Тили-тили тесто

— Привет, как она, не уснула? — Нет, я не уверена, что в таком состоянии можно спать, — Алёна поджимает губы, обнимая себя руками за плечи; пальцы рук подрагивают — различимо даже в полутемном коридоре. Она бледная, волосы собраны в хвост, из которого выбиваются пряди — как если бы она их без конца нервно взъерошивала. Арсений думает, стоит ли как-то прикоснуться, но все подобные жесты остались далеко в прошлом, и ощущаются больше неловкими, чем нужными. — Понял, — Арсений скидывает кроссовки и проходит в квартиру, стучится в косяк приоткрытой двери, первой по коридору. — Папа! — Аня звучит бодро, особенно для ребенка, которого еще двадцать минут назад тошнило. На планшете она смотрит любимый мультик про Ледибаг, и причина улыбки понятна — это взрослые тут переживают, а у нее праздник, что разрешили мультики допоздна смотреть. Что, кстати, сомнительно — если это сотрясение, то от экрана перед глазами станет только хуже. Но Арсений критиковать это не собирается. — Привет, кнопа. Как ты? Аня виновато отводит взгляд: — Прости, что упала. Мама сказала, что у тебя важный вечер. Я его испортила? — Ну, передо мной ты точно виновата меньше, чем перед своим лбом. — от Аниного «мама сказала» Арс почти морщится, потому что хотел позвонить, но приехал на мероприятие, и совсем забыл о втором звонке. Виной обжигает с новой силой. — Про вечер я тебе сказать забыл, отвлёкся на работу. — Я тебя прощаю. — И я тебя. Готова вставать? Аня грустно смотрит на ползунок серии, не дошедший даже до середины, но кивает. — Пойдешь сама или тебя донести? — уточняет Арсений у дочки, придерживая ее под локоть, когда девочка встает. В какой-то степени это излишне — Аня держится на ногах и до двери доходит не споткнувшись. — Пойду. Боюсь, что понесешь, и мне хуже станет. — Хорошо. — А ты правда бы меня понёс? — Конечно. — А если бы стало хуже? — М-м, — Арсений застегивает Ане, сидящей на пуфике, сандалии. — Прикатил бы с подземной парковки тележку и положил бы тебя туда. — Но она холодная. И в ней жестко сидеть. — Я бы обязательно подложил одеяло. Алена выходит с сумкой, шебуршит шумно файлами — Арсений видит зеленоватый бланк свидетельства о рождении и белый конверт с пластиковым окошком, внутри которого лежит страховой полис: — Что-то забыла, но не понимаю, что. — Свой паспорт взяла? — Сейчас. Они едут в машине до травмпункта, где их пропускают без очереди. На вопросы врача отвечает в основном Алёна, а Аня успевает и по команде аспиранта смотреть на молоточек, и водить глазами в разные стороны, и дотрагиваться кончиком пальца до носа, и задавать Арсению вопросы. — А откуда у нас на парковке тележки? — Из магазина. — А их не нужно вернуть? — Не знаю, малыш. Смотри на врача. — А ты на свидании был? — Выздоровеешь — расскажу. Аня закатывает глаза, а потом ее уводят на КТ. Алёна с Арсением идут за ней по коридору до самого кабинета, но врач, словно почувствовав, что разбираться кто зайдет внутрь родители будут дольше, чем длится компьютерно-резистентная томография, закрывает перед ними дверь. — До последнего надеялся, что ты меня приревновала вдруг. — Ага, и подговорила Аню мне помочь, — Алена улыбается уголком губ, а потом сокрушенно качает головой, — лучше бы так и было. Арсений вздыхает — от ответа его избавляет то, что в коридор возвращается Аня, в красках описывающая большую жужжащую машину, похожую на сказочную печь. А потом им говорят, что сотрясения нет. Совсем-совсем, даже легкого. Просто ссадина на лбу. — А как же тошнота? Слабость? — Чем рвало, вы говорите? — Кукурузой. Она её очень любит. — Ну, вот кукурузу бы я и подозревал. Но это только предположение, совсем не по моей части. Могу выдать направление на капельницы, но по поведению ребенка ощущение, что интоксикация не такая сильная, как Вам могло показаться. Алена, всё ещё с лицом полнейшего потрясения на лице, выходит из кабинета первой. За ней бодро топает Аня, и, посмеиваясь, выходит Арсений. — Я одного понять не могу, как, — Алёна смотрит то на Аню, то на Арса, — как вы такие приключения себе вечно находите? — Ну, я считаю, что всё отлично обошлось. Поехали, уже почти пять утра. В дороге Аню получается увлечь игрой «отгадай героя», и, пока Арсений водит ее за нос, прекрасно понимая, что загадала она Алью из Ледибаг, девочка успокаивается и затихает. Арсений бегло смотрит на нее в зеркало заднего вида и перестраивается для поворота. Несмотря на сумбур последних часов, внутри безотчетное ощущение спокойствия. ** — Открывай, я у задней двери, — Антон специально говорит громче, потому что даже так слышит, как у Иды на фоне шумят конвектоматы. — И почему всегда через задний? — Галич в спецовке и шапочке, выглядит сильно недовольной и вымотанной рабочей сменой, — ну, кроме неприличных вариантов. Антон наклоняется, чтобы чмокнуть её в щеку: — Прости, что опоздал. День-пиздень. — А бывают другие? — Ида отмахивается, — ладно, всё, не важно, у меня такие новости! Переоденусь и расскажу. Антон кивает и замирает в коридоре у плана пожарной безопасности. Идти в зал ему не хочется совсем — и он этот момент оттягивает, как может. В ресторанах с минималистичным меню, заполненным сложными терминами, предполагается, что официанты знакомы и с меню, и с сезонными спешлами, и с винной картой, и с десертной витриной — стафф должен знать всё, от аллергенов в составе до особенностей приготовления и сочетаемости блюд между собой. В ресторанах с минималистичным меню и заискивающими официантами Антон всегда чувствует себя некомфортно. Ида открывает уже второй такой ресторан — этот на Литейном проспекте, высота потолков в зале под четыре метра, окна в пол, люстры и мебель — на заказ из Италии. Галич возвращается в своем офисном луке: юбка-карандаш, белая блузка, пиджак, волосы в аккуратном пучке, даже накраситься успела; в скорости ничего удивительного нет, Ида несколько лет тренировалась сына не оставлять дольше чем на десять минут в одиночестве — чтобы минимизировать разрушения в квартире. — Ида, ну я в толстовке, не хочу. — Мы сядем в углу, ну, тебе надо к этому привыкать. «Надо привыкать» — это сильно сказано, потому что Антону это всё совсем не надо, но у Иды мнение другое. — Можешь компенсировать моральные страдания, — Ида кивает в сторону высокой витрины с красивой подсветкой. К вечеру она почти пустая: Антон видит пять мест, где по выкладке полагается быть тортам. Смотреть на витрину немного странно, потому что Ида очень хочет, чтобы в ней стояли торты и пирожные от Антона, а теперь стоит что-то совсем другое. Антон может легко сказать, что муссовая часть с элегантным декором под натуральные камни — дело рук Иды, но бисквитные торты, щедро усыпанные ягодами и мелкими сладостями по типу M&M’s и кусочков поломанных шоколадных плиток выглядят как что-то новенькое. Антон просит у Светы, которая сегодня бариста, кусок привлёкшего внимание шоколадного безумия и большой раф, и идёт к угловому столику. Ида откладывает телефон, стоит только ему сесть, и произносит с нескрываемым воодушевлением: — Мне написал агент Масленникова! Раф идёт не в то горло. Ида заботливо лупит Антона по спине. Антон откашливается, кивает головой, мол, нормально, если бить перестанешь — жить буду. — Ида… — Да я знаю, но вдруг, понимаешь? Понимает. Потому что Масленникова Ида хотела заполучить намного больше, чем Антона. Масленников всегда вызывал у Антона чувство слишком стыдно-близкое к зависти, чтобы он мог общаться с ним чаще или упоминать среди своих знакомых; ему казалось, что они, как говорится, птицы разного полёта. Дима был немного старше, но уже успел сменить три команды, распуская людей без сожалений — или, по крайней мере, не показывая своих сомнений в принимаемых решениях. Дима менял концепции, пробовал делать дёшево и сердито, ездил учиться во Францию, взяв под это микрозаймы, привёз из Японии оригинальную печь для хлопковых чизкейков — а они не вошли в моду, хотя казались трендовыми, уговорил сестру открыть ИП, чтобы открыть вторую кондитерскую, когда первый бизнес, зарегистрированный на него самого, обанкротили через суд… Вторую кондитерскую тоже пришлось ликвидировать. Диму влекла известность, ему хотелось не просто назвать кафе своим именем или издать кулинарную книгу, дело было даже не в числе подписчиков в инстаграме, там и так был почти миллион — Антон, если честно, так и не понял, в чём же было дело, потому что Дима пропал, по слухам — выгорел от адского режима работы. Его последним ярким проектом стала серия медовиков — точнее, конечно, масленников. И нет, Дима точно не самый тщеславный человек в кондитерке — и даже не потому, что в ней всё ещё есть Ренат Агзамов. Может показаться, что Дима изобрёл велосипед — медовику уже больше двухсот лет, сотни вариаций крема и теста для коржей, никакого смысла не было спорить, какой лучший и какой оригинальный, они все абсолютно разные. А потом Дима сказал, что главное в медовике — сливочное масло. И повод спорить появился. Абсурдным это, в целом, не было — с плохим маслом и гречка не супер будет, что уж говорить, когда крем на 35% состоит из него? И Дима сделал «Масло» своим личным брендом, а в рекламных рилсах мазал сливочное масло на кусочек медового коржа — как на печенье в детстве. Главным приколом «Масла» стали даже не обычные медовики (спорить о которых перестали, в очередной раз переключившись на спор о необходимости силиконовых перчаток при работе с пищевыми продуктами), а серия со вкусовыми добавками. Антон посчитал тогда это не просто смелым, а пиздец каким смелым. Медовик перестал быть классикой, медовик стал про выебоны: в креме появился пармезан и малина, блючиз, имбирь, лимон, грецкие орехи и даже чёрный перец. Медовик с пармезаном стоил как почка, но и на вкус был такой, что душу продать было бы не жалко. Говорят, он иногда делает индивидуальные проекты. Работает через агента — голливудская звезда, не иначе. Ну, или кто-то совсем ушлый наебывает московских рестораторов. Ида мнение Антона на этот счёт знает, но сейчас качает головой и делает жест «ротик — ам» рукой: — Знаю всё, что ты мне хочешь сказать! Но я в отчаянии. Он мне нужен. Антон отпивает прямо из стоящей на столе кружки — Света не поскупилась, бахнула и дополнительный шот эспрессо, и взбитой пены до краёв, но в ответ на Идины слова об отчаянии поднимает голову и брови вверх. Галич двигает блице рукой в его сторону. — Торт попробуй. — Ира делала? — Антон пробует и откладывает ложку; бисквит влажный, и от зубов его приходится отлеплять языком. Хочется запить, но не рафом, а водой. — Как ты понял? — Сахара добавила прямо от души. — Хотела бы я сказать, что это всё ты со своими разработанными рецепторами понимаешь, пока обычному человеку главное, что сладкое — не солёное, но… — Галич взмахивает руками, не стесняясь показывать своё расстройство. — Есть, конечно, и те, кому нравится. Но она даже в мои муссовые сахара кладёт больше — как будто техкарты с римскими цифрами, и она их читать не умеет, или я не знаю ещё, что не так! — Ида. — Да хватит, Антон. Ну, не могу я найти хорошего нового шефа. Ира — это лучший вариант. — Я согласен, Мягкова — лучший вариант. — Если ты не надумаешь соглашаться, возьму её, — Ида давит на больное. Антон, в целом, может её понять: Галич конкретно не хватает времени на всё, чем ей хотелось заниматься — и для кондитерки она хочет найти вторую себя, но пока получается только скидывать заготовки на кондитеров и покрывать торты зеркальной глазурью в обеденные перерывы. — Не хочу с тобой ссориться из-за этого. — Мы и не ссоримся. Кто сказал, что мы ссоримся — я не обижаюсь совсем. Антон вздыхает, отламывает ещё один кусок торта и медленно его жуёт. В целом, прилично вообще-то. Многие бы таким результатом удовлетворились: не кондитерская же, десерт — просто дополнительная позиция в чеке. Антон этого не понимает, да и Ида не зря так заморачивается — потому что о самых хороших основных блюдах можно забыть, если в конце вечера на тарелке оказывается пережелатиненное нечто, которое не только украшено под драгоценный камень, но и внутри такое, что ни прожевать, ни проглотить. — Как у тебя вообще дела? — Мм, — Галич аккуратно помешивает свой кофе с сахзамом, — спокойно вполне. Позавчера оставила Вику принимать поставку, сходила на свидание. Мужик ничего, конечно, может, схожу на второе, но проблем мне это принесло — мама не горюй. Вика не стала вскрывать сыр, ведь как так можно, а там плесень. И в таблетках, и в десятикилограммовых. — Ебать. — Я пожестче выражалась, — Ида улыбается легко, демонстрирует отбеленные за кучу денег зубки, — но я позвонила, всё решилось. Может, кому другому они бы и не сделали возврат, но не сделать его мне было бы большо-ой ошибкой. — Это ты так намекаешь, что мне стоит работать под твоим именем? — Нет, намекаю, что стоит делать своё, — Ида приподнимает и опускает брови, говорит с придыханием. Как будто на Антоне такое сработает. — У меня уже есть название. Классное. Мне нравится, клиентам нравится. Логотип милый. — Фундук с глазками — это не серьезно. Антон пожимает плечами. — Ну я и сам, знаешь, не слишком стремлюсь быть большим серьезным бизнесменом. Сегодня опять — сыр купить не успел, печатал на декор фотки, напечатал все, кроме одной — и она что? Правильно, для торта, который завтра в обед выдавать. — Это всё потому, Антош, — Ида делает интонационную паузу, но Антон мог бы закончить фразу за неё, потому что они определенно в дне сурка с этими вечными уговорами Галич, желающей заполучить Антона себе в подчинение, — что ты всё один, всё на себе. Антон шкрябает кружку изнутри, намеренно проезжается ложкой по керамике так, чтобы она заскрипела. Ида морщится — то-то. — Ну а ты будто нет? Сама же говоришь, уехала на вечер — партия бракованного сыра, на сколько она? Пятьдесят, сто тысяч? — Галич может много распинаться о том, как у нее всё успешно в бизнесе, но она приходит в свои рестораны не выпить мартини, и даже не за кофе с партнерами посидеть, а впахивать. Прикола в этом Антон не видит, как и большого интереса для себя. Ида на вопрос не отвечает, продолжает гнуть свою линию: — У меня есть небольшой проект. На следующие выходные. Свадебный торт, девять ярусов, два метра в высоту. — Ида, ну, ты серьёзно сейчас? — Антону хочется головой об столешницу удариться. — Очень. Команда небольшая, ты и двое помощников. Думаю, справишься. — Я не вижу в этом смысла. Проблемы у нас с тобой одинаковые, твои даже хуже. — Чтобы меньше вовлекаться и переживать, мне и нужен в команду человек, в котором я уверена буду. И в тебе, глаза не закатывай, я уверена. — Ага, а я теперь уверен, что всё запорю. Вот прям с этой самой уверенностью и высоко поднятой головой. — Сейчас познакомлю тебя с ребятами. Они новички, но работают хорошо, никаких жалоб от Иры. — Понял, если пожалуюсь, ты скорее им поверишь. — Ой, ну тебя. Доел? Идем знакомиться? — Ида, ну хуевая идея. Давай я просто напечатаю и пойду, а? Отпусти с миром. Ида кладёт на стол ключ от своего кабинета. — Там срач в ящиках. Но вафля сверху лежит, недавно купила, ещё запакована, не должна быть сухой. Принтер знаешь где. Потом выйдешь и в общую комнату, — Ида поднялась с места, — к Вике подойду пока. ** Всю следующую неделю Антон изводится: постоянно кажется, что хочется поесть, почитать, пропылесосить, перебрать инвентарь — погнулись мастихины, совсем не дело, нужно выбрать и заказать новые, проехаться на метро до бассейна в первый раз за два месяца… Приступы прокрастинации и волнения не имеют отношения к Арсению, только к предстоящей в выходные свадьбе. Ощущается это гораздо хуже, чем при самостоятельной подготовке к мероприятию, потому что даже если Ида говорит, что ему доверяет и что он может не волноваться, потому что не страшно, если он её подведет, Антон, ну, просто не может. Шоком было увидеть среди помощников Ваню. Антон был уверен, что Дмитриенко перестал десертами заниматься вообще — а он не только не перестал, но еще и смог устроиться к Иде. Галич Ваню не знала, и в штат приняла после испытательного срока, за талант (и капелюшечку — за красивые голубые глаза, ну оленёнок же!). — Антон, знакомься, Валя и Ваня. Не забудешь, кто есть кто? Путать можно, обижать нельзя. Антон по-дурацки замер, наверняка приоткрыв рот — он за собой такое не замечал, но Галич выразительно посмотрела ему на губы. Ваня ничем не показал своего недовольства или удивления — с готовностью протянул Антону ладонь для рукопожатия, и даже сам потянул Шастуна в сторону, чтобы сказать, что да, ему точно нормально будет с Антоном работать. Антон не был уверен, что ему самому будет окей, но сливаться сейчас казалось каким-то несерьёзным поведением, в первую очередь он — профи, во вторую уже человек, который Ваню Дмитриенко забыть не смог бы при всём желании. К Иде в ресторан он едет, как на казнь — хотя сегодня они просто выпекают бисквиты, варят начинки и собирают съедобные ярусы. Антон на кухне чувствует себя хорошо почти всегда — оставаясь у Олеси на завтрак, он любит жарить для них сырники, и не чувствует себя стесненным. Но от идеально чистых полов и столов на Идиной кухне ассоциации возникают скорее с больницей, пусть на подобную чистоту и стоит ориентироваться. Места для трёх человек более, чем достаточно — хоть Ида и снимает помещение с шестизначной суммой аренды за месяц, экономить на условиях для работников кухни она не стала. Но Антон всё равно сталкивается локтями с Ваней, когда они пытаются на соседних конфорках варить вишню и клубнику. Антон думает, что справился бы и сам. Антон проверяет консистенцию теста и выцепляет из него лопаткой тёмно-русый волос Вали — короче её длины, но так не понять, его разорвало на куски венчиком миксера и в чаше остались ещё фрагменты, или волос просто был такой. Но это и не важно — тесто теперь только выливать. Антон просит Карнавал переплести косу и надеть сверху ещё одну шапочку для волос. Валя поджимает губы, молчит, но не может скрыть влажнеющих глаз. Антон думает, что справился бы быстрее и лучше. Деревянные опоры для нижних ярусов Ваня нарезает электролобзиком на ступеньках у заднего входа — Антон отбраковывает треть, потому что срез косой и высота ну совсем разная. Ваня хмурится, но кивает, признавая его правоту. Антон отходит в сторону попарить, потому что он даже голос не повышает, а ребята уже напряжены. Он выговаривает по факту, потому что возвращать стоимость свадебного торта из-за волоса — это объективный пиздец. Галич своих работников любит, но, если обязать Валю выплатить компенсацию за такой косяк — получится больше половины её зарплаты. Поставить торт на косые опоры — тоже путь в никуда, точнее прямо к тому, что торт завалится на стенку коробки при доставке или слетит на пол во время выноса в зале, подарив молодоженам невероятные впечатления шока от кремово-бисквитного комка на полу. Они расходятся на ночь, условившись, что утром за ярусами приедут Дима и Антон — по весу нижняя болванка аж десять килограмм и диаметром больше полуметра, такой, не повредив, не перенести в одного. Тревога отступает немного — и Антон ужинает, не пытаясь впихнуть в себя весь холодильник целиком, лишь бы отвлечься. Начинки были уварены до нужной густоты, каждый бисквит он видел в разрезе — мягкие, дышащие от легкого нажатия, не пересушенные, без пустот и влажного мякиша не поднявшегося теста; сыр в меру солёный, без горечи во вкусе, сливки — сладкие приятной сладостью лактозы. Антон стучит по косяку, когда идёт мимо ванной в кухню, ну, просто на всякий случай. ** На каждой свадьбе с бюджетом от миллиона должен быть двухметровый торт — иначе совершенно непонятно, что у вас есть деньги. Четверо ведущих, музыкальная группа, видеограф и шесть фотографов, три платья невесты (в пол со шлейфом, миди и легкое для танцев) — всё хуйня. Нужен двухметровый торт. Белый. Девять ярусов. Или больше, десять, двенадцать — чем больше, тем богаче. Чтобы с колоннами, как замок. Нужно, чтобы блестящий! Ещё круче — если парит в воздухе. Антон такие торты совсем не понимает, если честно. Но напоминает себе, что торты — это работа. И иногда нужно делать тридцатый за лето бенто с надписью «Ты Москва — Я Питер», для любителей поездок на свидания на сапсане, а иногда — вынимать из молда двухсотую мастичную колонну. Можно было бы слепить вручную — чтобы в этом торте было хоть немного души, творчества и оригинальности, но даже из молда вынимать колонны Антон заебывается, а доверить делать их Вале и Ване просто страшно: слишком сильно декор влияет на итоговый внешний вид торта. Суть всего плана с работой в команде в делегировании — и у Антона не получается. Ваня придерживает нижнюю подложку, деревянную, толщиной в два пальца, пока Антон вкручивает в нее основную опору — металлическую ось. На неё сверху Антон надевает подложку из пеноплекса, задекорированную по краю белой лентой, потом фальш-ярусы. В каждом он вырезал отверстия, в которые нужно методично воткнуть деревянные опоры. Тяжелые «живые» ярусы стоят на деревянных подложках, и Ване с Антоном приходится их поддерживать с двух сторон, чтобы на нижний корж они опускались мягко, не сломав резким ударом нижние ярусы. Валя контролирует со стороны — и Антон после каждого яруса проверяет тоже, чтобы ярусы вставали параллельно поверхности стола. Задание замазать стыки Антон дает Вале — и она с готовностью берется за мешок с белым кремом и металлический шпатель с острым краем. Антон засыпает в сотейник изомальт и включает индукционную плитку, чтобы белые шарики растопились в прозрачную жидкость: на торте должны быть стразы. Подрезая стебли у белых роз и веточки эвкалипта, Дмитриенко что-то напевает — Валя подхватывает. Антон отстукивает силиконовую форму, чтобы в стразах не было пузырьков воздуха и ловит ощущение, что он мог бы привыкнуть, наверное, даже начать кайфовать. А потом оборачивается, и видит, что, заравнивая небольшие щели и едва заметные следы от пальцев, Валя умудрилась местами чуть ли не снять крем — полосы шоколадного бисквита становятся заметными, и в целом вместо ровной боковой поверхности получается что-то близкое к импрессионизму — рельефные хаотичные мазки. — Валя, — Антон чувствует, что еще немного и заорет, поэтому делает паузу для нескольких глубоких вздохов, — что это такое? — Выравниваю торт? — у Карнавал дрожит голос. — А нахуя ты снимаешь крем? — Я… — Валя кладёт мастихин, — поняла, не буду мешать. И она разворачивается спиной и выходит. Антон переводит охуевающий взгляд на Ваню: — Что за хуйня это была? — Я догоню, — не спрашивая разрешения, Ваня уходит следом. Антон смотрит на формочку с кристаллом, которая успела наклониться, и он не уследил; на торт, который нужно заровнять обратно, на неубранные обрезки от роз, из которых нужно доделать цветочную композицию и расположить ее внутри прозрачного межяруса. Делегирование — охуенное. Бегать и успокаивать он никого не собирается — без этого забот выше собственного роста, потому что торт надо ещё и подвесить. Верхний ярус Антон снимает, выравнивает обратно до ровного белого покрытия, отступает на шаг, чтобы проверить, не заметно ли на просвет темный бисквит. — Тук-тук. Можно к тебе? Арсений замирает в дверях. Антон поднимает брови: — Я думал, ты весь такой занятая шишка. Они переписываются каждый день – мемами, голосовыми, кружками. Антон переслушивает сообщения перед сном, чувствуя, как начинает улыбаться вместе с тем, как Арсений, смеясь, пересказывает их с Аней прогулку. Становится важным знать, что у неё всё хорошо. — Серёга опоздал, я за двоих отдувался час — теперь пусть пострадает. Антон не согласился бы, чтобы кто-то смотрел, как он собирает торт. Но Арсений. — Мне очень интересно, как это выглядит. Это же так прикольно — хотя тебе, наверное, не очень. Но если я не помешаю только! — но Арсений. — Не, не помешаешь. Заходи, спрячу тебя. Арсений кивает и входит, прикрывая за собой дверь. Он смотрит на торт так, будто правда заинтересован — и словно Антон делает что-то выдающееся. А Антон, ну, заканчивает собирать торт. Верхний ярус съедобный, торт высокий — приходится с тортом забраться на табуретку, которая пошатывается, когда Антон переступает на месте. Арсений не задаёт вопросов, не отвлекает, просто стоит рядом — и Антон ловит себя на том, что его внимание неожиданно не вызывает нервозности или неловкости. Ему льстит то, что для Арсения он немножко волшебник — даже если для себя самого он просто делает свою работу, причем одну из самых тяжелых ее частей. Арсений подходит ближе. — Сейчас поставлю. И крюк надо закрепить — за него подвесят на цепочках, чтобы держался в воздухе. Арсений выдыхает восхищенно. Антон пихает его локтем. — Не верю, что ты таких раньше не видел. — Таких не видел, — Антон глаза закатывает и чувствует, как краснеет. Потому что Арсений, конечно, смотрит на него, а не на торт. Наверное, Антона этот разговор слишком расслабляет, или он просто как-то неаккуратно сдвигает ногу, когда пытается попасть на ось ровно центром подложки, но табуретка заваливается на бок. Антон успевает понять, что падает, но среагировать как-то — нет. Он врезается во что-то мягкое и сдавленно охающее. Щекой чувствует холод и распахивает глаза. — Я сейчас отпущу. — Давай, да. Арсений разжимает руки — и Антон почти сразу чувствует ногами плитку, но по ощущениям всё ещё завис над землёй, прижатый к Арсу. Антон смотрит на свои руки и понимает, что умудрился не сильно помять торт — просто выставил его в сторону. В момент падения Арсений его к себе прижал так, что верхний ярус раздавило бы в лепёшку, окажись он между ними. Арс ощупывает своё плечо. — Ты в порядке? — Я? — Арс удивляется искренне, — да. А ты? — Да, спасибо. Я бы сильно шмякнулся, — Антон улыбается, — но ты поймал. Арс поджимает губы. — Не-не, только не думай, что я отвлёкся из-за тебя. У меня такое часто бывает, я неуклюжий. Антон ставит ярус просто на стол, осматривая на предмет повреждений — не считая вмятин от пальцев на боковой поверхности и скошенного кремового бортика всё в порядке: бетонный ганаш — вещь. — У тебя крем на щеке, — Антон поднимает пальцы к щеке, и, кажется, делает этим только хуже, пачкаясь сильнее. Арсений качает головой, улыбается: — Давай, я уберу. Они одни в холодном цеху — место для банкета выбрали дорогое, здесь большая кухня с двумя помещениями, и при работе с кремом он не начинает плыть спустя пару минут из-за того, что в метре от тебя жарят сырники или печет конвектомат эклеры. До раковины дойти — два шага, и Антон бросает в сторону неё взгляд, а потом смотрит на Арсения, который смазывает крем с его щеки на свои пальцы, скорее пачкая свою руку, чем реально помогая решить проблему Антона. Арсений смотрит в ответ и вид у него такой, словно он слизнул бы сначала крем с пальцев, а потом продолжил бы лизать уже самого Антона. — Арс! Серёжа входит в помещение, резко замедляясь в дверях; Антон успевает отметить только раздражение — но не страх, что их застали, и это успокаивает его самого, — в лице Арсения, поворачивающегося на оклик друга. — Понял, иду. Серёжа кивает, выходит и закрывает за собой дверь. Антон думает, что момент потерян, но Арсений аккуратно слизывает белое покрытие с костяшек своих пальцев и жмурится довольно: — Белый шоколад, да? Антон вздыхает резко. И тупит с ответом, потому что Арсений облизал пальцы, а ему теперь как-то с этим жить. Потому что Арсений облизал свои красивые, потрясающие пальцы. Антон, возможно, больше никогда не сможет спокойно смотреть на бетонный ганаш — особенно когда он жидкий, такой, немного более плотной, чем вода, консистенции, с ощутимым кремовым оттенком. — Да. И масло сливочное. — Вкусно очень, — Арсений наклоняется ближе, — можно? Кивок. Надо было, наверное, уточнить, на что соглашаешься, но Антон, если честно, уже на всё согласен — хотя какая-то его часть ударяется в панику, что всё слишком быстро, невовремя, недостаточно романтично — и вообще, он потный, уставший, почти проебался с работой… Арсений мягко касается его щеки губами. — Тебе тут помощь не нужна? Хотя от меня помощи... Антон уверен, что они думают об одном и том же меме сейчас. И, возможно, не только о меме. Но он категорически не согласен, что происходит хуйня, даже если одновременно ему очень нравится — и очень нервно. — Я справлюсь, тебя Сережа ждать будет. Арсений целует его ещё раз: теперь — нежнее, в уголок губ. Антону хочется прижать его к себе, но на кончиках пальцев всё ещё крем. Арсений отступает, опускается на полную стопу — Антон понимает, что для поцелуя он привставал на носочки, и это действует на мозг Антона, разжижая его окончательно. Арсений, словно только сейчас увидев, что раковина близко, быстро моет руку — и брызгается каплями с руки в Антона, которого только это и выводит из транса.