Рабочее

      — Вы ещё здесь, пчëлки-труженицы? — спросили с поста почти с угрозой.       — Нас здесь нет, мы вам только кажемся, — заняла оборону Женя, не успев смутиться того, что она говорила о себе и Марине Денисовне как о чëм-то цельном.       Марина рассмеялась, чуть запрокинув голову, и вся тяжесть этого дня мигом слетела с Жениных плеч. Она была готова задерживаться хоть до ночи, если бы это давало возможность слышать Маринин смех, такой звонкий, такой искренний, что у Жени щемило сердце и хотелось смеяться тоже, в каком бы настроении она не была. Хоть экстренные поступления, огромные выписки, тяжëлые больные, анафилактические шоки да и просто обычная рабочая суматоха. Как сегодня, на что все и жаловались. Женя кивала, но сама даже не старалась сдержать радостный трепет: чувство выполненного долга компенсировало потраченные силы, а лишние пять минут с Мариной Денисовной после работы открывали второе дыхание. Можно было наконец расслабиться и замедлить шаг. С неба ничего не сыпало, не капало, не задувало ледяные порывы в лицо: в бездонной черте сияли звëзды, серебря снег.       — Как не вовремя я сдала машину на ТО… — посетовала Марина, шмыгнув носом от морозного воздуха и усмехнувшись собственной незавидной ситуации. — Не подскажешь, где тут ближайшая остановка?..       Звëздочки замерцали в глазах Марины, заискрились в голосе — и Женя даже от смущения не могла отвести взгляд. Огромная звезда застряла у неë в груди.       — У вас очень красивый смех, — выдохнула она, но сама себя не услышала. — И голос.       «И вы вся — прекрасна», — бахнуло в голове. Марина резко замолчала, но всё же улыбка осталась на еë губах.       — Обычно меня просят быть потише. Не по возрасту и не по статусу.       — И зря. Вам идëт. У вас душа живая. Яркая, — выпалила Женя, боясь передумать. Она должна была сказать это многим раньше.       — Значит… ты не считаешь меня бестактной, беспардонной? Вульгарной? — голос зазвучал непривычно сухо и с надрывом, буравя болезненную дыру у Жени внутри, но Марина качнула головой, прерывая саму себя: — Боже, извини, это не…       — Нет. То есть может, кому-то неудобно, но я… — Женя зажмурилась и выдохнула, чувствуя, что проваливается в пропасть, из которой будет не выбраться: — Мне нравится, что вы такая. Смелая в том, чтобы быть самой собой. Я вот трусиха…       — Это ты-то? — Марина усмехнулась. — И я — смелая?       Женя только кивнула. Марина не стеснялась говорить комплименты, Марина не искала повода, чтобы начать разговор, Марина спокойно звала в кино едва знакомую коллегу младше себя почти вдвое…       — А ещё я не знаю, что делать с людьми, что говорить, как себя вести, и просто… Лишняя всегда, незаметная.       Женя хотела бы сиять так же ярко, как Марина, как звезда. Но то ли не умела, то ли вообще была к этому не способна, то ли в глубине души — не хотела.       — Не лишняя, — возразила Марина тихо. — И заметная.       «И самый ценный сотрудник», — полушутя говорили постовые сëстры, потому что никто другой ставить двадцать капельниц каждый день не соглашался.       Марина остановилась вдруг посреди дороги, прерывисто вздохнув и потупив взгляд.       — Раз ты думаешь, что я смелая, то вот: во-первых, давай уже на «ты». А во-вторых… Во-вторых… — она усмехнулась, как-то горько, и запрокинула голову к звëздам. — Ты мне очень… Ты… для меня безумно важна, Жень. Во всех… смыслах…       Женя моргнула, вдруг замечая, что холод пробрался под куртку, кусая за плечи, что тусклый свет фонарей падал на лицо Марины неровно, оставляя в тени еë растерянность и испуг — и видеть это было странно. Жене казалось, что ночь въелась ей под кожу, разрывая связь с реальностью.       — Ты для меня тоже, — выдохнула Женя, теряясь среди всех этих звёзд.