Рабочее

      Новый год в больнице обладал магическими свойствами: количество пациентов уменьшалось, зато увеличивалась тяжесть состояния. Отделение напоминало балаган. Одни устраивали паломничество в ординаторскую, причитая «выпишите меня, пожалуйста», как будто если они не уедут до праздников, то не уедут никогда, а другие приковывали всё внимание сестёр, санитарочек и даже соседей по палате. А между тем на окнах красовались наклейки снежинок, транспаранты над дверными проходами, на столах стояли искусственные ёлочки — и кто-то даже притащил пару живых ветвей, кое-как перебивающих въедливый запах дезинфектов.       Женя повесила на пост гирлянду из просроченных пробирок и обмотала резинки для волос мишурой. Впервые за полтора месяца заплела две косы — не очень аккуратные, но Марина не могла не улыбнуться и не сказать, как ей идёт. Женя засмущалась, покраснела, и Марина, посмеиваясь, покачала головой. В груди что-то теплело от того, насколько эта реакция уже была знакомой, такой привычной; Марина поймала себя на мысли, что приглядывалась, дожидаясь, когда Женя сделает что-нибудь неординарное. «Разбавляет наше консервативное общество», — усмехалась Даша, а у Марины было чувство, будто она ответственна за это.       Женя напевала под нос «Happy New Year», а в последний рабочий день зашла в ординаторскую до планёрки с кучей мешочков, перевязанных серебристыми лентами.       — С наступающим! — возвестила она, лучисто улыбаясь, и раздала по мешочку каждому. — Маленький подарок для поднятия настроения.       Марина не сдержала радостного удивления — но только поблагодарила, в обсуждения «с чего это вдруг», «ты сама это делала?» и «ой, а у нас не одинаковое» не полезла, тихо заглянув внутрь. Там лежала мандаринка с хихикающей рожицей и забавный дракончик на нитке, ёлочная игрушка. Он выглядел не очень складно, склеенный-связанный из разноцветных бусин и кусочков мишуры, но был похож на что-то родное, и Марина, держа за нитку, осторожно коснулась его округлой морды, покачивая. Ради этого стоило нарядить завалявшуюся на балконе ёлку; везти дракошу родителям почему-то не хотелось.       Дракончики были у всех, а второй вещицей Даше достался магнитик в виде рыбки, Ульяне — заколка с ангелочком, и, кажется, что-то похожее было у заведующей, заставившее её широко улыбнуться. Марина всё не могла понять, когда тихоня Женя успела всё про них разузнать. Даша качала головой, посмеиваясь: «Шпионка», а Марине казалось это отголоском новогоднего чуда.       И мир сегодня благоволил: ни плановых поступлений, ни экстренных, ни смертей, и, разобравшись с толпой выписывающихся, можно было отпраздновать. Посиделки в служебных сложно было назвать «празднованием» и тем более «корпоративом», особенно, когда все за рулём и до конца рабочего дня ещё четыре часа. Но у сестёр всё же бахнула бутылка и, если прислушаться, можно было различить музыку. Марина смутно понимала, почему они не могли собраться все вместе, но ещё в её первый Новый год заведующая туманно выразилась про поддержание репутации, субординацию и прочее, прочее, прочее… Излишний фарс, когда заочно уже и семьи друг друга знали, и всех их болячки, и дети на глазах росли, и женились, и крестились, и сватались…       На стационарный телефон позвонили, и Марина улучила минутку остаться наедине с собой, выйдя на пост — но её уже опередила Женя. Поразительная способность успевать везде и всюду… Как будто то «просто постарайся», сказанное после ошибки с кровью — кстати, Нина была права, ошиблась именно лаборатория, Женя просто за ними не уследила — она восприняла слишком серьёзно.       Женя выдохнула, повесив трубку, и только сейчас заметила Марину.       — Что там, Жень?       — С МРТ говорят, что можно забрать историю. Пойду схожу до них.       — Неужели так срочно?       Женя повела плечом, опуская взгляд.       — Нет, но зачем откладывать?.. К тому же они там танцы устроили, а так меня не втянут, — она усмехнулась и качнулась с носок на пятки, уже собираясь уходить, но не решаясь прервать разговор. — Не умею танцевать.       Марина была уверена, что это вовсе не причина отказываться от танцев; а ещё внутренний голос говорил, что Женя двигалась бы в ритм, прекрасно чувствуя настроение мелодии. Но знать наверняка, чтобы утверждать, Марина не могла. Она улыбнулась:       — Главное делать это от души.       Казалось, что Женины глаза стали светлее, и она кивнула, отражая улыбку Марины.       Они пересеклись ещё позже, когда Марина наводила порядок на рабочем столе, а Женя уходила домой. Она на ходу повязывала разноцветный шарф, связанный её бабулей, и смеялась — наверное, впервые так звонко и ярко. Марина не успела оглянуться, чтобы посмотреть, как выглядело её лицо, но застала отголосок улыбки. Дверь в ординаторскую была открыта, а остальные ещё ходили по отделению, и Женя набралась смелости заглянуть внутрь:       — До свидания, Марина Денисовна! И ещё раз с наступающим, всего самого хорошего!       — До скорого, Женечка. Пусть все твои мечты исполнятся, — Марина кивнула сама себе и безотчётно сильнее сжала папку с документами, выдыхая. Женя залилась румянцем, спряталась в шарф. — Подарок просто замечательный, это было очень чутко с твоей стороны.       Женя пробормотала что-то про «рада, что вам понравилось», отчего-то краснея ещё сильнее. Марина не стала её задерживать, но ей хотелось взять Женино лицо в ладони и, глядя в глаза, спросить: «Ну чего ты смущаешься?» От этого жарко стало самой, и Марина зажмурилась, отгоняя непрошенные мысли. Женя стала появляться там возмутительно часто.       Марине всегда было сложно отпускать ситуации. Она могла часами после спора прокручивать в голове реплики, подбирая более удачные аргументы, стирая то, что слышать и говорить не хотела; видения ошибок приходили по вечерам, наваливаясь, и точно так же она вспоминала приятные мгновения, будто застывая в них; ей снилась рабочая суета и лица знакомых, заставляя ворочаться и просыпаться среди ночи, будто от кошмара. Она переживала на выходных и по вечерам, насколько тяжёлая смена могла выдаться у постовых сестёр и предчувствовала звонки от пациентов с хроникой. Но это не было в её голове постоянным. Она умела избавляться от этого, вдыхать полной грудью, наслаждаясь спокойствием. Это никогда не значило так много, что сердце начинало биться чаще.       Так глупо.       Договариваясь по телефону с сестрой о приезде к родителям на праздник, Марина зачем-то рассказывала ей про гирлянды из пробирок и мишуру в косах, про мандарин — впервые не съеденный тут же, а бережно хранившийся до самого Нового года. Рассказывала, а про себя представляла, что, может, дома с близкими Женя от души станцует в Новогоднюю ночь. Интересно, какая она в платье — носит ли она их вообще? Марина думала о ней, загадывая желание под бой курантов: просто чтобы у всех всё было хорошо, большего не надо…       — Была бы она парнем, подумала бы, что ты влюбилась, — хохотнула сестра, вспомнив телефонный разговор уже поздним утром первого числа, и отставила бокал с шампанским. — Му-жи-ка тебе надо, Марин, и ребёнка. И будешь его опекать, заботиться, а не о всяких девочках с работы…       Марина улыбнулась, не желая развивать эту тему, но улыбка болезненно застыла на губах.       Зачем мужик, зачем ребёнок? Перед глазами стоял образ Жени и неимоверное желание притянуть её к себе поближе, чтобы никто не вздумал советовать не беспокоиться о ней. Сердце забилось где-то в глотке, и стало трудно дышать.       Это изводило Марину до самой работы. Казалось, что стоит ей увидеть Женю, она тут же поймёт, что шальное предположение — такая нелепица, этого просто не может быть! — и все волнения исчезнут волшебным образом. Подумаешь, улыбки, мандарины и перманентная забота, Женя новенькая, ей двадцать и она похожа на хрупкий цветок. Который, впрочем, не думал даже сгибаться под порывами шквального ветра или хоть на секунду прекращать цветение в лютый мороз.       Женя из другого мира, поколения и думает совсем об ином…       Из процедурного уже доносились голоса и лился свет, когда Марина пришла — минут на двадцать раньше обычного, подгоняемая смутной тревогой. Сегодня, когда у всей страны ещё официально были праздники, отделение работало, и врачи дежурили каждый по одному дню, одинокому без коллег по ординаторской и обычной рутины, как последний день четверти в школе. Но Женя не появилась на планёрке, и направления на подпись принесла Шурочка, сказав, что Женя взяла отгул и появится только завтра.       Грудь сдавило холодным разочарованием. А ведь Марина не хотела выходить первой, разбираться с оставшимися выписками, переводами, расшатанными нервами после праздника, но всё та же смутная тревога толкнула её под рёбра, заставив выбрать эту дату. Теперь же ещё почти неделя неопределённости, тревоги и тоски — самой настоящей, наплывающей, опустошающей, тянущей книзу…       Вот и волшебный образ, развеивающий все сомнения. До безумия хотелось напиться, но не желая совершать ещё больших глупостей, Марина провела оставшиеся выходные у сестры, развлекая племянников и всё сильнее убеждаясь: да, это так. Ей всегда казалось, что она хорошо знает своё чувство влюблённости, от которого кружит голову, от которого смеёшься чаще и не нужно никаких причин, чтобы быть счастливой, если любимый человек просто существует. Ей всегда казалось, что в её жизни нет места неординарным вещам, прогулкам на грани и сюжетам мелодрам. Теперь ещё и зарубежных…       То, что было простым, стало безвыходным, и даже осознать насколько Марина в полной мере не могла. Она попробовала поискать в Интернете, ведь сама с подобным не сталкивалась даже в пресловутых фильмах, но тот наговорил гадостей и совершенно сомнительных советов, следовать которым не хотелось и в отчаянии.       Мелькнула глупая, безнадёжная мысль о взаимности — если бы хоть что-то в происходящем было нормальным. Мелькнула и разбилась. Марина тяжело вздохнула.