Рабочее

      Женя ворочалась на кровати, пытаясь сосредоточиться лишь на странной смеси дискомфорта и умиротворения. И хотя из дома она почти-что сбежала, после всех тягот по-настоящему взрослой и самостоятельной жизни, вернуться на праздники было блаженством. Привычные запахи, знакомые стены, все вещи на своих местах, и ни руки, ни ноги не спотыкаются об углы, которых вроде бы не должно было там быть… В родительском доме Женя могла ориентироваться не глядя. Конечно, после её отъезда некоторые изменения произошли: младший брат переехал в её комнату, удалённую от родительской, а одна из близняшек заняла его прежнюю. Поэтому теперь Жене постелили на надувной кровати, запихнув её в старую комнату близняшек, чем вызывали едва не драку между ними: каждая хотела, чтобы старшая сестра спала именно с ней, а ещё лучше — в одной кровати.       Наверное, впервые в жизни Женя была искренне рада заниматься с ними всякой всячиной, слушать наполовину бессвязную болтовню, не поспевая за фактами и не улавливая причинно-следственных связей, делать всё, что они попросят… лишь бы не думать о Марине.       Здесь с ней не было связано абсолютно ничего: в доме не осталось Жениных вещей, мебель в прежней комнате стояла иначе, стирая все следы; кружки она забрала с собой, а тарелки из набора на всю семью были одинаковыми, кроме тарелок близняшек, выпрашивающих себе вещи с изображениями мультяшных персонажей. Женя всё ещё могла с закрытыми глазами убраться в квартире, но больше не чувствовала себя дома, ведь вся жизнь сосредоточилась в стационаре, вокруг одного единственного человека, который об этом даже не догадывался…       Всё было словно пылью покрытым, и теперь Женя не понимала, зачем приехала, если сердце всё равно болезненно кололо, а на глаза наворачивались слёзы от ностальгии и растерянности. Но, наверное, лежать вот так же — но дома, где её чувства к Марине пронизывали каждую мелочь, лежать в одиночестве в праздники было бы куда хуже. Женя любила быть одна, но не до такой же степени!       Она лежала, вспоминая последний рабочий день, как подарила коллегам подарки, как украдкой ловила Маринину улыбку, появившуюся, стоило той заглянуть в мешочек. Она, кажется, ничего не сказала сразу, но поблагодарила потом — и поздравила! Женя чувствовала, как внутри всё вздымалось и опадало от этих слов, лишая её выдержки.       «Пусть все твои мечты исполнятся».       Женя тогда прикусила язык, чтобы не сказать: это только вы можете сделать. Маринин голос до сих пор звучал в её голове, до сих пор мелькал их обеденный разговор, такой обрывистый… После боя курантов и фейерверков, Женя по-детски прыгала вместе с сёстрами, изображая подобие танца, водила с ними хоровод вокруг брата и кружила, как «настоящих леди».       — Тебе бы уже с молодым человеком танцевать, — покачала головой мама, снимая их на видео.       Женя улыбнулась шире, скрывая колкое неудовлетворение: ей хотелось танцевать с Мариной. Уже даже не с какой-то гипотетической девушкой — с одной конкретной, и никто больше не был нужен.       Ну и как, как ей было всё это вынести? Как удержаться?       Экран телефона загорелся, оповещая о сообщении, и Женя, поняв, что в ближайшее время спокойный сон ей не светит, открыла. Подруги болтали ни о чём, но у Жени не было настроения отвечать, и она стала листать ленту. В творческих группах спрашивали про итоги года и планы на следующий, родственники выставляли фотографии праздничного стола, ёлок, нарядов, мелькали мемы с шутками про прошлогодний хлеб и горы мандаринов… А потом на глаза попалось фото Марины — не весть откуда… Женя зажмурилась.       Старый добрый VK не раз подкидывал ей Маринину страничку, давя на больное: из ваших контактов. Да и странички других коллег тоже высвечивались, и с некоторыми, наиболее активными, Женя даже «дружила», но чисто номинально, ибо вне работы они не общались — но, раз уж доступ к тому, что было в сети, открыт, она заходила на их профиль, узнавая то, что стеснялась спросить прямо. С Мариной стыд перевешивал, хотя, как оказалось, аккаунт её был открыт.       На фотографии, селфи на фоне ёлки, была она, девушка и парень, приобнимающие двух мальчишек, наверное, брат или сестра с племянниками, мужчина и женщина многим старше, родители… Марина улыбалась до боли ярко, от уголков глаз ползли лучики, и у Жени прервало дыхание от того, насколько она была красива… Макияж был не ярче, чем на работе, только не то синие, не то зелëные, и волосы она просто распустила, позволив им крупными витками спадать на плечи; платье, приталенное, лёгкое, тёмно-изумрудного цвета, едва виднелось за другими людьми, обрывалось краем фотографии. Чёрт-чёрт-чёрт!..       Женя выключила телефон, не выходя из приложения, и откинула его куда-то в одеяло. Из груди рвался крик, рвалась энергия, которую тоже было некуда выплеснуть: все спали. Женя сжала челюсти и кулаки, пытаясь придушить всё нарастающую боль. Так ужасно тянуло за рёбрами, собираясь в плотный ком, поднимаясь к горлу — вытравить бы его, выплакать… Она зажмурилась, смаргивая слёзы.       Ведь это просто влюблённость, просто чувство — безмерное, всеобъемлющее, неистовое в своей пылкости. Опасное…       Женя откинула одеяло, давясь эмоциями, осторожно открыла ящик стола, доставая альбом, и, взяв ручку, отправилась на кухню, закрыв за собой дверь.       Писать оказалось сложно. Она обращалась к Марине — на «ты» — и в сознании двоилось: как бы Жене не хотелось, как бы ни было нужно, Марина никогда ни о чём не узнает, даже не должна догадаться. Ни намёка… А между тем весь чёртов мир был сейчас заключён в ней, все мысли — о ней, и к ней всё сводилось. Всё было подчинено этому чувству, и будь Женя чуть менее осознанной, давно бы сошла с ума, натворила бы глупостей…       Дверь скрипнула, и на кухню зашла мама, морщась от яркого света. Женя замерла, холодок пополз по коже: неужели разбудила?..       — Ты чего тут? — мама, спокойно налив себе воды, глянула на Женю внимательнее и усмехнулась: — Любовные письма пишешь?       Женя прикусила губу, потупив мутнеющий от слёз взгляд. Для человека, который хотел избежать определённых тем, Женина мама была слишком любопытной.       Она знала, что парни Женю не интересуют — как и дети. Она отмахивалась, думая, что Женя перерастёт, ругалась, когда та стала пропадать в чужих домах, причитала, вопрошая, что она сделала не так и за что ей такое наказание, пыталась приводить аргументы, спорила… Теперь делала вид, что этого не существовало в принципе.       — Ты не хочешь этого знать, — выдохнула Женя, сглотнув. Она не умела врать матери, но и сказать правду полностью не могла. Впрочем, такой ответ мог сделать только хуже.       Мамины губы в момент искривились, она крепче сжала стакан, и Женя чувствовала, как в её голове пробегал поток колюще-режущих слов, которые она, на удивление, пыталась сдержать.       — И что у вас?       — Ничего.       Женя притянула письмо ближе к себе безотчётно, неосознанно ещё боясь, что мама может порвать его, забрать — уничтожить, действуя по принципу «с глаз долой — из сердца вон».       Мама кивнула сама себе и вышла, не посмотрев больше на Женю.       Захотелось домой — и на работу. Они с Мариной никогда не будут принадлежать друг другу, но это не значит, что кто-то сможет забрать у Жени то прекрасное, что она чувствовала.