***
Спектакль окончен Гаснет свет И многоточий Больше нет Останови музыку Спектакль окончен Happy end «Спектакль окончен»
На похоронах Эда много людей, на удивление, Стид знает каждого: годы брака позволили хорошо соприкоснуться с теми, с кем хорошо общался муж. «Тайной» оставался один человек низкого роста, покрытый морщинами и татуировками, одетый в рубашку и чёрные брюки. Вроде ничего особенного, но смотреть на него Стиду больно, страшно и интересно. Имеется в незнакомце нечто притягивающее и одновременно отталкивающее. Он напоминает одного из старых рокеров, чудом не спившегося и пережившего всех друзей. Есть в нём тоска, распространяющаяся на и без того ужасном в своей печали мероприятии. Присутствующие много говорят об Эде, каждый поминает его добрым словом, и Стид перестаёт обращать внимание на смысл. Фраза о том, что Эдвард Тич был «сильным и хорошим человеком, который достойно бился со своей болезнью» повторятся, но в разных формулировках. По сути больше и нечего говорить. Отличается только незнакомец. Он встаёт в центр, поправляет ворот рубахи, облизывает губы и набирает в грудь побольше воздуха: — Я победил, Эд, ты умер раньше, а я так и не сгнил в одиночестве, — короткая пауза, — я нашёл человека лучше тебя. И он странной походкой ковыляет прочь от гроба, запрокидывая голову и, кажется, истерично улыбаясь. Стида охватывает беспомощная злость, побуждающая последовать за незнакомцем, призывающая хорошенько треснуть ему по морде, а ещё расспросить, кто это такой и каким образом он связан с Эдом. — Стой! — Стид хватает незнакомца за руку. — Кто вы такой? — Иззи Хэндс, — нервный смешок. — Бывший муж Эда, ну… Тот, кому Эд изменял с тобой. Чего глазками хлопаешь? Не знал обо мне? Неудивительно, Эд никогда не любил говорить об «ошибках молодости». — Это… Это бред! Как ты смеешь осквернять честь моего мужа?! — Стид повышает голос, готовясь сорвать скопившуюся боль. — Стид Боннет, а сколько ты знаешь о прошлом твоего мужа? Знаешь, как он жил до встречи с тобой? От кого ушёл? Сколько дерьма перед этим сделал? М? Стид не отвечает: теряется, хлопает глазами и понимает — он никогда нормально не обсуждал прошлые отношения Эда. Они говорили о больном детстве, о побеге из дома и убийстве отца. Эд пару раз упоминал, что ему долгое время помогал какой-то человек, но в подробности не вдавался, а Стид не лез в душу. И сейчас перед ним, похоже, стоит тот самый человек, которого предпочли забыть на двадцать с лишним лет. Нет, не забыть, а просто обезличить, лишив имени и любого нормального упоминания. Понятное дело после такого злятся. — Вижу — не говорил, — Иззи выдёргивает руку их чужой хватки. — Хочешь узнать, Стид Боннет, кто был с твоим Эдом? Следует согласие. А почему бы и нет? Стид готов на всё, лишь бы услышать что-то новое о своём муже, боровшимся с раком лёгких. Было так больно и странно наблюдать за тем, как от любимого человека ничего не остаётся. Он теряется, страдает, а ты можешь только молчать о том, сколько ему осталось. Стид устал выслушивать соболезнования, потому и цепляется за Иззи, готового насмехаться, но не поддерживать. Они бредут вперёд по кладбищу, молчат какое-то время, пока Иззи не вынимает из карманов пачку сигарет, не отдаёт одну «крутку» Стиду, не закуривает и не начинает: — Впервые так близко вижу человека, с которым мне изменяли. Понимаю — почему: ты во вкусе Эда, он всегда любил светлых и «домашних». Не в обиду, Боннет, я уже перерос это, да и какая разница? Я уже давно замужем, и Эда вернуть невозможно, — затягивается, жмурится, тяжело вздыхает. — Мы познакомились, когда мне было шестнадцать, а ему пятнадцать. Романтика у обоих играла в жопе, хотели сбежать из дома подальше от мудаков родителей и закончить как Сид и Нэнси: красиво и грязно, но чтобы со смыслом. Хотели быть рок-звёздами, трахаться сутками напролёт, баловаться наркотой и никогда не сбавлять темпа жизни. Не скажу, что мы стали известными, но нас кто-то да знал, пускал играть к себе, а потом… — Эд встретил меня? — До тебя как раком до Китая было. Всё гораздо банальнее: выяснилось, что Эду надоело так жить. Он понял, что известными на весь мир мы не станем, а наркотики и алкоголь только портят тело и мозги. Мы стали цапаться. Эд хотел дома, ну… постоянного дома, я боялся останавливаться на одном месте, мы постоянно цапались друг с другом, он меня избивал, я всё прощал, потому что любил, потом мы разбегались, но снова и снова сходились. В последнюю нашу ссору он сломал мне ногу. Её пришлось ампутировать, и я его простил, но вины он не чувствовал. Он не знал этого чувства и никогда не извинялся передо мной. Знал — я его всегда прощу. Дальше Иззи говорит много такого, от чего откровенно тошнит. Описываемый человек совершенно не похож на того мягкого Эда, в которого когда-то давно по уши втрескался Стид. Он не верит в сволочизм Эда, но отрицать его не пытается. Просто понимает, откуда были те шрамы, тот странный страх перед концертами и полицией. Многое проясняется, но образ горячо любимого Эда, боящегося пауков, обожающего рыбалку, слушающего рок, готового ко всему новому и тихому. Такого Эда было легко любить. А того Эда, которого описывает Иззи, проще искренне ненавидеть, желая смерти, но не любить. — Не могу поверить… — Зачем-то произносит очевидное Стид. — Он никогда не говорил ничего из этого… Даже перед смертью. — Потому что я его тёмное пятно, а он моё. Мы отравляли друг другу жизнь, а потом он встретил тебя, влюбился, и мы разбежались. У меня была мысль выследить тебя и пырнуть, но потом я увидел, как Эд счастлив с тобой, Стид Боннет, и решил, что он должен удавиться этим счастьем. В последнюю нашу встречу мы заключили пари, кто из нас раньше сдохнет. Победил я, — улыбка расплывается на лице. — Но почему-то выть хочется. — Ты всё ещё любишь, он же… — Он моя первая любовь, Боннет, такая не забывается… И мне искренне жаль, что его первой любовью стал ты, а не я. Завидую тебе, по-чёрному. — Хочешь меня пырнуть, Иззи? Ты и так меня разбил новостью о том, каким паршивым человеком был мой муж. — Таким человеком он был только для меня… Пойми, Боннет, мы с тобой любили и любим одного человека, но он нас — по-разному. Я для него был тем, кто готов был рвануть с ним на край света и сжечь все дома. А ты — тем, кто готов были подарить ему дом. Эду нужен был дом, а не бесконечный трип. Вот и вся правда. Я не нужен был ему, а ты — да. Звучит это тоскливо. В Стиде даже жалость просыпается, но он её душит, тонет в размышлениях и понимает — с Эдом никогда не было плохо. Только хорошо. — Ладно… Меня муж ждёт… — Которого ты не любишь. — Я такого не говорил, Боннет, — Иззи останавливается возле мотоцикла. — Я люблю своего мужа, а к Эду у меня осталась больная привязанность, от которой уже не деться. Сам понимаешь, — он тушит сигарету. — Прощай, Стид Боннет. Стид не успевает ответить: Иззи быстро заводит мотоцикл и уезжает, оставляя своего собеседника со знанием, что его всё-таки любили.***