Рабочее

      Женя плакала и смотрела билеты до дома. Прямо сейчас идея переехать подальше от родителей в самостоятельную жизнь и остаться абсолютно без поддержки близких казалась отвратительной. Возвращаться, сдаваться она, конечно не собиралась, но хоть на полтора дня съездить в утешительные мамины объятия…       Она выдохнула, успокоившись, но билеты так и не взяла. Прошла всего неделя, одна-единственная, и она даже неплохо справлялась, как говорила наставница, Ирина Николаевна, и постовые сёстры и даже старшая… Но тревожная тошнота всё накатывала к вечеру, руки дрожали и ложиться спать было страшно, как будто ей девять лет и из-за угла могло выскочить ужасное, неизвестное нечто, после которого не будет ни-че-го.       Женя свернулась клубком, стараясь заснуть. Получалось плохо: чем быстрее она это сделает, тем быстрее проснётся — и пойдёт на работу. Первый день полноценного рабочего дня, одной в ещё чужом кабинете, один на один с пациентами в попытке всё успеть да и просто — сделать. Попадать в тонкие, глубокие и бегающие из-под иглы вены Женя могла ещё через раз, и казалось, что никакие усилия не подтянут ей навык. А ждать двадцать лет, чтобы обрести такой же опыт, как у коллег, было просто нереально. Непродуктивно.       Ей снится работа. Множество людей, ещё незнакомых лиц, мелькает перед глазами, появляются и исчезают подобно призракам, расплываются, мешая сосредоточится. Женя смутно осознаёт, что ей нужно делать: у неё нет списка больных и листов назначения, она не может дойти до процедурки, не может дозваться постовых сестёр, а время всё ускользает сквозь пальцы, удушает… Всё нарастающая тревога выбивает из морока, и Женя почти осознаёт: это сон. Можно не волноваться, можно просто уйти — но куда? Она мечется по отделению, заглядывает в палаты, но не узнаёт ничего и никого, не понимает, в какой стороне выход. А потом натыкается на Марину Денисовну. Та спокойна, как всегда, идёт размеренно, выбиваясь из общей суматохи — проверка ли, или кто-то умер? — но лицо её пугающе серьёзно. Жене хочется спрятаться, и к куче беспокойных вопросов добавляется ещё один: почему Марина Денисовна такая? Хочется обнять её, чтобы развеять её напряжение, вернуть на лицо улыбку. И успокоиться самой. Женя едва касается кончиков её пальцев и тут же одёргивает руку, испугавшись. У неё нет на то никаких прав… Но сон перестаёт быть кошмаром.       Утром Женя разбита, словно и не спала, и встать с кровати помогла лишь робкая, непонятно откуда взявшаяся надежда.       Бояться было бессмысленно: всё равно придётся делать. Колоть, разговаривать, выяснять, ошибаться, исправлять… учиться. И ведь одинока она не была, постовые сёстры в помощи никогда не отказывали и часто предлагали её сами, опекали по-матерински, как самую молодую в коллективе. «Дочь отделения», — шутила Ирина Николаевна, шустрая женщина лет сорока, которая теперь со спокойной душой ушла в отпуск. Впервые снисходительное отношение не противело Жене — то ли потому, что подобной заботы ей не хватало сейчас как воздуха, то ли потому, что от ответственности её это не избавляло: по рабочим вопросам с ней разговаривали на равных. Пришлось привыкать к имени-отчеству.       Сейчас тревогу перекрывали и видения из сна. Если всю предыдущую неделю Женя гнала от себя мысли о влюблённости, списывала всё на хрупкий внешний вид Марины Денисовны, на яркую улыбку, перед которой невозможно было устоять, на почти мимоходом проявленную заботу, убеждала себя, что с ней просто приятно находиться рядом — с хорошим человеком — то теперь это было бесполезно. Просто приятные люди не приходят успокаивать её во снах спустя неделю знакомства, от одного их вида не бегают мурашки по спине и не краснеют щёки, а волнения не исчезают.       Женя не знала, смеяться ей или плакать. Эйфория влюблённости придавала сил, но совсем скоро её поглотит тоска от невозможности даже мельком выразить свои чувства, не то, что разделить их. С Мариной Денисовной они пересекались лишь пару раз за день, а всю прошлую неделю она только видела её на планёрке да в коридоре: рабочие вопросы решала Ирина Николаевна, а тривиальным разговорам мешала вечно закрытая дверь в ординаторскую, где врачи проводили большую часть времени. Искусство свободного общения и без того не было сильной Жениной стороной.       Останется довольствоваться лишь парой слов, значащих ровно столько, сколько им позволено.       — Сегодня ты одна? — спросила Марина Денисовна, когда Женя принесла ей направления на подпись. — Волнуешься?       За утро ничего страшного не случилось, и Женя почти успокоилась, поэтому можно было предстать чуть более смелой.       — Не очень, — выдохнула она и улыбнулась шире. Рядом с Мариной Денисовной невозможно было оставаться ни грустной, ни усталой.       — И правильно. Ты со всем о-бя-за-тель-но справишься, — проговорила она по слогам, словно придавая словам большей силы, и вернула Жене направления; посмотрела прямо в глаза, улыбаясь — именно ей, подбадривая. И Женя благодарно кивнула в ответ:       — Спасибо.       Ох, если бы Марина Денисовна знала, насколько это на самом деле было необходимо. Женя решила, что однажды должна будет поблагодарить её по-настоящему, сказать, что если бы не она — Женя бы точно не справилась, что благодаря ей самые ужасные дни становились легче. Даже если это случится через сотню лет, когда Женя решит уволиться.