Рабочее

      У Марины дрожали руки и подкашивались ноги. Ощущение волнительной новизны будоражило и отдавало лёгкой тошнотой в желудке, а Женя вот так просто вдруг превратилась в собранную, в серьёзную, взяв всё в свои руки — но мягко выпустив Марину, разрывая объятия.       — Я доделаю чай и пойдём в комнату. Я… всегда думала, что важные разговоры лучше вести на расстоянии, чтобы не искажать суть, но это ощущается неправильно.       Марина видела: у Жени руки тоже дрожали, но она делала всё чётко, быстро, опережая своё беспокойство. У неё пульсировала артерия — или так сильно билось сердце, или так тонка была прослойка жировой клетчатки со сплетением мышц. Марине казалось, что Женя знала слишком много — не по возрасту, не по беспечной улыбке и блеску в глазах, но вот — это у неё всё под контролем, и она смотрела уверенно, словно не дрожала всем телом минуту назад.       Марина не удержалась и поцеловала её в плечо, скрытое толстовкой. Женя судорожно вздохнула и всучила Марине кружку с чаем, и не то он был негорячим, не то пальцы у Марины горели. Женя улыбнулась уголком губ, беря свою кружку.       — Пошли.       Комната показалось удивительно знакомой — такие уже стали народным достоянием, только в серванте со снятым стеклом вместо коллекций рюмок и сервизов — книги, статуэтки, живые цветы и террариум, обои скрывались не за ковром, а за фотографиями с полароида и масляными холстами, и на наполовину разобранном диване — не подушки, а плюшевые звери…       — И это ты называешь бардаком? — вырвалось у Марины с лёгкой усмешкой.       Женя заползла на диван, сдвинув зверей к изголовью, и взяла с тумбочки большую книгу, положила рядом и поставила на неё кружку. Потом похлопала рядом с собой, опираясь о спинку дивана.       — Ты не представляешь, как быстро я могу убираться.       Марина представляла — но не то, как в такой суете и спешке Женя успевала любоваться миром вокруг, а может, только поэтому и успевала, оставляя больше времени для важного. Марина села рядом, поставив кружку на книгу, и поджала ноги.       Она не знала, с чего начать разговор — разве можно вот так вот?.. Что вообще Женя имела в виду под этим «расскажи» — что рвалось у Марины из груди пару минут назад?.. Взгляд Жени смягчился настолько, что у Марины защемило сердце.       — Я скучала, — выдохнула она, и глаза её стали влажными. Марина удивилась, но ничего не спросила, осознавая. Пусть они виделись каждый день, пусть перебрасывались ничего не значащими словами: ей Жени не хватало до такой глухой боли, что в пору было заподозрить приступ стенокардии.       — Я тоже. Я хотела узнать тебя лучше, но когда поняла это, уже… боялась, — она неловко повела плечом, взяла кружку, отпивая, и вернула обратно. Женя усмехнулась:       — Я боялась с самого начала.       Марина улыбнулась уголком губ: она это видела, хотя тогда едва ли могла догадаться, чего именно Женя так опасалась, почему вздрагивала, краснела и лепетала. Но это не началось внезапно, это было всегда…       — А когда оно началось?       — С первого взгляда, Марин, с самого первого… — выдохнула Женя, опустив голову. — Но я… долго пыталась бороться с самой собой, потому что… тогда это казалось безнадёжным. Даже постыдным. А потом ты приснилась мне, а днём сказала это своё «коть», и всё. Всё.       Она развела руками, показывая буквально свою обречённость, а Марина почувствовала, как загорелись её щёки. Значит, ничего она в глазах Жени не выдумывала, просто понятия не имела, куда смотреть. Женя отчаянно краснела. Марина должна была признаться.       — Я никогда не подозревала, что смогу чувствовать что-то к девушке, — прошептала она, сглотнув комок стыда. Если раньше она думала, что у них ничего не получится в том числе и потому, что вряд ли Женю привлечёт женщина, то теперь ей казалось, что для неё это привычно и правильно. Вопросы, которыми Марина задавалась две ужасно долгие январские недели, теперь не складывались, наслаивались друг на друга, и она смогла произнести только: — Я растеряна и смущена.       Выдохнула и прикрыла глаза, осознавая, что по телу шла мелкая дрожь. Боже, что она говорит, за кого её примет Женя?.. Марина осторожно посмотрела на неё из-под ресниц, но на лице той отражалось искреннее сочувствие, от которого становилось трудно дышать. Женя мягко погладила её по руке, и Марина, раскрыв ладонь, сжала её пальцы, вспомнив, что волновало её больше всего.       — У нас… будут отношения? — она сделала ударение на последнем слове, не зная, как ещё это выразить.       Женя широко раскрыла глаза, прерывисто вздохнув.       — Я бы хотела этого.       — И я, — кивнула Марина, но сама себя не услышала. — И… как это будет?       Женя, скорее, прочла вопрос по губам и взгляду. И улыбнулась успокаивающе; в её глазах зажглись искорки, словно Марина спросила что-то совсем очевидное, глупое, и, пожалуй, так и было. Женя придвинулась ближе, выглядя ужасно спокойной. Беспечно пожала плечами, задумываясь — будто бы для приличия, хотя давно всё придумала.       — Прогулки, встречи на выходных, пожелания доброго утра и спокойной ночи, разговоры, разговоры, кино, поцелуи? Я буду оставлять на твоём столе мандарины, дарить хризантемы и читать стихи…       — А я буду заваривать тебе чай, ждать с работы и рисовать твои глаза.       У Марины кружилась голова; Женина улыбка плыла и танцевала перед глазами, и воздух пах сладко и густо… Марина не верила, что всё действительно будет так — и отчаянно этого хотела. Она положила ладонь на алую Женину щёку, привставая, чтобы поцеловать. Женя склонилась, накрыла её губы своими — но быстро отдала инициативу, только зарываясь пальцами в волосы. Марина не подозревала, что поцелуи могут быть такими мягкими, такими невинными, балансирующими на грани возбуждения — заставляющие буквально таять, выдыхать по глотку, сдерживая тихие стоны, прижиматься всё ближе и обнимать крепче, потому что иначе просто невозможно. Это было так совершенно иначе… Так восхитительно правильно.       Марина не помнила, чтобы её посещали такие мысли во время прежних поцелуев, но она не имела привычки помнить то, что становилось неважным. Она давно выкинула переживания и о первой любви, и о той, чьей женой едва не стала, и о той, после которой собирала себя по кусочкам долгих три года.       Женя выдохнула ей в губы и улыбнулась, рассмеялась коротко и звонко, и Марина посмотрела в её сверкающие-смеющиеся глаза. Поцеловала снова. Не было в её голове никого чужого, не было ничего дикого — так спокойно ей не было давно. Они остались в объятиях друг друга: Марина приобнимала Женю, а та положила голову ей на плечо.       Ещё один вопрос зудел под кожей.       — А у тебя были отношения с девушками?       Женя ощутимо напряглась под рукой, но не вывернулась, только вздохнула.       — Были, трижды, ещё несколько неудачных свиданий, случайный секс и первая любовь, которой я так и не призналась, — выпалила и вздохнула снова, скукоживаясь, поджимая пальцы на ногах — в радужных носках. Один с зелёной пяткой, другой с розовой. Конечно. — Я лесбиянка, если ты об этом.       «И об этом тоже, но больше об опыте», — подумала Марина, но вслух не объяснила, поджала губы. Ей будет тридцать три, Жене — недавно исполнилось двадцать. Марине страшно думать, что это закончится, хотя ещё толком не началось, страшно думать — что это то самое, которое навсегда. Особенно, когда у Жени ещё всё-всё впереди, мечты о полярниках, кошках и море, а Марина…       Женя взяла её за руку, бесцельно поглаживая тыльную сторону ладони большим пальцем, скрывая волнение — будто не своё, почувствованное Маринино. Марина поцеловала её в макушку.       — Как ты поняла?       Женя усмехнулась, не прерывая своего занятия.       — Подруга стала так дразнить. Я сначала злилась, а потом задумалась. Она перестала, а я всё думала, что всегда и во всём на девочек больше внимания обращала. Даже когда смотрели с подругой сериал, она всё на главного парня смотрела: какой красивый, а я на девушку его и думала: вот в кого ты влюбилась, милая моя?.. Мне девять было. Дразнилки много позже начались, а потом я влюбилась в неё. И паззл сложился. Потом, года три назад, я пробовала с парнем… дружить, — тон голоса скакнул, выдавая подтекст, — но я чувствовала себя буквально не в своей тарелке. Вела себя с ним, как привыкла с подружками, ну, кроме поцелуев, и, может, что-то и сложилось бы, если бы… — Женя взмахнула рукой, обрисовывая это неопределённое. — Если бы он так же себя вёл.       Она замолчала, не то не желая объяснять, не то просто не находя слов и сил, и Марина предположила сама:       — Не давил авторитетом и не прятал к себе за спину?       Женя кивнула, разжимая пальцы. Марина понимала, о чём она говорит, хотя не была уверена, что полностью разделяла — она свои отношения так не анализировала.       — Мне не нравится думать, что девушки и парни с разных планет, но как будто так и есть.       — Мне иногда кажется, что каждый человек со своей собственной планеты.       Женя хохотнула.       — На твоей были бы маки, тайга с грибами, галечный пляж, дымчатые кошки, дорога, клетчатый колючий плед, качели, груши, фейерверки и август.       У Марины прервало дыхание, так уверенно Женя говорила об этом, но из всех вопросов смогла выдавить только один:       — Почему не мандарины?       — Потому что это не то, что ты любишь, а то, что ты есть. Мандарины — это фейерверки.       Марина закрыла глаза, пытаясь представить свою планету, и нашла себя у мамы на даче, которая до того была бабушкиной, а до того — домом в деревне. А вокруг вековые сосны, запах грибного супа, на печке — простая кошка Мурка, улыбающаяся в усы, скрипучие качели на пригорке, куда бегали все окрестные ребятишки, и кожурки мандаринов на столе. А в вазе — маки, и на задворках сознания — Женин смех. Не нужно было никаких «почему» — это всё надо было прочувствовать.       — Ты не считаешь это глупостью? — осторожно спросила Женя шёпотом, замирая.       — Конечно нет, коть! — Марина открыла глаза, снова не понимая, как Женя могла так подумать, и сжала её плечо. — Это звучит очень поэтично.       На Жениной планете, наверное, миллиарды звёзд — не точек, а пухлых, пятиконечных, фиолетовое небо, три луны, земляника, горы, озёра, орхидеи, рыжие кошки, танцы и вечный тёплый апрель.       «Что я могу дать тебе, расскажи? Ни двора, ни города — даже впредь. Знаешь, говорят, у меня нет души, но зато теперь у тебя есть апрель.»       Марина прерывисто вздохнула, и сказала ей про это, но не про песню, чувствуя, как участилось Женино сердцебиение, и самой стало тревожнее: какое право она имела предполагать так глубоко? Но Женя улыбалась, хоть Марина видела лишь уголок губ.       — Ты удивительно проницательна.       — Кто бы говорил.       Женя выгнулась, заглядывая в глаза, и поцеловала мягко, коротко. Марина не отпустила, поймав её лицо в ладони. На языке осталась чайная сладость и привкус сдобы, и Марина обняла Женю, заставляя её сесть, но она не удержалась, упёрлась рукой остро в Маринино бедро, поцелуй смазался и сбилось дыхание. Женя выпрямилась, нависая, и качнула головой:       — Можно сесть?..       Марина проследила за её взглядом, и не смогла сдержать тревоги в собственном, догадываясь, к чему это может привести. Ей хотелось! — но готовой она себя не чувствовала абсолютно, и приблизить её к этому не смог бы ни алкоголь, ни наплыв страсти — чего она с Женей почему-то не представляла. Женя же покачала головой, поднимая раскрытые ладони, точно сдаваясь.       — Без всякого, просто… для удобства. Если хочешь, — она повела плечом, опускаясь на пятки, но Марина вытянула ноги и потянулась к Жениной талии.       Чувствовать девушку на своих бëдрах, держать её в объятиях вот так — буквально, было чем-то безумным и восхитительным. Но Женин вес почти не ощущался, и Марина не сдержалась:       — Ты ешь вообще?       Женя сощурилась — лукаво опасливо — и такой эмоции на её лице Марина ещё не видела.       — А ты? — воскликнула она неожиданно громко, словно давно хотела это сказать. — Готова поспорить, что твои рёбра тоже можно посчитать.       Она потянулась к Марининому животу, и та едва успела перехватить её руки, только Женя этого словно и не заметила, вырвалась легко и впилась пальцами в бока, щекоча, и тонкая рубашка от этого совершенно не спасла. Марина согнулась пополам, изогнулась, не в силах избежать сводящих с ума ощущений, истерические смешки вырывались против воли.       — Прекрати, это не честно! — всхлипнула-вскрикнула, утыкаясь Жене в плечо. И она правда остановилась — обняла, мягко поглаживая по спине. Марина выдохнула остаточную дрожь. — Не знала, что ты мстительная натура.       — Это не месть. Но я так… так много не ответила тебе…       Марина откинулась на спинку дивана, но не разрывая объятий, посмотрела Жене в глаза, ставшие такими пронзительно зелёными, словно она снова была близка к тому, чтобы прослезиться.       Марина помнила тот случай, когда зашла в служебную к сёстрам посреди очередных безуспешных попыток заставить Женю съесть больше одной порции — и её столь же бесплотных убеждений, что с её ИМТ всё в порядке. Ася тогда грозилась проверить руками и искала поддержки. Марина сказала, что у Жени, наверное, все рёбра можно пересчитать — и с трудом сдержала судорожный вздох, живо представив ту без одежды… Ася решила это заявление проверить.       — Я тоже так много не сказала. Что ты так красива, что, несмотря на хрупкость, в тебе сил хоть отбавляй, и я без понятия, откуда ты их берëшь, но восхищена этим. Что ты очаровательно краснеешь. Что у тебя самая светлая улыбка, и день не день, если ты не улыбаешься. А третье января вообще стало катастрофой, — Марина едва коснулась Жениной щеки кончиками пальцев, повела вниз, и Женя прильнула к раскрытой ладони, накрыв её своей. — Что мне нравится, как ты поёшь, что я хотела бы увидеть тебя в платье и как ты танцуешь и… потанцевать с тобой… Что я пригласила тебя в кино не потому, что больше не с кем было пойти, я не особо и спрашивала; но мне тогда хотелось не думать о тебе, а получилось… — она опустила взгляд и сцепила руки, безотчётно начав расковыривать заусенцы. — Что все эти случайные касания, подначивания, ты прости, это было так по-ребячески привлекать твоё внимание…       Женя перехватила её руки, мягко взяв за пальцы, заставляя посмотреть на неё, и поднесла к губам, оставляя едва ощутимые поцелуи и тепло дыхания. Она улыбалась неровно, и глаза её блестели. Сердце у Марины замерло.       — Я надеялась на всё это. Мне, может, и хотелось быть яркой, красивой, но для самой себя: зачем? И для других — тем более, а для тебя… — Женя вздохнула, поглаживая костяшки большими пальцами. — Пусть для тебя, как я была уверена, это и не значило ничего.       — Всегда значило, но не сразу так много.       Марина потянулась к ней, обняла, устраивая её голову на своём плече. Женя обвила руки вокруг её торса, прижимаясь крепко и пряча лицо в изгибе шеи.       — Я хотела сказать тебе спасибо, — прошептала она на выдохе. — Просто за то, что ты есть, вот такая, замечательная, за то, что все мои самые ужасные дни были не такими ужасными. Я бы без тебя с ума сошла с этой адаптацией и зимой… — она вздрогнула и обняла крепче, прижимаясь лбом. Вдохнула глубоко-глубоко.       — Ты плачешь что ли?       — Не-ет. Мне нравится твой запах. Чтобы ты знала: это твоими духами пахнет в ординаторской, мне потребовалась неделя, но я это точно выяснила, — в её голосе зазвучала весёлость, и Марина не сдержала смешка, представляя, как Женя принюхивалась… — И мне нравится твой красный костюмчик, по этим штанам тебя очень легко найти. И у тебя очень красивый голос, очень… Мне тоже нравится, как ты поёшь. И я храню все твои записки.       Марина усмехнулась, повернув голову к Жене, но наткнулась лишь на её макушку:       — Боже, Жень, зачем тебе этот мусор?       — Это не мусор, — тихо возразила, и будто бы стала меньше в Марининых руках. — Это всё, что тогда у меня было от тебя.       Женя коснулась губами её шеи невесомо-нежно, посылая волны мурашек по телу. Марина зажмурилась, выпадая из реальности. Она чувствовала Женино дыхание и сердцебиение, чувствовала её трогательную улыбку и отголосок каждой взволнованной эмоции, их силу в её объятиях.       «Теперь у тебя есть вся я», — вспыхнуло в голове — ярко, уверенно, и стало тревожно.       У Марины был только дракончик из бусин, после Нового года перекочевавший с ёлки на стеллаж с фотографиями и сувенирами, и кучка воспоминаний, от которых хотелось сбежать и не переставать видеть их во снах; но сны Марина запоминала редко. Она и раньше говорила про людей, что они у неё были: парень, жених, любовник, и она была у них, но впервые ей чудилось, что за простым речевым оборотом стояло что-то большее, что-то безумно нужное, что-то желанное.