Рабочее

      С похода в кино прошло почти три недели, и как будто ничего не изменилось. Женя и не надеялась, что разговоров станет больше, взгляды — пронзительнее, что в каждом движении появится новый смысл, и этого не было и быть не могло. Женя смирилась. Но начинался февраль, близился Валентинов день, и ей хотелось скулить от отчаяния. Мир вокруг замер в предвкушении праздника любви, а Женя замерла перед Мариной Денисовной и тем, что их двоих этот праздник не касался.       Женя думала, что можно подбросить валентику, пока Марина Денисовна не пришла на работу. Напечатать если не признание в любви, то что-то трогательное и милое, а в отделении потом концов не сыскать; только несерьёзно это было, бессмысленно. На работе об этом как раз никто не заикался, даже Ася, переживающая с мужем возрождение конфетно-букетного периода.       Иногда Жене хотелось признаться, посмотреть, что сделает Марина Денисовна, как себя поведёт. Не поверит, наверное, а потом… Потом вся Женина проницательность заканчивалась, разбивалось о катастрофизацию: мир рухнет и иначе быть не может. Как именно, она понятия не имела, но рухнет всё, даже то, чего не было.       Иногда ей казалось, что этого не случится. Что Марина Денисовна улыбнётся так ласково, так нежно и скажет: «Я тоже, Жень», погладит по плечу и возьмёт за руку. Рассмеётся, потому что Женя снова отчаянно покраснеет и будет задыхаться, потому что на глазах выступят слёзы — а Марина сотрёт их пальцами аккуратно, пока никто не видит. И потом, между делом, проговорит: «А я всё думала, когда ты заметишь…» и выдохнет, смущаясь своих чувств тоже.       Только в безумном страхе перед смертью, едва ли человек замечает жизнь.       Может, это Женя скажет: «Я думала, вы ничего не замечали», и покраснеет сильнее, потому что Марина не могла не заметить. Только едва ли на самом деле она понимала, что всё это значит.       — И чего грустим, дорогая?       Женя вздрогнула от звучного голоса Нины Аркадьевны, зашедшей в процедурку, и машинально улыбнулась.       — Задумалась просто.       — О женихах? — усмехнулась Нина Аркадьевна, подходя ближе и приглядываясь к бантикам на косичках. — Кого — как это там говорят, закадрить? — пытаешься?       К горлу подступил истерический смех, и Женя покачала головой, не отрываясь от набора лекарств для капельниц.       — Не-ет, женихи — это не по моей части.       — А кто ж по твоей, невесты?       Нина Аркадьевна расхохоталась собственным словам, заглушая сдавленный Женин ошарашенный возглас — и хруст лопнувшей в руках ампулы. Стекло прорезало перчатку, впившись в кожу, часть лекарства пролилась на стол…       — Та-ак, развлекаетесь тут? — раздался голос Марины Денисовны, не давая перевести дыхание. В голове загудело.       — Да так, — отмахнулась Нина Аркадьевна, прочистив горло. — Женихов обсуждаем.       — Их отсутствие, — буркнула под нос Женя, моля всех известных богов, чтобы Нина Аркадьевна не вздумала заикнуться про невест. Плакало тогда то немногое доверительное, что было между ней и Мариной Денисовной — она и слова не сможет произнести, зная, что это может быть воспринято с подтекстом. Пусть и в шутку. Но в груди пылал жар стыда и тревоги, и на щеках горело: катастрофа.       Отвернувшись к шкафу с аптечкой, Женя занялась кровоточащими пальцами. Нина Акрадьевна отошла от стола, продолжая посмеиваться:       — У вас нет никого на примете?       — Нет, — усмехнулась Марина Денисовна. — К счастью ли, к сожалению… Жень, де… Ты порезалась?       — Да так, ерунда… — пришлось развернуться, показывая руку. Чёртово стекло, чёртовы бантики, чёртово чужое любопытство… Нина Аркадьевна всплеснула руками:       — Боже, да когда ты успела?       Женя пожала плечами, не желая возвращаться к шуткам про женихов. Марина Денисовна оторвала кусочек ватки.       — Давай помогу.       Возразить Женя ничего не смогла: вместо слов снова раздалось что-то невнятное, среднее между детским гулением и «спасибо». Нина Аркадьевна сказала что-то шутливое про «как удачно зашли, врач — пусть и лечит», но Женя едва её услышала, пристально наблюдая за аккуратными движениями Марины Денисовны, склонившейся над рукой. Женя млела, забывая дышать, и стыдилась: и чувств, и неаккуратности. Процедурная медсестра называется, завалила бы Женя все проверки по технике безопасности. Пластырь с её пальцев не снимался, и ладно бы если с мезинцев или безымянных, так нет — рабочие…       — Готово, — Марина Денисовна несильно сжала её руку и улыбнулась. Тепло растеклось по коже и проникло до самого нутра. — Осторожнее, ты нам нужна целая и невредимая.       — Да куда же я денусь, — усмехнулась Женя, отчаянно пытаясь не покраснеть. Невозможно было оставаться спокойной, когда смотрели с такой заботой. И не глупости всё это — про глаза, в которых можно утонуть, потеряться, которые гипнотизировали… На свету почти чёрная радужка Марины отливала золотисто-ореховым, и Женя бы смотрела вечно на мельчайшие линии рисунка, на ресницы и лучики-морщинки… Губы закололо.       Она поспешно отвела взгляд, прерывисто вздыхая и возвращаясь к капельницам. Точно спалится когда-нибудь. Нина Аркадьева, к счастью, давно ушла.       — Я чего зашла, — вспомнила Марина Денисовна. Голос её звучал чуть хрипло. — Дедушку из пятнадцатой не капай, подлечился, кажется.       Интонация стала ворчливо-шутливой, и Женя знала: капризничает пациент. А положенное количество койко-дней ему всё равно придётся отлежать…       — Какое хорошее у вас лечение, Марина Денисовна, — Женя улыбнулась ободряюще, но внутри неё всё замерло. Лишь бы она не посчитала это за сарказм. — Так без работы скоро останемся.       — И отли-ично, — протянула она, посмеиваясь, и похлопала Женю по плечу, уходя.       Женя согнулась пополам, шумно выдыхая, и облокотилась о стол. Чёрт, как же сложно… И без этого уже никак.