Рабочее

      Марина вздрогнула всем телом, проваливаясь непонятно куда, и резко вздохнула, открывая глаза. Сердце ударило оглушительно под самым черепом и стало медленно затихать: Марина никуда не падала, никуда не опаздывала — она лежала в Жениных слабых объятиях, а за окном только-только начинался рассвет.       Боже, какая рань… Марина сдержала зевок и моргнула, пытаясь понять, хотела она ещё спать или нет.       Женя была такой же соней, и сейчас она сладко посапывала, и даже ресницы её не дрожали. Божечки… Марина судорожно вздохнула, боясь обнять Женю крепче и разбудить, но куда деть столько щемящей нежности прямо сейчас она не знала — и просто зажмурилась, утыкаясь Жене в ключицы. Это всё было слишком.       В голову лезла куча слов со всякими «не»: невозможно, невыразимо, невыносимо, нереально… но так желанно!.. И как совладать с этим, Марина не знала, как будто всё случилось впервые, будто она не влюблялась раньше, будто никогда не держала в руках долгожданное счастье, будто не делила ни с кем свою жизнь — но это никогда не было таким, и пора бы Марине перестать сравнивать, вспоминать обрывки прошлых отношений, оглядываясь, сверяясь. Она не находила ничего похожего, и одновременно это пугало и воодушевляло. Ей нравилось думать о Жене как о ком-то совершенно особенном…       Когда Марина проснулась во второй раз, солнце светило ярче, заливая светом всю комнату. Часы показывали половину одиннадцатого, спать уже совсем не хотелось — только смотреть на Женю. Все мысли куда-то улетучились, оставив лишь безмятежность, и Марина смотрела с безотчётной улыбкой, смотрела, смотрела, пока Женя не открыла глаза, зевнув. И тут же улыбнулась в ответ широко, взгляд её мгновенно прояснился.       — Доброе утро, — шепнула она. — Давно не спишь?       Марина покачала головой и придвинулась ближе, обнимая крепче. Эмоции рвались с языка, но не было ни слов, ни голоса, только прикосновения и чуть сбившееся дыхание.       — Я и представить не могла, что может наступить такое утро, — выдохнула Женя. — Счастливое…       Она отстранилась, посмотрела ласково, касаясь пальцами виска и щеки, и прищурилась от удовольствия, не сдержала короткого, звонкого смеха. У Марины сладко заныло за рёбрами. Женя сдержала зевок и легла на спину, разрывая объятия, растёрла лицо ладонями.       — Ладно, мне очень нужно встать.       Она поднялась одним плавным движением сразу на ноги и мягко спрыгнула на пол. Марине хотелось поймать её, остановить мгновения — чтобы запечатлеть в памяти раскадровку. Боже… Нужно было срочно умыться. А ещё в туалет, размять спину и выпить кофе… Утренние ритуалы отдавали не меньшей неловкостью, чем вечерние, хотя слава богу, что у Жени раздельный санузел. Марина всплеснула руками в безотчётной попытке найти привычные вещи и выдохнула. Она не выглядела такой ужасно растрёпанной, даже когда приходила на работу с опозданием ненакрашенная, когда забывала расчёску или сооружала пучки с помощью карандашей вместо шпилек, а Женя смотрела на неё щенячьими глазами, словно видела что-то совершенно другое через розовые очки конфетно-букетного периода.       У неё самой волосы стояли чуть ли не дыбом, подотекли щёки и веки, добавляя взгляду рассеянный прищур, и слезились от зевоты глаза. Женя сидела в коконе из одеяла, когда Марина вышла из ванной, рядом на книге стояли две кружки; от одной пахло кофе. Невероятная нежность затопила Марину до лёгкой боли на рёбрами — прямо напротив сердца…       Женя смущённо отвела взгляд, рассматривая складки одеяла.       — Мне так неловко, что я знаю о тебе так много, хотя ты мне этого не рассказывала. Не… разрешала войти в твою жизнь. Как будто я сталкерша какая-то…       Марина села рядом осторожно и поцеловала Женю в щёку, губами чувствуя румянец. Из груди рвался протест: никто и никогда не был настолько внимателен, никогда это не ощущалось настолько искренним!       — А мне приятно, коть, — шепнула она настойчиво, улыбаясь. — Ужасно приятно, что для тебя это всё… настолько важно… И мне самой теперь неловко.       Насколько осведомлена была Женя о ней, настолько же она сама оставалась для Марины загадкой. Но Женя улыбнулась в ответ, находя Маринину руку и переплетая пальцы.       — Так… забавно, что мы обе волнуемся, но… я хочу быть с тобой откровенной и чувствую, что могу. Я доверяю тебе так сильно, что меня саму такое бы испугало.       — Меня пугает, — кивнула Марина, усмехаясь. Взяла кружку свободной рукой, запивая волнение. — И мои собственные чувства, но я тоже доверяю тебе. Наверное, это всё безрассудно, но…       — Знаешь, что? Всё, что до «но» — собачье дерьмо.       Марина прыснула, утыкаясь Жене в плечо, смеясь.       — Боже, Женя! Я не думала, что ты знаешь такие слова.       Она фыркнула:       — Я и не такое знаю. Но использование нормативной лексики помогает более точно диагностировать эмоции и чувства и описывать своё состояние. Можно было бы сказать, что мне сейчас охуенно, но я говорю, что я чувствую себя в безопасности, что я испытываю радость и спокойствие, хотя иногда накатывает такое волнение, от которого мои руки дрожат.       Марине казалось, что дрожало само её сознание.       — Ты говоришь больше, когда расслаблена, — заметила она, выдыхая собственное смущение. В Женином признании было больше, чем во всех «я тебя люблю», что слышал мир.       — Когда я уверена, что меня поймут правильно.       Она уткнулась в кружку, пряди волос закрыли её лицо, и Марина заправила одну за ухо. Из груди рвался смех: так приятно было просто прикоснуться к ней, не скрывая нежности, не одёргивая руку, боясь показаться ещё страннее, чем есть на самом деле. Марина провела костяшками пальцев по Жениной щеке, и та заулыбалась, не отрываясь от чая, прикрыла глаза. Марина поцеловала её в висок — и отстраниться уже не смогла, приобняла за плечи, а Женя, отставив кружку, развернулась, выбираясь из своего кокона, и поцеловала в губы — как-то отчаянно-горько, взяв Маринино лицо в ладони и притянув к себе. Марина ощущала складку на её переносице, ощущала напряжение в пальцах и желание выпить чувства до дна. Она отвечала, отдавая столько, сколько и не знала, что может испытывать, — и принимая безотчётно, распластываясь под наплывом эмоций.       Нельзя такое чувствовать, нельзя так, нельзя настолько… Боже…       Становилось всё теплее — до покалывания в кончиках пальцев и тяжести, до невозможности вдохнуть ровно, до мушек перед глазами. Не было больше страха, только лёгкая растерянность и мурашки по коже; Марина выдохнула Жене в губы, поцеловала ниже, в линию челюсти, в шею, чувствуя пульсацию артерии. Прикосновения горели, испаряя мысли; Женя переместила ладонь на затылок, вторая рука скользнула на талию, сминая подол футболки. Она молчала, тяжело дыша, и не делала больше ничего, неловко поддерживая этот целомудренный уровень близости.       Марина вздохнула глубоко, набираясь смелости, и посмотрела ей в глаза. Они блестели зелёным, слишком ясные, слишком яркие.       — Я всё ещё не представляю, что с тобой делать…       Женя прыснула, запрокинув голову, её плечи затряслись от беззвучного смеха, и она посмотрела с такой невыразимой нежностью, что подступивший было стыд улетучился.       — Что хочешь, — улыбнулась она легко, лукаво прищурившись, намотала прядку Марининых волос на палец и отпустила завитушкой. Боже, неужели это был флирт? — Что бы ты сама с собой сделала — здесь всё просто.       Марина сглотнула, ловя Женину руку. Может, для неё, понимающей всё с полувзгляда, замечающей малейшее движение, самое лёгкое изменение интонации, выражения лица, всё и было просто и понятно…       — А если тебе не понравится?       — По ходу разберёмся, — почти отмахнулась, но в следующее мгновение на её лице отобразилось волнение, и в голосе прозвучала мольба: — Только без шлепков!       — Конечно нет!       Боже… Женя убрала книгу с кружками на тумбочку и стёрла неуютное новым поцелуем — не более настойчивым, чем раньше, не более развязным, но Марина почувствовала свободу. И всё же её руки безвольно легли на Женины плечи, лишь чуть поглаживая, всё же она растерянно выдыхала, пока Женя выцеловывала её шею, мазала мокрыми поцелуями по ключицам рядом с татуировкой, словно не замечая её, едва забралась руками под футболку, поглаживая бока большими пальцами.       — Можно? — шепнула она, чуть потянув за подол вверх, и Марина кивнула, поднимая руки.       Женя сняла футболку — но смотрела в глаза, заговорщически, словно таила какой-то секрет, а Марина почему-то не понимала, но губы сами растянулись в улыбке. Женя чмокнула её, смешок сорвался, оставаясь на губах, и Марина, поймав Женю за плечо, углубила поцелуй. Женя огладила рёбра мягко, но ощутимо — совсем не похоже на щекотку, и едва коснулась груди; Марина вздрогнула, подаваясь вперёд, выдохнула тяжело. Ей бы тоже снять с Жени футболку, прижаться губами к груди, провести языком…       И кто тут смелый?       — Уверена, что хочешь? — спросила Женя взволнованно, нависнув. С мягкой поверхностью кровати под спиной было спокойнее… Одеяло сбилось и сползло на пол.       Марина почувствовала себя до невозможности глупо. Она не сомневалась, она чувствовала жгучее желание, она не боролась сама с собой, не договаривалась, не пыталась улизнуть и забыться, но руки немели и пересохло во рту.       И правда, как будто в самый первый раз. Но тогда не было никаких вопросов, только дрожь и головокружение, и что-то липкое после…       — Ты не подумай, что я только этого и ждала, просто… — Женя облизнулась, села на пятки, убирая упавшие на лицо волосы. — Я представляла немного… А сейчас я чувствую слишком много всего, чтобы рефлексировать, и просто действую по наитию…       Марина кивнула, чувствуя облегчение.       — Я тоже представляла. Но моё наитие, — она пожала плечами, склонив голову, и Женя слабо усмехнулась этому движению. — Я как будто… не осознаю всё это. Но не хочется ждать…       Вряд ли будет проще спустя — сколько времени — неделю, месяц? Жене легче: даже если она влюбилась с первого взгляда, не ожидая, ничего не зная, не будучи готовой испытывать тёплые чувства — для неё это не было снегом на голову. Странное открытие.       Марина всё ещё не верила, что могла не просто поцеловать Женю — а вообще хотеть это сделать. Но она привлекла её к себе, целуя мягко, осторожно коснулась языком её губ, раскрывая, натыкаясь на кромку нижних зубов; Женя скользнула поверх, по нёбу, и в этом больше не было невинности, ни беспечности… Она двинулась рукой от щеки, вдоль шеи и плеча, накрыла ладонью грудь, проводя по соску большим пальцем, и Марина не сдержала стона, выдохнув в поцелуй. Женя улыбнулась, отстранилась — к огромному сожалению — но поцеловала в ключицы, под самой татуировкой, и прихватила губами второй сосок, сжала пальцами первый, заставляя простонать. Меж ног сводило сладко, и Марина уже было потянулась к резинке шорт, но наткнулась на Женю и вцепилась в неё, как в спасательный круг.       Боже-боже-боже…       Марина не привыкла к такой осторожной ласке, к таким медленным прикосновениям, словно вынимающим душу. Стоны рвались на выдохе, и она закрыла глаза, зарывшись пальцами в Женины волосы; чувствовала её дыхание на коже, её влажные поцелуи, её ладони, распаляющие всё сильнее… Женя на внутренней стороне век представала собранной, со своими двумя косичками и улыбкой из-под маски, вызывая жгучий стыд.       Женя в реальности смотрела огромными блестящими от восторга глазами, сияющими ярче, чем бьющее в окно солнце, словно вовсе не знала, что такое смущение, словно полуобнажённая коллега в её кровати, млеющая от поцелуев — не странно. Женя склонилась над её лицом, но поцеловала не в губы, а в лоб, в нахмуренную складку между бровей.       — Загоняться — это моя прерогатива, — сказала она наигранно обиженным тоном, а сама улыбалась так ярко, что Марина не сдержала смешка. — А вообще я думала, что у тебя нет чувства стеснения… — выдохнула она тише, вернувшись к груди. Думать — загоняться — становилось всё сложнее. — С твоим характером и профессией…       — Но-о, — возражение растянулось в стон, и Марина буквально почувствовала Женину довольную усмешку, — м-мы сейчас не на работе. И слава богу… Не знаю ни одной хорошей ситуации, при которой там-можно остаться без штанов.       Женя рассмеялась: да, хорош выбор между клизмой, уколом или колоноскопией… — и стащила с Марины шорты вместе с бельём, видимо, восприняв шутку как предложение. Марина не была против — но ноги согнула и свела машинально. Чёрт, она же совсем… Только Женя всё равно смотрела в глаза, прямо и настойчиво.       Если посмотреть в ответ, то можно лишиться рассудка.       Женя придвинулась ближе, обнимая за колени, целуя острые чашечки. Мягкие тени лежали на еë щеках, лучи золотили волосы. Марина улыбнулась расслабленно, накрывая Женины руки своими и мягко поглаживая большими пальцами.       — Ты такая красивая. Аж в груди болит…       У Марины тоже болело, горело, выжигало, и она села, выпрямляя ноги, чтобы добраться до Жени, утянуть её обратно в объятия… Та провела рукой по бедру, очерчивая тазовые косточки, цепляясь под коленом — и обратно вверх, и Марина подумала, что так она движет кистью по холсту, выхватывая главное. Она целовала по контуру светотени, нежила кожу, повторяя ток лимфы, и не спешила в такт сердцебиению, словно успокаивая. Марина выдохнула, когда Женина ладонь оказалась на внутренней стороне бедра, задохнулась, когда она скользнула к лобку, пуша отросшие волоски — и невозможно улыбаясь в губы, скрадывая стоны и прерывистые вздохи. Марина не сдержалась, подалась бёдрами навстречу, забралась руками под Женину футболку, притягивая ближе.       Женя двинулась слишком низко, но Марина не успела напрячься, как Женя вернула пальцы к клитору, надавливая.       — Боже…       Женя повела пальцы кругом, и Марина невольно прикусила её губу, стон утонул в поцелуе. В ответ послышался только смешок:       — Он тут не причём.       У Марины не было сил возражать, не было сил думать хоть о чём-то, кроме того, насколько было… лучше, чем хорошо. Это не то время, когда стоило заниматься раскладыванием эмоций по полочкам вместо пресловутого «охуенно», и Марина прикрыла глаза. Она пожалела, что не раздела Женю раньше, футболка сковывала движения и без того отяжелевших рук, ткань шорт ощущалась чем-то чужеродным, когда тепло Жениного тела было так необходимо… А Женю как будто ничего не волновало, как будто она уже всё-всё знала — или Марина просто так отчаянно тянулась именно к ней, а не к привычному.       Женя мягко ввела один палец, заставляя выгнуться в попытке получить больше, и, почувствовав пустоту, добавила второй, но Марине всё равно не хватало.       — Ещё… — выдохнула она, чувствуя, что щёки начали гореть, а Женя спросила самым серьёзным тоном, словно сама не дышала через раз:       — Если хочешь, могу достать дилдо.       Марина вздрогнула и сжалась, сумев только пробормотать что-то отрицательное, срываясь на стоны. Это было бы слишком и… ей хотелось чувствовать Женю, кожа к коже, так близко, что дальше — только сплетение вен и нервов, и мгновения ставшие вечностью.       Половина вечности — тоже бесконечна, а значит и четверть, и сотая доля, и любая секунда…       Женя только прижалась губами к губам, не делая больше ничего, пока Марина обнимала её крепко, не желая оставаться одной в этой неге, отдающей сладостью на языке, бормотала её имя, не зная, как ещё выразить то, что наполняло изнутри. Женя с нежностью поглаживала внутреннюю сторону бёдер, улыбалась, оставляя лёгкие поцелуи на лице, и её растрепавшиеся волосы щекотали щёки и лоб. Марина выдохнула, фокусируя взгляд, и руками собрала их в хвост, аккуратно распуская по плечам. Притянула к себе, целуя с упоением, делясь тем, для чего ещё не нашла слов.       Женя выпуталась из её ног и легла рядом, обнимая по-настоящему. Марина скользнула рукой по её телу: до бедра и назад, под футболку, задирая её невольно. Ладонь так правильно ложилась на рёбра… Женя выдохнула, извернувшись, чтобы раздеться, и устраиваясь на спине. Она выглядела такой довольной, что у Марины трепетало на грани осознанного: разве так бывает? Разве может это всё быть с ней?       Марина целовала её шею медленно, вдыхая глубоко, прикрыв глаза от наслаждения — такими тёплыми и уютными были ощущения; целовала её острые ключицы, спускаясь к груди и чувствуя, как сердце начинает биться неровно, срываясь от вновь подкрадывающегося возбуждения — от ощущения Жениного желания в её рваных прикосновениях к волосам и плечам… Но Женя молчала, только дышала тяжело и сковано подалась навстречу, когда Марина коснулась её сосков. Не то чтобы раньше она могла уверенно ориентироваться по стонам или языку тела, её, скорее, направляли действиями — но Женя предоставила полную свободу и… как понять? Как…       В работе Женя часто отмахивалась, когда что-то причиняло ей неудобства, прикрывалась долгом и заботой о пациентах, как будто у неё не было выбора — как будто она не имела права выбрать себя. Марина оторвалась, заглядывая ей в глаза, и уже хотела спросить прямо, но вдруг осознала: Женя покраснеет лишь сильнее, замнётся и поведёт плечом, и вся сокровенность, всё поделённое откровение сейчас будет потеряно.       — Что? — выдохнула она, смаргивая блеск. Марина чувствовала её заполошное сердцебиение под ладонью и крепко поцеловала в губы, чуть сжимая грудь, переходя на сосок, осторожно потирая его меж пальцев, а потом снова посмотрела в глаза, тёмные и блестящие, веки были расслаблены, и взгляд блуждал. Румянец растекался до самых ключиц. — Ну что?..       Марина качнула головой, вызывая широкую улыбку и смешок. Внутри у неё дёрнулось: ну не могла же Женя получать удовольствие только от того, что это она, Марина, обнимает её и целует, и без разницы, как и где?..       Будто бы она сама не испытывала того же, млея от одного лишь вида Жени рядом — настолько близко.       И между тем Женя не стеснялась разводить бёдра, не стеснялась раскрываться целиком, трогать в ответ, словно танцуя руками по телу. Марину пугало и очаровывало, какой мягкой она была, какой плавной. У неё была маленькая грудь, не тронутая растяжками, впалый живот и пушистые голени с твёрдыми мышцами. У неё синели дорожки поверхностных вен и светлела кожа на проступающих рёбрах и тазовых косточках. Марина целовала эти места, проводила подушечками пальцев, сжимала сильнее, доставая до мышц — и только по выдохам и движениям навстречу понимала, что можно, что правильно, наслаждалась сама, никуда не торопясь, запоминая, впитывая…       Марина подцепила резинки шорт и трусов, чувствуя, что жар в теле становился невыносимым. Она снимала одежду медленно, глядя Жене в глаза — и та смотрела в ответ пронзительно, открыто — завораживающе. Внутренности скрутило в тугой узел. Марина провела рукой по бедру, оглаживая ягодицу, и Женя согнула ноги, разводя их шире, глубоко вдохнув.       Касаться чужой вульвы было до дрожащих рук не привычно, и Марина прижалась ладонью сильнее, склоняясь к Жене. Та дёрнулась, и с её губ сорвался сдавленный жалобный звук; она раскрыла глаза в удивлении и потянулась рукой, чтобы закрыть рот, но Марина улыбнулась мягко, целуя, раскрывая её губы своими, и Женя положила ладонь ей на щёку, сжала плечо.       — Всё в порядке, — шепнула Марина в поцелуй, нежно массируя клитор. Женя коснулась ступнями её икр, сжала пальцы, чуть прищипывая кожу.       Это было настоящим единением, краткосрочным симбиозом, который не хотелось разрывать.       Марина водила пальцами меж половых губ, пробуя и рисуя картинку по ощущениям — взглянуть она не решалась… Ввела пальцы осторожно, ловя ещё один глухой, короткий Женин стон, согнула слегка, заставляя её вздрогнуть и сжаться. Она ощущалась горячее, чем Марина могла предположить, непонятно — и чертовски приятно.       Интересно, каково будет поцеловать её там, собрать влагу языком, посасывая клитор?..       Марина выдохнула стон, чувствуя жаркую тяжесть, и уткнулась Жене в изгиб шеи, не переставая двигаться внутри неё.       «Это уже со мной-ю, всё происходит со мной, я… тянусь к тебе, как Господь на фресках… Микеланджело.»       Женя замерла, застыла, лишь сжимаясь внутри, сдавливая Маринины пальцы — но всё так же не издавая ни звука. Выдохнула потом судорожно Марине в губы, поцеловала крепко, прижимаясь всем телом. Марина нежила кожу еë бëдер и ласково целовала в щëки.       Боже…       Она легла рядом, не расцепляя объятий, и уткнулась в острое Женино плечо. Та заправила Марине за ухо сползшие на лицо прядки, провела подушечками пальцев от виска к подбородку. Она словно хотела что-то сказать, приоткрыла рот, но лишь смотрела — смотрела с такой теплотой и… благодарностью, что у Марины задрожало нутро. Разве было за что?..       — Мне легко с тобой, так легко, — шепнула она, улыбаясь.       Жар прилил к щекам. Марина начинала догадываться, но бередить старые — может, ещё не зажившие раны, сейчас было совершено лишним.       — Пойдëм в душ?..       Женя удивлëнно — наигранно — выгнула брови:       — Вместе?       Марина кивнула, нависнув над ней, и поцеловала в губы со всей горячечностью, на которую была способна.       — Мне с тобой тоже легко, коть. Невыразимо…