорошего предчувствия, которое отделяло ее от родной дочери. Они с Эллой стали чаще ругаться, и та предпочитала больше времени проводить с бабушкой. — Наташ, у меня есть знакомый врач, — говорил ей Валера в последнюю встречу, — Давай сходим к нему? — Зачем? Думаешь, он поможет? — Наташа курила, а Валера пил кофе. — Валер, это все пустое. — Наташ, солнце, я переживаю за тебя, — Валера говорил искренне и касался ее рук по-прежнему очень нежно, — За что ты себя так терзаешь? На солнце Наташа уже давно перестала быть похожей, скорее, напоминала блеклую тень самой себя, и не понимала, почему Козырев продолжал так называть ее. — Валер, оставь, это все постое, — говорила Наташа, — Ты и сам все прекрасно понимаешь. В его глазах читались сочувствие и тоска. Какое-то бессилие. Наташа ловила себя на мысли, что оба они были потеряны. Оба искали спасение друг в друге своими тайными встречами. И пусть поцелуи и касания всё ещё согревали, их что-то продолжало стремительно тянуть вниз.3
— Прости меня, солнце. У Наташи из груди вырывался всхлип, когда Валера, опустившись перед ней на колени, целовал ее. Взгляд у него был, все равно, что пьяный, будто он не до конца верил в происходящее, в то, что она осталась жива и он мог дотрагиваться до нее. Наташа и сама не до конца верила, что их нашли в этом проклятом месте, где все пропахло смертью и страданиями невинных детских душ. Ещё нереальнее казалось воссоединение с близкими. Очередной день рождения дочки, который Наташа испортила. Странная мысль возникла в ее голове, но, когда Элла прижалась к ней, тут же исчезла, растворилась. Ее мама плакала, тоже заключая ее в объятья, а Валера улыбался. С облегчением, нежностью и каким-то только ему понятным смыслом.4
Развод наконец-то официально оформлен, как ни странно они с Лизой окончательно разошлись, расставив жирную точку в своих отношениях, мирно и без обид. У нее даже, кажется, кто-то появился. Стёпа учился, по-прежнему влипал в неприятности и вряд ли смог бы простить отца, но Козырев продолжал надеяться, что когда-нибудь он все поймет. Но все это отошло на второй план. Козырев привык терять людей, но, когда несколько недель назад чуть не лишился Наташи, слушая показания Головкина и осматривая место преступления, едва не сошел с ума. Желание совершить самосуд увеличивалось, а законы и прочее забывались, и когда он увидел ее снова, то не мог поверить своим глазам. Наташа научила его ждать счастье, понимала беспомощность слов и действий, которые висели между ними все эти годы, и Козырев окончательно убедился в том, что не хочет ее потерять. — Впустишь, Наташ? — спросил Козырев у Наташи, когда с делами было покончено. Наташа ничего у него спрашивала, наверное, все было очевидно по выражению его лица. Одного порывистого объятия хватило, чтобы залатать все то упущенное и понять друг друга с полуслова.