Рабочее

      Марина стояла у подъезда уже десять минут, набирая то код на домофоне, то номер телефона, но итог был один — молчаливые гудки без ответа. Это было глупо и одновременно пугающе. Марина успокаивала себя тем, что Женя могла просто уснуть, и она уже подумывала о том, стоило ли её вообще будить, когда Марина и сама с ног валилась. Неделя получилась короткой из-за праздника, но словно компенсировала это тяжестью. Женя пыталась найти логику, чтобы предвидеть, когда дурдом закончится и можно будет выдохнуть, но иногда люди болеют не по графику.       Женя робко спросила, свободна ли Марина на этих выходных, чтобы хотя бы пару дней провести вместе. Одинокие вторник и среда вдруг оказались мучительными, и Марина с радостью была готова остаться хоть до понедельника… Она хотела отменить тренировку, чувствуя непреодолимый порыв взять всё и бросить, не отпуская Женю. Но та усмехнулась, сказав, что никуда не денется, и Марине казалось, что бежала она — к Жене, пытаясь догнать время, что все нагрузки, растяжка — попытка превозмочь что-то, что было сильнее… Наспех принятый душ не смыл это ощущение, и Марина поспешила.       Неужели сейчас придётся вернуться?       Она потопталась на месте, поправила сумку, неприятно оттягивающую плечо. Мороз покалывал щёки, хотя под пуховиком всë ещё горело. Марина уже хотела было сесть обратно в машину, но из подъезда вышел мужчина. Если уж Женя не ответит на стук в дверь…       Марина замерла перед тем, как постучать. Всё вдруг показалось таким несерьёзным, таким лишним — как будто она стояла здесь из чистого упрямства. Как будто… они могли поссориться… Но Марина чувствовала лишь волнение и желание наконец оказаться рядом, не ограничиваясь лишь улыбками и полувзглядами. Казалось, что на работе они должны были стать ближе, не мучаясь больше неизвестностью, но вышло ровно наоборот.       Женя открыла спустя полминуты — задыхаясь, вцепившись в дверную ручку, словно могла упасть, с огромными от ужаса глазами, раскрасневшаяся и заспанная, в уличном свитере, но без штанов и отпечатком складок на пол-лица… Будто бы в ней что-то надломилось и продолжало рушиться с каждой секундой.       — Прости, — даже не выдохнула, лишь пошевелила губами. Глаза её виновато блестели во мраке прихожей. — Прости, — повторила она отчётливее, хриплым ото сна голосом. — Давно ты?..       Марина качнула головой, чувствуя, как поднимается смутное беспокойство. Она шагнула в квартиру, желая успокоить Женю, но та сделала такой же шаг назад — не то пропуская, не то избегая…       — Десять минут, всё в порядке.       Марина только стянула шарф, умирая от жары, Женя ещё не заперла за ней дверь, смотрела рассеянно, словно не знала, что происходит — что Марина делала в её прихожей, зачем раздевалась, зачем притащила сумку?.. Марина неловко повела плечом, сглатывая.       — Могу я остаться?       Сил и дыхания на «Или лучше приехать завтра после обеда — или послезавтра, или вообще отложить это всё, дав друг другу возможность прийти в себя?» не хватило, и на лице Жени отобразилось невыносимо болезненное отчаяние.       — Я так ужасно хочу спать… — она опёрлась о стену спиной, чуть ли не вжимаясь в неё. Запрокинула голову, смаргивая, и посмотрела на Марину мутным взглядом. — Я очень хочу, чтобы ты осталась, но я просто ни на что не гожусь…       Марина вздохнула глубже, не решаясь раздеться. В голове гудело от напряжения.       — Всё в порядке, коть, — повторила, сама себе не веря. — Нам ведь… не обязательно что-то делать?       Она не была уверена в ответе — точнее, не уверена, что на него можно было ответить положительно. Раньше слова «я устала» или «я устал» часто звучали как причина, чтобы отказаться от встречи. Как отговорка, отмазка… Если было бы можно просто проспать с Женей до обеда, прижавшись друг к другу, Марина была бы счастлива. Смотреть на еë умиротворëнное лицо, осознавая, что всё и вправду нормально…       Женя мотнула головой. Прочистила горло, но голос всё равно дрожал, подрагивала она вся.       — Есть хочешь?       Марина хотела соврать, чтобы не напрягать Женю, но она плохо помнила, когда ела в последний раз, и до этого момента ощущала лишь подташнивание, а не голод. В конце концов, Женя, наверное, тоже проголодалась?       — Немного.       — У меня есть макароны с котлетами…       — Отлично.       Женя, всё так же пошатываясь и ёжась, ушла на кухню, пока Марина переодевалась и мыла руки — и в ней боролось желание закутать Женю в одеяло, сделав всё самой, и память о том, как та болезненно реагировала на подобное.       Наверное, было ещё слишком рано видеть ей такой вымотанной, зевающей через раз, хмурой до такой степени, что казалось, будто она злится — будто она вынуждена делать что-то ужасно неприятное, и хуже всего, что Марина была виновата в этом. Она замерла в дверях кухни, наблюдая, как Женя накладывала еду — в одну тарелку, и заваривала чай.       — А ты есть не будешь?       Она снова мотнула головой, зевая и растирая глаза. Буравила взглядом микроволновку — не то гипнотизируя еë, не то впадая в гипноз сама. На столе уже лежали приборы, и, поставив тарелку, Женя неловко качнулась, посмотрев на Марину исподлобья.       — Ты… поешь сама? Мне нужно в ванну…       Марина кивнула, стараясь изобразить на лице непринуждённость, но Женя словно не видела перед собой ничего, прошла мимо, и Марина подавила в себе желание обнять еë хоть на мгновение. Есть тут же перехотелось. Ей определëнно стоило обратить внимание на Женины круги под глазами с утра и усталый взгляд, как она еле поднимала голову от компьютера, печатая направления в конце дня — чего она обычно не делала… Марине стоило быть внимательней и вернуться домой ещё когда Женя не ответила в первый раз, написать «Ты, наверное, спишь, увидимся завтра?» или что-то в этом роде…       Не то чтобы Марина не знала, какими нечаянно жëсткими могут быть уставшие люди; она сама боялась момента, когда однажды Женя застанет еë слишком рано, раздражëнную от одного лишь факта существования такой вещи, как семь утра и необходимости что-то делать, когда даже само солнце не встало. А летом была эта удушающая жара…       Не то чтобы Марина питала какие-то иллюзии. Она прекрасно знала: отношения — это не безмятежная гавань, и боже, стоило ли так волноваться из-за всего этого? Она со смешком отходила в сторону раньше и огрызалась шутливо: сам виноват, что лезет, когда не нужно. А иногда бывала по-настоящему злой, хоть и не умела ругаться на повышенных тонах. В голове всë всплывали обидные слова, сказанные почти забытыми голосами — и своим, сейчас кажущийся таким чужим… Марина не понимала, почему вообще думала про это.       Она заставила себя доесть и с минуту стояла над раковиной, где было полно грязной посуды. На кухне царил кавардак неизвестно с какого времени: неубранный в хлебницу батон, который наверняка уже засох, открытый кетчуп, пустая упаковка из-под сливочного сыра, рассыпанный у чайника сахар и капли мëда… В комнате ситуация вряд ли была лучше.       Марина выдохнула и закрыла кетчуп, убирая его и плошки с макаронами и котлетами в холодильник; пощупала батон — на удивление мягкий, и положила на место и его, замотав в упаковку посильнее. Вытерла со стола, принялась мыть посуду и не заметила, как Женя прошла в комнату, а потом застыла в дверях, не в силах вымолвить ни слова.       Она не выглядела взбодрившейся, серость на лице лежала ещё более тëмным пятном.       — Не стоило, я бы… — хрипло начала она, но Марина покачала головой, душа в себе чувство, что она снова сделала то, чего и правда делать не стоило:       — Ты устала, коть. Ложись, не мучайся.       — А ты?..       Марина усмехнулась, вытерла руки и, приобняв Женю, подтолкнула еë в сторону комнаты. На полу была разбросана одежда, раскрытый рюкзак валялся около дивана, плед был смят… Марина убрала его, откинула одеяло и потянула Женю за руку. Та упрямо лишь села и посмотрела на Марину — тяжело, удивлëнно, походя на неоперившегося птенца, который только-только встал на худые ножки… Марина села рядом, нежно целуя её в щёку и укладывая, выключила свет.       — Я просто побуду с тобой. Всё в порядке, — она стёрла Женины слёзы и, не удержавшись, поцеловала снова. Сама легла, подложив согнутую руку под голову, другой заправила влажные Женины пряди за ухо — и запустила пальцы в волосы, нежа кожу головы. — Хочешь, спою колыбельную?       Женя кивнула и зажмурилась, прижимаясь ближе. Марина вздохнула: петь по памяти… Но слова сами пришли на ум, и она запела тихим шëпотом, чувствуя, как огромная нежность течëт с еë голосом.       — Дай миру шанс, дай шансу — мир, когда дети цветов вновь станут детьми. Напой несколько слов и смотри, как всё сплелось из твоих долгих дорог и моих длинных волос …       Дальше петь было страшно. Марина замерла на полуслове, а Женя, казалось, уснула сразу же, как только легла. Было только восемь. Боже…       Поговорить хотелось безумно, выяснить, всегда ли Женя валилась так с ног после смены и как выдерживала эту ежедневную беготню? Хоть у Марины и был такой же график, она большую часть дня сидела и уж точно не наматывала в спешке круги по отделению на сорок пять коек. И при этом улыбалась. Марина уставала от людских историй, от их опасной беспечности, от бездумной веры в чудо, которую врачи не могли ничем подкрепить… Хотелось выяснить, почему Женя выглядела такой ужасно уязвимой, словно была виновата в чëм-то серьёзном — и ждала претензий… наказания… Даже нет, Марина догадывалась, почему, потому что у самой было это «раньше», тянущееся едва ли не с детства, больное, неудобное, тяжëлое «раньше», в которое вляпывалась по привычке, по инерции, не зная ничего другого.       А с Женей по-другому было всё! Марина осторожно обняла еë крепче, но та даже не дёрнулась, не вздохнула глубже, и Марина зажмурилась, пытаясь провалиться в сон.

***

      Когда Женя открыла глаза, солнце уже заливало светом всю комнату, а Марины рядом не было. Вчерашний вечер всплыл в памяти непосильной тяжестью и чувством стыда. Разве можно было вот так? В квартире было тихо, одиноко, и Женя закусила губу от тревоги.       Стараясь не всколыхнуть застывший воздух, она убрала вещи в шкаф и заправила постель. Хотелось спать ещё — и не просыпаться до следующей жизни, но болела голова, теснило в грудной клетке обязательствами и желанием всë уладить. На спинке компьютерного кресла висела Маринина одежда, рядом стояла еë сумка, немного успокаивая: она никуда не ушла. Но часы показывали убийственную половину второго…       Марина сидела на кухне на своëм месте и пила кофе, что-то смотря в телефоне. Она не услышала, как Женя зашла — не издавая ни звука.       — Привет? — прошептала она, но слово слетело с губ еле слышным хрипом, и Марина подняла голову.       — Доброе утро, — широко улыбнулась, снова бросив взгляд в телефон. — Шестнадцать с половиной часов, если не считать того времени, что ты проспала до моего прихода. Это рекорд.       В Маринином голосе не было и намëка на сарказм или насмешку, она смотрела ясно и тепло, отчего Жене захотелось просто раствориться. Она шмыгнула носом, неловко переступая с ноги на ногу. В глазах Марины появилось беспокойство.       — Ты в порядке?       Женя повела плечом, оглядываясь. Кухня была прибрана, а вот приготовленный вчера чай остыл и стал совсем чëрным, оставив грязный круг на керамике. Марина встала и подошла, и Женя потупила взгляд, собираясь извиниться…       — Ничего не говори, ладно? Всё в порядке, коть, — она взяла Женино лицо в ладони, заставляя посмотреть на себя, мягко погладила щëки большими пальцами. Не было ничего в порядке, хотя она сказала это уже в который раз! Маринины глаза блеснули золотистым, и она спросила строго, чувствуя Женино напряжение: — Почему ты мне не веришь?       Женя судорожно вздохнула, желая вырваться и уйти, ведь это… Голос внутри бил настойчиво: так не бывает, это не нормально, это не дело, так нельзя, не бывает… Женя только всë испортит.       Она зажмурилась и обняла Марину крепко, вдыхая еë аромат, еë тепло и сочувствие. Выуживая из глубин избитого сознания уверенность, которую Женя пронесла через всю влюблëнность, которая была еë Ахиллесовой пятой и невозможной надеждой, — Марина еë поймëт, Марине можно доверять без оглядки.       — Ты правда не сердишься на меня?       — За что, Жень? — она хохотнула, и Женя почувствовала, как Марина расслабилась в еë руках, обнимая крепче. — Это же просто… Обыденность. Так бывает. И… боже… ты живой человек, расслабься.       Женя чувствовала: Марина хотела сказать куда больше, поднять ворох того, о чëм они ещё не решались поговорить, но… А может, это и для Марины было откровением…       — И за сейчас не сердишься?       Она отодвинула Женю от себя, смотря так, как смотрела на пациентов, которые говорили, что не принимают лекарства, потому что не верят, что те подействуют. Но отказ от госпитализации не подписывали… Марина свела брови к переносице, словно усиленно пыталась понять, что Женя имела ввиду — но не решалась спросить, боясь запутаться ещё больше. Внутри задрожало: последний вопрос был лишним, и Женя снова опустила голову, избегая взгляда.       — Женя… — Марина вздохнула, сжала еë плечи. — Я сильно растеряна и вчера была даже немного напугана и, слыша эти вопросы, я снова начинаю очень беспокоиться, но я не злюсь ни в коем разе! Я хочу поддержать тебя… Ты же…       Еë мысль сбилась, но Женя поняла: Марина не хотела, чтобы в моменты слабости она видела в ней врага. Женя и не видела, но эмоции захлëстывали, устремляясь, как вода по проторенному руслу, и заставляли действовать безотчëтно, цепенеть от осознания происходящего — но и только.       — Я знаю, почему, поверь, — продолжила Марина тише, грустно улыбаясь. Пригладила Женины волосы. — И я не хочу так. И не буду.       Женя уткнулась ей в плечо, выдыхая, прижалась губами к коже. На глазах выступили слëзы, и она вздрогнула, сдерживая всхлип.       — Спасибо.