Рабочее

      — Мы забыли про чай, — буркнула Женя, зевая и садясь ровно. На её щеке отпечатался ворот Марининой рубашки и красным расплывчатым пятном то место, где их кожа соприкасалась. Женя моргнула долго и зевнула ещё раз, растирая глаза.       Она извернулась, беря кружку, и выпила залпом в несколько глотков, сладко причмокнув губами на выдохе. Она выглядела сонно и мягко, щурилась на свет, словно успела крепко уснуть за несколько мгновений, что они молчали.       Приходя на работу в невесть какую рань, она наверняка и ложилась рано… В животе стало неуютно.       — Сколько времени?       Женя задрала голову, вглядываясь в висевшие над диваном часы.       — Почти десять, — она скривилась, вздохнув, и посмотрела на Марину с такой невыразимой тоской, что собственная разрослась, вставая комом в горле. — Я не хочу, чтобы ты уходила, — прошептала Женя одними губами, склоняя голову к плечу. — Ты можешь остаться?       Марина не любила ночевать не дома, и тем более она не любила делать это внезапно, не имея при себе ни кремов, ни зубной щётки, ни одежды, ни свободы в привычных действиях. И Марина видела в Жениных глазах: она понимала, и потому спрашивала тихим безнадëжным шëпотом; а ещё видела страх такой силы, словно если она уйдёт, то весь мир рухнет в одночасье.       Марина не хотела уходить — да и вообще делать хоть что-то, кроме того, чтобы обнимать Женю вот так и говорить с ней. Просто быть рядом.       — Да. Я тоже очень хочу остаться с тобой.       Женя выдохнула, мгновенно расслабляясь, и улыбнулась, вызывая в Марине волну умиления. Она не сдержалась, обхватив Женю за плечи:       — Боже, ты и правда выглядишь как котëнок, как ещё мне тебя называть?       — Ты так зовëшь не только меня, — Женя моргнула, склоняя голову, и в её голосе прозвучали непривычные холодные нотки — словно она старательно делала вид, что её это всё не волновало. Марина улыбнулась одними уголками губ.       — Уже давно нет. Неужели это была ревность? — она ласково коснулась Жениной щеки. Женя повела плечом, опустив взгляд в сторону.       — Возможно, — её голос совсем затих. — Но я совсем не ревнивая, это глупое и деструктивное чувство.       Марина вздохнула, привлекла Женю к себе, целуя. Её маленькая, серьёзная Женя, которая думает слишком много, слишком много беспокоится о таких глубинах, о каких Марина не имела ни малейшего представления. Её проницательная, чуткая девочка с самым огромным сердцем…       — Даже если я к кому-то ещë так обращусь, то я точно не буду иметь в виду, что испытываю к нему невыразимое количество нежности и тепла, — прошептала Марина ей на ухо, и признание показалось слишком громким, слишком сильным…       Марина прикусила язык, пытаясь сдержать эмоции — утопила их в смазанном поцелуе под ухом, в шею, в плечо. Женя провела рукой вдоль позвоночника в незатейливой ласке. Хотелось уснуть прямо так, не расцепляя объятий. Но Женя отстранилась, а потом и вовсе слезла, садясь рядом на пятки и пряча зевоту за ладонью. Марина подогнула ноги, осознавая, что они порядком затекли.       — Я уже хочу спать, — сказала Женя почему-то чуть виновато. — Ты пойдёшь в душ?       Вопрос застал Марину врасплох — ответ на него, в её мировоззрении, был очевиден. И вот, они сразу узнают друг про друга самое интересное: кто сколько любит плескаться в ванной, как долго спит и насколько сильно ненавидит мир с утра.       Марина кивнула, и у Жени отобразилось то самое сосредоточенное выражение лица, когда она в уме просчитывала кому, чего и сколько она капала, чтобы моментально выдать ответ. Она слезла с дивана и, прихрамывая на обе ноги, полезла в шкаф.       — Тогда держи полотенце и, если хочешь, у меня есть чистая пижама или просто футболка…       Очевидно, что размер у них был примерно одинаковый. Слишком заманчивое предложение, хотя дома Марина большую часть года спала лишь в трусах, умирая от жары.       — Пижаму было бы неплохо, — отозвалась она, вставая. По телу расползалась неимоверная слабость и волнительный жар. Боже, неужели они правда проведут ночь вместе?..       Женя кивнула и выудила из шкафа что-то жёлто-зелёное с одной полки и полотенце с другой. И, проведя углублëнный экскурс по ванне, оставила Марину наедине с собой — с внезапно накрывшим одиночеством и усталостью. Сумбурные мысли толпились в голове, вызывая тошноту, но ни одну нельзя было выудить, рассмотреть, чтобы избавиться от неë поскорее; они шептали, переговаривались, тыкали друг друга в спины и плечи, и по телу Марины распространялась тяжесть, ноги гудели и ныли, спина казалась единым металлическим пластом. Марина отвела волосы, придерживая их, и встала под душ. Боже…       Она самой себе вдруг показалась такой маленькой и беспомощной, что вода согревала с трудом, а вроде бы: всё хорошо. О чëм ей переживать, чего бояться, когда за дверью, в комнате, еë ждали не игры, не перестрелки словами, не манипуляции, не то, что заставляет обороняться и ходить на цыпочках. Марина вздохнула полной грудью: горячий, влажный пар и въевшийся в кафель запах цитруса, осознавая, что она могла расслабиться. Совсем. Абсолютно. Целиком и полностью — она правда могла это сделать, хотела и могла.       Женина пижама ощущалась как объятия, и Марина успокоилась окончательно, прислушиваясь к тому, как мягко и приятно касалась кожи хлопчатобумажная ткань, безбожно мятая от лежания в шкафу — или неглаженная вовсе, и пахнущая теплом и самой Женей. Бело-зелëные полосатые шорты и жëлтая футболка с узорами из резных листьев. Марина вгляделась в зеркало; макияж пришлось смывать мылом, потому что из косметики Женя пользовалась только кремом — и тот носил звание «медицинский». Зубную щëтку Женя дала, и Марине было странно смотреть на неë в стаканчике рядом с Жениной, уже потрëпанной, и тюбиком зубной пасты со вкусом клубники, как будто щëтка эта должна была обосноваться там навсегда — как будто Марина должна была остаться.       Женя уже успела расстелить диван, так что теперь места здесь хватало для двоих, и предвкушение подобной близости обволокло Марину приятной негой. Женя сидела в окружении одеяла, скрестив ноги по-турецки, что-то печатала в телефоне, но подняла взгляд на Марину, едва та появилась в комнате. Немой вопрос в еë глазах быстро сменился нежным блеском, и Марина сама смутилась своего вида, словно пришла на работу обнажённой. Она улыбнулась, показывая, что всë в порядке, и Женя юркнула в ванну; Марине было больше не о чем думать, и она позволила себе оглядеться по-лучше.       В террариуме обитали улитки, она об этом слышала из обрывков разговоров в служебной у сестëр, и туда Марина смотреть не стала, чувствуя мурашки лишь от одного упоминания об этих существах. И на фото смотреть было неудобно, словно она подсматривала за чужой личной жизнью: но всë как у всех, улыбчивые лица, наверное, подруг — две девушки мелькали на многих фото рядом с Женей, и семьи: вот женщина и мужчина, они выглядели ненамного старше Марины, и хотя между ними должен быть как минимум десяток лет, Марина почувствовала себя невероятно старой. А вот группка детей, здесь Женя выглядела совсем юно, обнималась с тощим парнишей лет десяти и двумя девочками, которые, наверное, ещё и в школу не пошли. Брат и сëстры, о которых Женя упоминала лишь раз… Фотографий ещё много: фото с концерта, где виднелась куча чужих макушек и словно игрушечные фигурки исполнителей на сцене, дома и улицы в разные времена года, и Марина не узнавала этого города; цветы, уличные кошки, ракушки посреди гальки, улитки… Смеющаяся девушка, которую Женя целовала в щëку, и обе выглядели так счастливо, что сердце у Марины сжалось от чего-то непонятного. Между фотографиями висели дешëвые ожерелья с городских ярмарок, приколоты-приклеены живые цветы и перья, билеты и флаеры, даже парочка чеков: один из художественного магазина, другой из продуктового, где в позициях значилось только киллограммовое ведëрко пломбира с карамелью…       На другой стене — картины, в основном закатные пейзажи, но на некоторых — абстрактные женские фигуры, обнажëнные, в платьях или костюмах, и только позы и цвет выражали их эмоции. Марине казалось, что она знала в каком настроении была Женя, когда рисовала каждую из них, но незнание всей истории отзывалось тяжëлой пустотой. В красках плескалась жизнь, горе, радость, ярость, обида, удовольствие… Марина тоже рисовала, у неë за плечами художественная школа, но с цветом не сложилось; она вычерчивала углы зданий, клала аккуратную штриховку, повторяла черты лиц, но это было давно и как будто не правда. А ещё у неë была музыкалка по классу гитары, вымученная и такая же ненастоящая, как художка. Марине хотелось оказаться на одной из этих картин — до боли живых.       Вода в ванне стихла, и сердце у Марины забилось чаще. Боже-боже-боже… Она нашла свою кружку на компьютерном столе, ещё полную, но уже безнадëжно остывшую; чай от этого хуже не стал, но выпив его залпом, Марина почувствовала, как закружилась голова. Впрочем, они собирались только лечь спать.       Женя появилась в комнате тихо, босая и растрëпанная, раскрасневшаяся от горячей воды — будто бы обнажëнная, как и сама Марина, без маски и костюма, не прикрытая штативами, листами назначений и ампулами. У Марины прервало дыхание.       — Что?       — Никогда не видела тебя с распущенными волосами.       Женя машинально коснулась спадающих на плечи прядей, потупив взгляд. Она даже в кино заплела косу, одну, но спускающуюся набок, и не распускала волосы сразу после работы — или Марине не удавалось застать еë такой. Женя обняла еë, резко подавшись вперëд, вдохнула глубоко; выдох осел теплом на Маринином плече, медленный, словно Женя сдерживала слова. Марина гладила еë по спине, чувствуя проступающий позвоночник, острые углы лопаток, более не смягчëнные ни курткой, ни кофтой…       — Пойдëм спать?       Женя кивнула и сжала Марину крепче, словно они не собирались лежать сейчас рядом друг с другом, провести вместе всë утро завтра и видется потом каждый день… Словно у неë больше не будет возможности выразить свои чувства; Марина качнулась, задумавшись, почему для нежности должен был быть повод, и несмотря на свою простоту в прикосновениях, в предыдущих отношениях она… не была такой.       — У меня огромное одеяло, но я на всякий случай достала второе, — сказала Женя, взвешивая край каждого в руке. — Ты у стенки или с краю?       Марине было без разницы: дома у неë посреди спальни стояла двуспальная кровать.       — А ты как привыкла?       — Да мне не важно… — она пожала плечами, но Марина склонила голову к плечу и прищурилась, и Женя выдохнула. — Я обычно у стенки сплю, если такой вопрос встаëт.       — Вот и двигайся, — Марина устроилась, наблюдая, как Женя перетягивает одно из одеял на свою сторону. — Боже, огромное — это насколько?       — Самое большое, что я нашла: два сорок на два шестьдесят, — сказала Женя таким тоном, словно и этого было мало, и встретившись с вопросительным взглядом Марины, объяснила: — Мне холодно и… одиноко. Я и… с игрушками поэтому сплю, чтобы обнимать что-то, так и не переросла.       Марина вздохнула, вспоминая, как в глубоком детстве и шагу не могла ступить без плюшевого котëнка с пуговицами вместо глаз и усами из джутовой нитки. Она крутила их меж пальцев, засыпая, а потом сестра научилась залезать на кровать — и никто не стал отбирать у неë Марининого кота, и ей самой не дали, сказав, что она уже большая, шесть лет, скоро в школу… Она зажимала угол одеяла и цеплялась за людей, прижимала локти к телу, словно в попытке защитить что-то внутри себя.       Женя погасила свет и забралась под одеяло. Марина легла к ней лицом близко-близко, прикрыв лишь ноги. Маленькое одеяло оказалось на полу.       — Мы можем обняться, если хочешь.       Марина сама этого очень хотела, и от Жени ожидаемо последовал встречный вопрос:       — А ты?..       Они ëрзали и шуршали добрых десять минут, путаясь в одеяле, руках и ногах, в попытке устроиться так, чтобы ни у кого ничего не затекало, не было жарко или холодно. На груди друг у друга не ляжешь: они обе ненавидели спать на спине, и почему-то так безумно важно было лежать лицом друг к другу…       Марина прикрыла глаза, чувствуя себя самым спокойным человеком на свете. Их дыхания выравнивались в единый ритм, и казалось, даже сердца начали биться в унисон, резонируя. Пахло теплом и счастьем, и Марина повела носом меж Жениных ключиц, вдыхая глубже; Женя перебирала пряди еë волос. Больше ей не было ничего нужно.