Рабочее

      Марина не переставала удивляться: Женя куталась в одеяло, куталась в вязаный кардиган, пила обжигающе горячий чай и мылась под водой, температура которой была «подходящей для супчика», но выйдя из душа, она осталась лишь в нижнем белье и босая шлëпала по холодному ламинату в коридоре.       — Ничего, что я так?.. — спросила она, пока Марина надевала обратно пижаму: ходить по дому в джинсах и уличной кофте она не могла. Марина качнула головой, вглядываясь в Женино лицо: смущëнное, красное от воды, и в глазах дрожащий вопрос.       «Всё в порядке?»       Марина замечала его и час назад, и полчаса, и теперь он не уходил, и Женя прятала тревогу за приготовлением завтрака. Марина любовалась, всем своим видом выражая: всё хорошо, всё нормально. Всё лучше, чем она представляла.       — Я планировала испечать сегодня блинчики. Будешь?       — Ага. Тебе помочь?       Женя помедлила, переминаясь с ноги на ногу; Марина знала: помощь ей не нужна, но разве не было бы чудесно приготовить что-то вместе?.. Правда, раньше Марина готовила только с мамой и это было то ещё удовольствие…       Марина обняла еë со спины, мягко прижимаясь губами к выступающим позвонкам.       — Расскажи, коть.       Женя судорожно вздохнула. Накрыла Маринины руки своими, нервно поглаживая предплечья…       — Я… неудобная. Колючая. Со мной невозможно, потому что… как бы ни был дорог человек, я сбегаю и… мне нормально одной, я люблю быть одна, я не умею быть с кем-то, это так быстро утомляет!.. Я… Прости…       Слова больно резали по ушам и застучали в голове оглушающе. Неужели это всё было… ошибкой? Напрасно? Просто волшебный момент — такой короткий в масштабе жизни и… Марина остстранилась пытаясь посмотреть Жене в лицо, понять: и вот это она говорила после того, как вчера признавалась, что скучала, как просила остаться, после всех откровений?.. Женя скукожилась сильнее, почти прижав подбородок к ключицам, тяжело дыша через рот и нервно потирая пальцы.       — Хочешь, чтобы я ушла?       — Нет! — воскликнула, смотря на Марину — с ужасом; губы еë подрагивали и щëки теперь заливал лихорадочный румянец. Марина поняла: именно этого Женя и боялась больше всего. Она погладила еë по волосам, привлекая к себе, успокаивая.       — Ты не должна быть удобной, ты же не вещь, лап, — Женя отвела взгляд, поджав губы; глаза еë тоскливо блеснули. — Всё нормально, слышишь, всё хорошо. Разберëмся, как ты говоришь, по ходу, — Марина ободряюще улыбнулась, легонько сжимая Женины плечи. — Я ведь тоже не сахар…       Женя посмотрела неверяще — конечно. Как в своëм глазу люди брëвен не замечали, так и влюблëнные не видели недостатков, не воспринимали всерьëз, пока не спадала пелена… Марина обняла Женю, устраивая еë голову у себя на плече, гладила по остывающей спине, поцеловала в висок.       Боже… Марине никогда никого не приходилось успокаивать так; и не то чтобы кто-то разбирался с еë собственными волнениями. Слишком сложно. Но, наверное, впервые в жизни Марина чувствовала уверенность. Она не отмахивалась от будущего: будь что будет, не думала о нëм мучительно, не боялась неизвестности. Она сказала об этом Жене, не выпуская из рук, и та наконец обняла в ответ крепко.       — Да, мы ещë мало знаем друг о друге, — «Пугающе мало», — подумала она про себя, — но ведь это лишь пока.       Женя угукнула, утыкаясь в Марине в шею.       — И ты не считаешь меня… инфантильной?       «Не считаешь, что моя эмоциональность — это плохо?»       — Нет. Но вообще не мне судить об этом, — Марина усмехнулась, и Женя тоже, дрогнув под её руками. Вот, наверное, и причина её вчерашнего удивлённо-смущённого взгляда и проглоченных слов, когда Марина сама вымыла кружки. — Ладно, тогда я не смею вставать между тобой и блинчиками, всё равно я с тестом на «вы».       — Тоже мне, помощница, — неровно выдохнула Женя, отпуская её из объятий и подходя к холодильнику. — А я только с тестом и умею, и то — через раз. Готовка мне что-то совсем не даётся.       Марина пожала плечами, садясь.       — Я тоже не шеф-повар, могу только то, что мама передала по наследству, ну и мультиварка — моё спасение.       — Шайтан-машина, она мне пельмени сорок минут варила!       Марина расхохоталась:       — Почему не в чайнике?       — Это было ещё дома у родителей, когда мы ремонт на кухне делали и сидели без газа. А чайник мама портить не дала. А ещё…       Женя, ловко замешивая тесто, рассказывала про то, как случайно пожарила картошку — когда надо было сварить, как спалила прихватку, сняв кастрюлю с плиты прежде, чем выключила газ, как взорвала банку сгущёнки и как вместо супа у неё получилось три литра овощного рагу… Марина делилась историями про прилипшие к сковороде котлеты, потому что она забыла налить масла, про испорченные первые блины, потому что она решила взбить яйца вместе со скорлупой, про хрустящие из-за недотушенной капусты голубцы и переслащенный кекс, когда столовые ложки она перепутала со стаканами.       — Мама ещё пыталась научить меня подкидывать блины, — вспомнила Марина, наблюдая, как Женя разливала тесто по сковороде.       — О, я умею! Правда, в окно…       Блинчики получились восхитительными, а Марина убедилась, что Женя очень любила сладкое: у неё было и домашнее варенье, и мёд, и сгущёнка и миска растопленных шоколадок, подаренных больными. Марине хотелось попробовать сладость с её губ, но отчего-то вдруг страшно было снова провалиться в туман возбуждения. Неловко было касаться её беспечно, когда тело не скрывала одежда. Женя выглядела беззащитно — но словно не осознавала этого. Казалось, она спокойно могла выйти в таком виде на улицу и не почувствовать смущения — если бы только прохожие не глазели на неё…       Когда они убирали посуду, Марина лишь чмокнула её в щёку, будто бы проверяя, и Женя, повернув голову, поцеловала по-настоящему, взяв Маринино лицо в ладони. Поцеловала и отпустила, споласкивая кружку; у неё чай заканчивался удивительно быстро.       На работе Женя всегда держалась отстранённо. Она не приобнимала других медсестёр и редко отвечала на подобные прикосновения с их стороны, не касалась чужих плеч и ладоней в ободряющем жесте, не удерживала никого за локоть, не размахивала руками, что-то объясняя, — сцепляла их в замок за спиной или неловко прижимала к телу, словно пытаясь занимать в пространстве меньше места… Наверное, по той же причине, по которой она молчала.       Марине хотелось раскрыть её, вытащить из раковины, заставить говорить в голос. Она задохнулась своим порывом, смущённая и испуганная, а Женя заметила, выгнула брови, спрашивая немо. Марина качнула головой. Боже, как Женя могла быть одновременной такой вольной, такой свободной — и такой незаметной, маленькой, тихой?       Женя потянулась рукой к Марининому лицу — медленно, неловко, словно до сих пор не веря, что имеет право на подобные прикосновения, и Марина сама прижалась к её ладони, улыбаясь.       — Мне надо будет забрать машину с ТО, она и так там невесть сколько торчит, и ещё по дому дела…       Марина ожидала тревоги в глазах Жени, страха, но та посмотрела спокойно-серьёзно, опуская руки на плечи в полуобъятии.       — И во сколько тебе нужно будет уйти?       — Часов в пять, — Марина неуверенно качнула головой, с трудом распределяя время. Не хотелось убивать всё воскресенье на бытовуху — а ей бы ещё в себя прийти, переварить, уместить в груди…       — Можем посмотреть фильм. О, ты не успела посмотреть «Мамму Мию»?..       Одевшись в домашнее, Женя перетащила ноут на диван, и они уютно устроили в объятиях друг друга и ворохе огромного одеяла. Происходящее на экране увлекло Марину подальше от перманентных переживаний, но время от времени она словно вспоминала, что случилось: вспоминала вчерашнее признание и долгий разговор, ночь, жар и нежность этого утра, вспоминала, что в её руках сейчас лежала девушка — её девушка, её человек, за столь короткое время, что они были знакомы, успевшая стать до боли близкой. И тогда Марину изнутри охватывало дрожащее тепло, словно возбуждение, но совершенно далёкое от желания секса, и Марина обнимала Женю крепче, целовала в щёку, ловя её широкую, задорную улыбку. Иногда Женя вдруг издавала тихий писк или мяуканье, жалобный звук, похожий на стон дельфина, и жалась к Марине теснее, сжимая её руки.       Женя подпевала — боже, громко! — игриво покачивая головой и стопами, даже вытягивая руки и вороша объятия, подражая танцам, и Марина смотрела на неë с восхищением, млея от оказанного доверия — ведь это было именно оно, правда?.. Марина шутливо тыкала Женю в плечо на все «Вот смотри, что сейчас будет», они пускались в обсуждения, иногда перебивая фильм, а после говорили о музыке. Женя тащилась от зарубежного — преимущественного северного — фолка, джаза и кантри, а Марина увлекалась лёгкими направлениями русского рока. Может, они не до конца сошлись в том, что любят, но весьма однозначны были в том, что им не нравилось.       Они попеременно включали клипы, рассказывая истории, связанные с песнями, а потом, поставив вдруг обеим знакомую «Музыка нас связала», Женя стащила Марину с дивана и увлекла в танец.       Вот как она так знала?..       Женя и правда двигалась совсем не в ритм, пыталась вести неуклюже — и быстро отдала эту инициативу Марине. Марина кружила её и прижимала к себе, Женя повторяла размашистые движения руками в стиле диско, вышагивала в сторону и навстречу, но всё больше хотелось не расцеплять объятий, и под конец песни они просто покачивались из стороны в сторону, целовались медленно и нежно, когда заиграло уже что-то совсем другое…       — Это было свидание? — зачем-то спросила Марина, не отрываясь от Жениных губ. Губами же почувствовала её улыбку.       — Наверное, да, — Женя повела плечом, скользя ладонями по талии. — Одно время я думала, что свидания — это когда нужно куда-то выходить, наряжаться, и у них всегда есть чёткий план… Звучит как-то слишком. Поэтому я просто считала: встречи. Просто встречи.       Марина думала так до сих пор и усмехнулась: если у свиданий был план и порядок, то они сделали всё с точностью наоборот — и, вот удивительно, — это ощущалось правильнее всего. Впервые в жизни Марина могла прийти домой и не гадать, а было ли это всё ошибкой, стоило ли заходить так далеко, стоило ли вообще начинать?.. О подобных вопросах даже мельком вспоминать не хотелось и это… пугало. Не сильно, но… С собачьим дерьмом придётся всё же смириться на какое-то время.       О времени Женя напомнила первая и всё ещё не подавала никаких признаков волнений. С умиротворённой улыбкой наблюдала, как Марина одевалась и расчёсывала волосы, как укладывала их под шапку и куталась в куртку и шарф. Тревожно было Марине, словно стоило ей уйти, и она больше никогда не смогла бы вернуться, словно всё, что случилось в этой квартире навсегда в ней и останется, в том моменте, что больше не повторится, не произойдёт снова, ведь время вспять не воротишь…       Женя обняла её крепко, скрывая дрожь, и коротко поцеловала в губы.       — До понедельника.       — До понедельника, — эхом повторила Марина, вдруг растерявшись. «До понедельника»… Она притянула к себе Женю обратно, целуя крепче, убеждаясь, что они не расстаются навеки, что никакой рок судьбы не навис над ними, запрещая быть, просто быть вместе.       Закрывая за ней дверь, Женя выглядела самой счастливой на свете, и Марина ещё долго чувствовала её тепло на коже.