Тили-тили тесто

Рецептом этого шоколадного бисквита Антон пользуется уже четыре года: испортить практически нереально, самое сложное — правильно отмерить продукты. Сейчас тесто получается слишком густое и цвет блёклый, без нужной для хорошего результата шоколадной насыщенности, хотя какао порошок в теплой яично-молочной массе уже растворился. Антон озадаченно ведёт лопаткой вдоль стенки дежи, соскребая не промешанную густую массу, запускает миксер второй раз и мысленно прокручивает всю цепочку продуктов от и до. И чертыхается, когда понимает, что добавил меньше шоколада — словно уже на крем в торты его топит, а не на бисквиты. Сегодня хочется торопиться, хотя по графику это не нужно вообще и к добру не приведет, а вот к ошибкам — очень даже, но Антон эти риски принимает: есть причина. Арс [11:40] Всё уладил Заеду в 11 вечера, тебе не поздно? Уладил. Уладил — это, получается, Арс поменял планы под него? Антону надо сесть, желательно не на тот стул, на котором остывает противень с бисквитами. Антон [11:43] Мне норм, а куда пойдём? Бар? По времени Антона всё устраивает — он не собирается от принца в полночь сбегать, даже если для этого сегодня приходится работать в ударном режиме. Арс [11:44] Не совсем, напитки нужны свои У тебя есть термос? Антон [11:44] Найду Арс [11:45] Супер, забились тогда! В термос можно чай, а на себя нужно надеть тёмное И старое лучше, что не жалко Тот твой бадлон жалко)) В ответ Антон скидывает стикер с покрасневшей жабкой, хотя, если быть совсем честным, то он уже не жабка — он жабколужица из того же стикерпака, потому что Арсений помнит про его водолазку с первого почти-свидания. Придерживая бисквит рукой, Антон разрезает его, ведя нож по кругу, опускает нож на сантиметр, отрезает следующий корж — и думает, что надеть. Вбивая адрес для доставки в приложение, Антон думает, что ему хочется сделать что-то особенное, но не слишком. Он выносит позвонившему курьеру торт, поднимается к себе — и получает второй звонок. Тоже от курьера. Проверяет приложение — и правда, стоит, тикают часики бесплатного ожидания; спрашивается, а кто уехал только что? Антон трёт глаза, открывает инстаграм и видит сообщение от заказчицы, которая должна была подойти за тортом сама — и через полтора часа. Антон отменяет доставку, которую вызвал сам, и пишет, пытаясь быть максимально корректным, просьбу развернуть курьера и вызвать доставку позже. В ответ — тотальный игнор. Девушка отвечает только через тридцать минут, когда торт уже у нее, и он, сюрприз-сюрприз, не тот. Антон прощается еще с семью сотнями рублей (итого с торта: прибыль — отсутствует, терпение — на исходе). Скандала не случается, хотя Антон ждёт чего-то такого; девушка сама отправляет торт по нужному адресу, и даже скидывает фотографию того, что завязала обратно бант на коробке. Не просит и денег за доставку — просто прислать ей её торт. Человеческое отношение удивляет, но Антон выдыхает, находя в этом хороший знак. Сахарную пудру с мукой просеивать развлечение для тех, кто в решете любит носить воду: пудра летит мимо, отвратительно пылит, создавая рождественский вайб белой крошкой на кухонных шкафах, бровях, руках и носе Антона. Настрой у Антона боевой, потому что бояться макаронсы делать можно сколько угодно, но лучше просто делать. И не вспоминать, что учился их делать два года. Женщины ребенка внутри себя создают за девять месяцев, а он страдал над внешним видом миндальных засранцев, только чтобы узнать, что их тоже фотошопят. Макаронсы у Антона — один их любимых десертов, и поэтому доебывается он до него особенно сильно: эти слишком сладкие, эти слишком тонкие, тут в крышечках пшеничная мука — дешево и сердито, но текстура не та совершенно; тут вроде миндальную положили, но такие дыры в печенье, что как будто и вообще не макаронс ешь, а воздух с шоколадной начинкой. Хоть как выбирай в кондитерских, всё равно заканчивается тем, что нужно или делать самому, или разводить на них Иду — а той тоже очень лень, но с витрины несколько штук отдать она, так и быть, готова. Миксер послушно вращает венчиком, белок покрывается крупной пеной — сначала пышной пивной, несколько оборотов спустя пузырьки становятся мельче. С каждым оборотом объем пены больше, а сама она становится плотнее, начинает бликовать гладкой поверхностью без сахарных крупинок. Антон нервно стучит лопаткой по ведерку со смесью муки и пудры. Повторяет про себя, что вмешивать сухое нужно снизу вверх, аккуратными, сильными движениями в одном направлении. Руки немного дрожат, когда Антон расправляет на поллитровой кружке пакет с вставленной в него насадкой и лопаткой перекладывает в него макронаж. Макронаж кажется слишком жидким (потому что Антону казалось, что всё идёт не так, и что он недостаточно однородный для отсаживания печений на противень), течёт с лопатки на пальцы, слепляет края кондитерского мешка. Антон считает про себя, когда пытается, удерживая мешок одной рукой, пальцами другой руки переместить выше пузыри воздуха — чтобы не было тех самых дыр в крышечках. Вместо воздуха из пакета через край плывёт липкое миндально-белковое тесто. Хочется психануть, потому что ну очевидно же, не получилось; накосячил, хотя хотел как лучше; и зачем только выеживается — его ведь об этом никто не просил; зачем стараться — Арсений едва ли оценит это вообще. Антон пыхтит от злости, причём на себя самого и свою дурную голову, а потом пузырик воздуха перестаёт мешаться в пакете — и Антону тоже дышать становится легче, потому что на самом деле он… Волнуется. Хочется произвести приятное впечатление, но при этом так, чтобы его не было слишком много — а макаронсы в моменте кажутся слегка вычурными, но Антон затыкает внутренний голос тем, что давно хотел сделать их для себя, но всё руки не доходили. А для себя и для хорошего человека — уже и не жаль стараться. ** — Я решил, что нам нужно проветриться. Арс забирает его ровно в одиннадцать, приветствует, и ободряюще кивает на вопрос о том, нормально ли будет в черных карго и серой толстовке. Сам ничего не рассказывает— только смотрит украдкой на светофорах и улыбается, наслаждаясь Антоновым замешательством. Они стоят во дворе-колодце, который спрятан от прохожих коваными воротами с калиткой в них. Калитку Арсений открыл ключом — одним из множества, скрепленного на кольце с брелком в форме собаки. Антон осматривается: несколько припаркованных машин, две лавочки и узловатое дерево над ними, лестница к пристрою, с которой смотрят три очень похожих черно-белых кота, мусорные баки, стены с потускневшей и лопающейся от ветра и дождей краской. Двор сильно отличается от аккуратно подкрашенных колонн и декоративного винограда над аркой с лицевой стороны здания, но дело не во внешнем виде даже — просто резко становится темнее и тише, когда от широкого светлого неба над Мойкой, с набережной которой они свернули в переулок, и, наконец, во двор, остается только небольшой квадратик на высоте семи этажей. — Посидим на лавочке? — ну, или у Арсения квартира в центре в бывшем доходном доме, и вон тот порш или мини купер рядом с ним — тоже его, а тамадой он для души шабашит. Арсений подходит ближе, легко касается костяшками предплечья — через рукава толстовки и не чувствуется: — Тебе привычно вниз смотреть, а тут надо чуть выше, — рука Арсения движется вверх, и Антон поспешно вздергивает подбородок. Пожарная лестница. — Думаю, на экскурсии по крышам ты не был. Антон отводит взгляд, мнется показушно, голову опускает, мол, не был, каюсь — собирался, хотел, но не дошёл. Антон такое любит — откладывать на когда-нибудь, продолжая делать это до момента, пока план или идея не забудутся совсем. — Не был, и очень хочу сейчас. Но, Арс, если ты думаешь, что я туда допрыгну, то ты жестоко ошибаешься насчёт моих спортивных данных. — Обидишься, если скажу, что на это и не рассчитывал? — Арсений улыбается, но в лицо Антона всматривается внимательно: прощупывает границы. Антон усмехается: — Совсем нет. Но мне теперь интересно, на что ты рассчитывал. Арсений подмигивает, а потом начинает звенеть связкой ключей — ищет нужный. Свет от фонаря над подъездом тусклый, да и они перекрывают его головами: Арсу приходится щуриться и наклоняться ближе к ключам. Антон вынимает из кармана телефон и включает фонарик. — Попались, — Арсений отцепляет два ключа от общей связки, — нам во второй подъезд, на седьмой этаж. Не боишься? — у него, довольного затеей, глаза горят. Антон поправляет лямки рюкзака, затягивает их чуть туже, делает решительное лицо — нижняя челюсть вперёд, брови нахмурены, рукой сжимает Арсово плечо, и неестественно-хриплым голосом говорит: — Самые страшные демоны — они внутри нас, — Арсений выдыхает, давится смешком и качает головой на Антонову дурашливость, — Веди. Арсений просьбу вести понимает слишком буквально: за руку не берет, но постоянно тормозит, чтобы на Антона обернуться — как будто тот может с лестницы кубарем вниз покатиться или резко передумать; Антон смотрит по сторонам на высокие, выше двух метров, двери старого фонда — и чуть не падает, когда натыкается на Арсения. Арс придерживает его за плечи, поигрывает бровями и давит улыбку — Антону тоже очень смешно, по большей части оттого, что смеяться и шуметь им лучше не стоит, отсюда и попытки сжать губы, чтобы не фыркнуть, и выразительное «чшшш» в адрес друг друга. Дверь на чердак закрыта еще и решеткой, но Арсения это не смущает, он открывает и ее, и хлипкую небольшую дверцу, по размерам больше подходящую хоббиту или Карлсону. Арсений наклоняется близко, шепчет: — Я первый, иди сразу за мной. Арсений распахивает дверь наружу — в помещение врывается ветер, ерошит волосы и оверсайзовые толстовки, и поднимает пыль со ступеней и перил. Арс опускается на четвереньки и аккуратно пролезает вперёд, за порог и отползает вбок, в проем показывает руку с поднятым большим пальцем. Антон выбирается на крышу следом и аккуратно, упираясь руками и ногами, отодвигается от двери. Арсений закрывает за ними замки, а потом распрямляется и встаёт. — Уклон слабый, не скатишься, — и протягивает Антону ладонь, чтобы помочь подняться. Антон пальцами чувствует песок на его ладони и силу, с которой Арс его руку сжимает, пытаясь, очевидно, успокоить. Они стоят на скате, который направлен в сторону двора, но даже так захватывает ощущением высоты — только не собственной, а необъятного неба над головой. Оно ещё сумеречное, светло-синее, без теплоты солнца, но с розоватой холодностью его заката. — Смотри, мы идём чуть вверх, потом по центру — и сядем возле вентиляционного канала. Антон с сомнением смотрит в сторону небольшой бетонной надстройки, на которой закреплена рогатая антенна телевидения. — А током не ебанет? — Не должно, — Антон убежденным не выглядит, хотя язык мемов — это язык фактов, — я тут уже был, нормально всё. Я бы тобой рисковать не стал. Сделав несколько шагов вверх, Арсений останавливается. — Если тебе не нравится, лучше сейчас спуститься, потом сложнее будет. Антон смотрит на край крыши, вдоль которого идёт хлипкий металлический заборчик, а потом снова поднимает голову — и понимает, что отсюда уже видно реку. Он качает головой. — Наебнуться страшновато, но слезать я не хочу. — Потому что спускаться страшнее, чем подниматься? Антон усмехается: — Ща всё закончится тем, что я вообще не слезу. Я, может, высоты боюсь. — Руку давай, боится он. — Арс его забалтывает — Антон продолжает идти, концентрируясь больше на ощущении его руки в своей. Антону не хочется даже душнить, что, взявшись за руки, они свалятся с большей вероятностью. В сторону переулка и набережной вид ярче — светятся вывески и витрины ресторанов, уличные фонари и растянутые шарики-фонарики, свет отражается в реке и расплывается разводами волн от пролетающих по ней катерков, которые, конечно, сами тоже светятся. — Стемнеет, будет ещё красивее, — Арсений снова близко, и снова шепчет — необходимости в этом теперь никакой, но мурашки у Антона по шее бегут. Ему и так красиво: под темнеющим небом уже смотрятся яркими огни, но еще можно рассматривать Арсения, который улыбается уголком губ и… тянется к своей сумке-бананке. — А пока — вот, можно рассматривать достопримечательности. Антону не хочется спорить, что Казанский он видел много раз (напротив его любимая кофейня), он берет бинокль в руки, подкручивает до чёткости изображения — и рассматривает ближайшие дома, еду на столах в летнике при ресторане в переулке, находит, наконец, знакомый зеленоватый купол собора и крышу торговых рядов по соседству. Переступая по кругу, Антон периодически ловит биноклем частички Арса — растрепанные волосы, пробивающуюся на щеках щетину, чуть покрасневший краешек уха, треплющийся на ветру капюшон толстовки. Арсений переступает тоже, придерживая Антона, чтобы не оступился, за предплечья. — Красиво, но у меня голова кружиться начинает, — Антон опускает бинокль, Арсений не успевает отвести взгляд — кадык у него едва заметно движется от сглатывания. — Посидим? — Арс кивает в сторону пледа. — Ага, — Антон тянет к себе рюкзак, — чай, как заказывали, — Шаст трясёт термосом, а потом передаёт его в руки Арсения, который сразу же начинает сворачивать крышку. Антон достает из рюкзака еще и контейнер, приоткрывает крышку, заглядывает внутрь, а потом снимает ее совсем — и ставит контейнер рядом с термосом. Рядом кладёт влажные салфетки. — И сладкое к чаю? — вкрадчиво интересуется Арсений. — Конечно. У нас почти полдник, только... — Полночник, — у Арсения голос выше обычного, улыбка довольная, — я вообще сладкое не очень люблю, но раз такой повод… — Арсений влажными ещё пальцами хватает пирожное, вертит в руке. — А это что? — Макарошки. Макароны. — С кетчупом, с кетчупом? — Арсений поджимает губы, но ямочки на щеках выдают, — прости, я слишком много общаюсь со школьниками. Странное название для десерта. — Их вообще по-разному называют. Макарон, макаронсы, макарони, макаруны… — И спорят об этом ещё, да? — Конечно, спорят. И как готовить спорят — они по-разному называются, потому что их готовят в разных странах, разными способами, главное отличие в том, как взбивают белок, — Антон смотрит, как Арсений кусает уже второе пирожное, прикрывает глаза, кусает снова, облизывает губы, бормочет «намного вкуснее» и откровенно кайфует. — Ты ведь пробовал, да? — Виновен, готов на любое наказание, только не отбирай. Это очень хорошо, мне больше французских нравятся. — Ой, ну тебя, — Антон складывает руки на груди и поворачивается чуть в сторону корпусом, но продолжает косить глазами вбок — на аккуратные пальцы, которые цепляют третье пирожное. — Но отвлечь меня — это ты ловко придумал… Подожди, ты пробовал французские? Когда? Где конкретно? Есть фотки? Может, название места помнишь? — Антон придвигается вплотную, коленкой дотрагивается до Арсова бедра. Арс тихо (и совершенно очаровательно) фыркает: — Вот, оказывается, чем тебя заинтересовать можно было, — а потом откладывает пирожное на крышку контейнера и тянет из кармана свой телефон. — Да мне… — Антон тушуется, — тебе ничего особенного делать не нужно. Ты и так интересный, просто это, ну, мечта в каком-то смысле. Глупости, конечно. — Антон, притормози, — Арсений улыбается мягко, — никакие не глупости. Мне нравится, как тебя это будоражит и нравится слушать, как ты о десертах говоришь, — Арсений смотрит на макароны. — Честно, не ожидал, что это будет настолько вкусно — и я абсолютно беспристрастен, но это просто отвал всего. — Это приятно, хотя в это слабо верится. Передашь кружку? — В мою беспристрастность? — Арсений пихает его плечом, и кружку вкладывает прямо в ладонь, касаясь своими пальцами ладони Антона, — не преуменьшай свои таланты. А про Париж — ездили вместе с Матвиенко лет десять назад. — Арс отводит глаза, — не буду углубляться в детали, но поездка получилась и правда в город любви и экспериментов. И было нереально вкусно: я вес не набрал, только потому что наворачивал круги по музеям, еще и Серёжу силой тащить приходилось. — Увлекаешься живописью? — Балую свое чувство прекрасного возможностью смотреть на полотна импрессионистов и постимпрессионистов вживую, да. — Вау, да, должно быть действительно впечатляет, — Антон последнее слово выделяет интонационно, и Арсений улыбается краешком губ, — я люблю у них работу с цветом и образы: ярко и смело. — Тебе бы понравилось. В целом, в Париже. — Ты не разочаровался? — Нет, совсем нет. Думаю, съездил бы еще — а я редко возвращаюсь в одно место дважды. Жалею, что мы тогда не поездили по стране — в Биаррице замечательное море. Антон кивает, уходя в легкую задумчивость. — Чувствую, как ты напряжён. Что-то не так со мной что-то или тебе?.. Антон закашливается чаем, потому что не может стерпеть вот эти все глупости от Арсения. — С тобой всё прекрасно, и тут замечательно, и я просто… Есть одна вещь, но мне и в переписке было спрашивать неловко, и сейчас тоже портить этим момент… — Я бисексуален, если ты об этом переживаешь. Никогда еще Антон так выразительно не прихлебывал чай. — Я, ну, понял, что тебя мужчины привлекают. — Так, не об этом, а в чем тогда дело? — Арс хмурится и становится сильно серьёзнее. — Арс, — Антон болтает на дне металлической кружки чай, — Я хз, норм ли об этом спрашивать. Но если тебе не захочется об этом говорить, то не будем, — Антон поднимает глаза на Арсения, который не перебивает и качает головой, мол, продолжай. — Дима упомянул судебное заседание. И я, там сложно, подумал о тебе и срастил, так получилось. Но главное — тебе может помощь нужна? — Антон смотрит на Арсеньевскую полуулыбку — это из вежливости? Или Антон потешный с этими своими нелепыми попытками в заботу? — Не мое дело, понимаю, но я хотел бы помочь. Выслушать хотя бы — ну, вдруг тебе нужно. — Ничего такого в том, что ты спросил, нет. Обо мне даже писали в газетах, — Арсений делает выразительную паузу. — Всегда хотел так сказать. Звучит же, да? — Звучит, — Антон кивает, сжимает кружку, она пустая, но отставить ее рисково — потому что хочется положить свою ладонь поверх Арсовой, а он не уверен, что так можно, но хочется — очень сильно, и кажется, что Арсению это нужно тоже, потому что его волнение из-за предстоящего неприятного объяснения попытка отшутиться делает очевидным. — Ты у Олега и Димы официально трудоустроен? — Нет, у меня самозанятость и подряды с заказчиками, — Антон смотрит непонимающе, — а что? Доход стабильный, — Антон садится чуть прямее, важничает. Арс реагирует краткой улыбкой. — Вот и у меня была самозанятость. И агентство, которое от моего имени подписывало договоры с заказчиками, — Арс ладонью прикрывает глаза, — говорю сейчас и понимаю, что пиздец. Но это не сразу началось, я уже года три проработал — мы дружили семьями: у них сын как Аня, казалось, что всё отлично. Антон наливает в кружку чай и двигает её к Арсению. Арс кивает благодарно, но в руки не берет — просто начинает постукивать по ней указательным пальцем. — Нормально, я в норме. Ха, — Арс выдыхает, — но заказчиков находил Стас, ну, директор, график составлял он, в целом, я был просто исполнитель. Но оформлять всех — дорого, а мы вроде как друзья. — Он тебя кинул? — Он проебался и кинул меня, чтобы спасти свою жопу. — Фу, бля. Мерзко. — Там была тупая ситуация — я в Москве, у меня свадьба, я один, без напарницы. И тут мне, потому что в договоре мой номер, звонит в истерике девушка, что у неё срывается свадьба. Потому что нет ведущего и даже музыки нет, — Арс звучит жестко, — а я — за семьсот километров. — Почему Шеминов ничего не сделал? — Арс поднимает брови, приходится пояснить, хотя в целом — британская коммуналка недалеко ушла от сферы услуг в любом городе, — Да, мы знакомы. — А он ушёл в отпуск. Заключил два договора на один день, причем он не специально — просто безалаберный до жути, и уехал. — Ахуй. — М-м, — Арсений кусает макаронс, жует. — И на меня повесили возмещение ущерба и неустойку. А я даже не знал, что договора два. Сужусь теперь, пока безуспешно. — Арсений цокает недовольно и загружается — чуть опускает плечи, и взгляд гаснет, хотя за время разговора небо стало чернильно-чёрным и световой шум города теперь ощущается ослепительным блеском. — История пиздец, конечно. Я... бля, да просто пиздец, Арс. — Антон мотает головой, — никогда не понимал, почему люди наебывают и не чувствуют себя гадко после этого. Но, Арс, главное не это. Ты ничего плохого не делал — доверял близкому человеку. На это, вообще, много смелости нужно. И если он поступил как трусливый подонок, то и винить стоит его, а не себя. — Антон выдыхает, морщится, — Чет меня это. Понесло немного. Понимаю, что словами тут сильно не поможешь, но меня прям бесит, что всё вот так. — Все хорошо, Антон. Это... приятно, что ты мне веришь. И спасибо за предложение помочь, но представителя в процесс мне Дима нашёл, так что в этот раз должно получиться, — улыбка выходит совсем неяркой, нижняя губа чуть подрагивает. — Удачно, что тебя это бесит. Антон смотрит в ответ непонимающе, и Арс поясняет: — Я сам заебался и просто хочу, чтобы кончилось. Неважно уже, как именно. — Ну, нет. Это все хрень полная. Тебе надо взбодриться. Могу научить тебя обстоятельно злиться на людей. — А ты такое умеешь? — Ага. Я коплю, коплю, а потом взрываюсь. — Детонация контролируемая? — По ощущениям я скорее пиньята, которую палкой пиздят. Только не шути, что ты конфетти на полу, по которому ещё и прошлись. — Ты сам это сказал, — Арсений смотрит хитро, ухмыляется, наблюдая за тем, как Антон пыхтит, пытаясь что-то в ответ из себя выжать. — Раз уж мы говорим о прошлом, — Антон придвигается по пледу ближе, упирает руку рядом с бедром Арсения и чуть прогибается в спине, чтобы заглянуть ему в лицо. Арсений на прогибающегося Антона смотрит круглыми глазами, даже брови чуть приподнимает, и про ухмылку забывает тоже, — я не спросил, откуда у тебя ключи от крыши. Мне кажется, эта история должна быть веселее. Арсений позволяет себя увлечь — и тоже наклоняется вперёд, чтобы нараспев произнести: — О-о, да, такая история! — он прижимает палец к губам, — Большой секрет. — Клятва на крови или непреложный обет? — Расскажешь в ответ что-нибудь кринжовое, а то я тут один душу наизнанку выворачиваю. Это вообще не в моих правилах, — хотя вызывает облегчение, что Антон не расспрашивает, например, о прошлых отношениях — вот тут Арсений бы точно разочаровался и дал заднюю. — Как и сладкое? — Антон бросает выразительный взгляд на опустевшую ссобойку. Арс пихает его плечом, и Антон из своей не самой удобной позы валится на плед, давит Арсению на плечо, и тот, кряхтя для виду (и ничуть не передразнивая этим Антона), ложится рядом. Ноги у них теперь опасно ближе к краю, но над головой тёмное небо во все стороны, а к плечу своим плечом прижимается Арсений — и лежать тепло. — Я бы сказал, что тогда был юн и глуп, но… — Ты и сейчас юн? — И только глупее стал, ага. Они обмениваются тихим фырканьем. — Ведущим не так-то просто стать, особенно если хочешь на этом зарабатывать. Ну и я совмещал актёрские шабашки с шабашками экскурсионными. — Я читал, что сейчас руфинг жёстко запрещают и что местные сильно это не любят. — Так и есть. Если честно, могу понять — я раздражаюсь, когда соседи в коридоре долго дверь открывают, потому что меня явно наебал ещё и застройщик и живу я в картонном домике, других объяснений такой шумоизоляции у меня нет… А тут толпы ходят вверх-вниз. Ещё и сорваться могут. Мозг Антона — враг Антона, потому что он цепляется за слово «шумоизоляция», и начинает обрабатывать его совершенно не в той плоскости. — А как ты тогда работал? — Мы придумали схему, — Арс акцентно выделяет слово, нагнетая саспенса. — Нашли несколько домов не очень далеко от центра, чтобы вид на вот такие красивые особнячки восемнадцатого-девятнадцатого века, вселялись в комнату в коммуналке, копировали ключ от домофона. От чердака сложнее, но его обычно и вскрыть проще. — Ого. А страх упасть? — Говорю ж — молодые дураки. Несколько домов, кстати, на случай если запалят — меняли на время, потом снова можно было ходить. — И что, это всё — с тех пор? — Ага. Храню на особые случаи. Возмущаться на незнакомцев в подъезде возмущаются, а вот собраться замки поменять — это уже сложно… — Особые случаи? — Антон привстает, подпирает щеку рукой и снова смотрит на Арсения сверху вниз. — И много таких? — Ключами чаще пользуется Серёга, — Арсений усмехается. — А ты — не романтик? Антон смотрит лукаво и без стеснения любуется, улыбается тепло. Арсений подвисает от такого пристального внимания, отчаянно хочется ответить что-нибудь этакое, а потом поцеловать — может, у него даже получится Антона перевернуть и подмять под себя, или лучше просто приподняться, всего чуть-чуть нужно ведь? Языком Антон проводит по слегка липким от пирожных губам. Арсений поднимает голову выше, носом касается щеки Антона, вдыхает, вторую руку поднимает, чтобы пальцами зарыться в кудри на затылке… Телефон начинает проигрывать стандартную яблочную мелодию на полной громкости. — Не хочу брать, — шепчет Арс. — Не бери, — Антон своим носом дотрагивается до носа Арсения, а потом движется ближе — и Арсений щекой чувствует его судорожный выдох. — Так нельзя. Ты сегодня занят. Арсений отстраняется с усилием и большим сожалением, смотрит на Антона с виноватой улыбкой, и чувствует, что вот этого он и боялся. Звонит Алёна — и это, по меньшей мере, странно. — Да? — Арс, чёрт, мне очень стыдно тебя дёргать — но Аня вечером разбила лоб, я думала ерунда, шишка, не первый раз… Она же с шилом, черт, короче — ее тошнит, и она не может прямо идти, а в скорой сказали раньше четырех утра не приедут. — Арс отводит телефон от лица, времени только час ночи. — Я понял, буду минут через тридцать — я в центре. — Спасибо. Антон сидит, чуть склонив голову — и выглядит как абсолютное воплощение понимания. — Арс, ты сейчас не поверишь — но я реально не злюсь. — Но я всё испортил. — Ерунды не говори, я только кринжовую историю рассказать не успел, а в остальном — всё по плану, — Антон подмигивает, начиная сворачивать плед. Спускаться вниз тяжело, но в основном из-за того, что Антона не очень слушаются ноги и по почти пологому скату он скользит. Из двора они выходят прямо к ожидающей машине такси — Арсу сейчас нужно в район Беговой, а Антону в сторону Московской. Обнимаются на прощание неловко, потому что не могут в спешке решить, кто кому руки кладёт на талию, а кто — на плечи. Арс руки опускает вдоль тела, носом утыкается Антону в ворот толстовки и недовольно пыхтит — Антон смеется и легко прижимает его к себе, почти сразу отстраняется — хотя хочется конечно, постоять так подольше. — Напиши, как всё разрешится, хорошо? Арсений кивает: — Прости еще раз. Хочу быть уверен, что Аня в порядке. В такси Антон едет, прислонившись виском к стеклу. Небо затягивает, и начинается мелкий дождь — стекло приятно-холодное. Можно было бы сказать, что погода вторит раздраю в душе, но небо и дождь — это просто Питер. Антон препарирует свои ощущения, страшась найти там ревность к ребёнку, потому что это ну совсем никуда. Тянущее чувство внутри полноценной ревностью назвать сложно, но Антон чувствует оборванность и грусть, которые не перекрывают общего ощущения того, что это было хорошо. Нет, отлично даже. Просто хочется больше. Он не планирует растворяться в Арсении — но это вообще не то, наверное, что можно планировать и контролировать. Антон думает, что у него были отношения, где человек отчаянно любил его; отношения, где обоим было безразлично, но удобно; чтобы закрыть ряд не хватает таких, где любить сильнее (до чрезмерного) будет он сам. Эта мысль успокаивает: нет никаких сомнений, что Арсений не станет слишком цепляться за Антона, скорее наоборот — что-то яркое, запоминающееся, урывками в перерывах между обязанностями, интерес может сохраниться дольше намного, даже если и будет казаться, что вечно мало времени вместе. Для кого-то такое прозвучит невыносимо, но Антону — подходит. По крайней мере, не будет ощущения, что любовь душит дьявольскими силками, пока ты не можешь найти в себе столько внутренних сил и чувств, чтобы вернуть их человеку. Хотелось бы другого — чтобы не было ощущения, что мало ему, и что мало в отношениях его — но Антон в такое не верит.