Любит — не любит

Ночью в палатке снится ему такой сон, что легко поверить: подсознание просто пытается его поскорее прикончить. Он видит во сне небольшой дом, светлые оттенки крыши которого укрыты кроной деревьев. В окно стучится легкий летний ветерок — то время суток, когда ночь встречает утро нежным поцелуем. Именно в этом домике жила возлюбленная Гуй Чжун. Но ни Гуй Чжун, ни девушки здесь нет, а вместе с ним человек, который, скорее всего, никогда и не бывал в этих краях — сну все равно. Аякс. Он и Чжун Ли: сидят они возле этого дома на деревянной скамейке. Здесь нет ни глазурных лилий, ни шелковицы. Здесь цветы, которые на самом деле не имеют никакого отношения к этой местности в реальности, как и его собеседник во сне. Иллюзия, галлюцинация, ерунда. Ромашки. Он играет в эту игру-гадание, напевая слова пословицы, растягивая их мелодично. Пальцы в серых перчатках крутят сорванный цветок, больше половины лепестков которого уже оторваны и затерялись среди других трав и растений в саду. — Любит... Еще один лепесток уже лежит на земле, и Аякс забирается на скамейку с ногами. Чжун Ли, его версия из сна, следит за его движениями взглядом. Он чувствует, как улыбка на его лице никак не может чуть-чуть сдержаться. — Не любит… Осталось совсем немного, не считай только заранее! Это все портит. Чжун Ли послушно кивает и улыбается, склонив голову на бок. — Конечно. Ему интересно, на кого они гадают. В этом сне он тоже влюблен в Чайльда, факт: это делает сон более реалистичным. Как будто предыдущий день закончился и перешел в этот сон, его законное, но все же нереальное продолжение. Такие сны бывает трудно отличить от реальности потом, легко принять их за следующие часы дня, путаница сознания. Между ними почти нет расстояния, протяни руку — уже можешь обнять его за плечи. Его губы кажутся мягкими, и они так близко, что почти невозможно побороть желание провести пальцами по его рыжим волосам, посчитать количество веснушек на носу и сбиться со счета, просто начать считать с начала. — Почти кончились уже лепестки, — поясняет Аякс и взмахивает стеблем цветка, на котором всего три лепестка. Уже несложно догадаться, с каким результатом закончится эта игра. — Итак, любит… И все. Настоящего Чжун Ли вырывает из спального мешка его собственный резкий кашель. Не проходит и секунды: он использует всю оставшуюся магию адептов, чтобы сдержать приступ кашля. Ему становится все труднее дышать, едва возможно, и он упирается руками в землю. Смиренно закрывает глаза, пытаясь успокоить свое тело. Что это было — кошмар или сладкий мираж? Похоже, иногда почти не различить. В любом случае, необычно проснуться и сразу же увидеть того, с кем только что делил свой сон, жил секретную жизнь. Широко раскрыв и протерев глаза, он видит, как Чайльд спокойно спит лицом к нему, его грудь вздымается и опускается в тихом ритме. Его челка падает на глаза, под щекой одна из рук. Сейчас он выглядит умиротворенным, и Чжун Ли остается только гадать, какие ему снятся сны. Так хочется верить, что добрые. Хорошо, что ему удалось заснуть. Чжун Ли планировал бодрствовать этой ночью и долго слышал, как Чайльд тоже ворочался. Только когда он затих и Чжун Ли почувствовал подступающие боль в горле, он решил, что лучше лечь спать и посмотреть, поможет ли это ему избежать особо острого кашля. Не особо. Его шепот едва слышен, когда он говорит тихо-тихо: — Прости меня. Он слабо понимает, за что именно просит прощения: если прокрутить время назад от этого момента, то причин для этих слов может быть множество — они относятся как к сегодняшнему дню, так и к событиям минувших. Возможно, он просит прощения за то, что он приснился ему без его согласия. Возможно, он просит прощения за то, что осмелился допустить мысль о том, что может покинуть его в минуту боли. Возможно, он просит прощения за то, что не смог защитить его сегодня вообще. Может быть, он просит прощения за то, что продолжал игнорировать и избегать его, хотя сам и отрицал это. Может быть, он извиняется за то, что уже однажды обманул его, подписав свой последний контракт в качестве Архонта. Может быть, он извиняется за то, что Архонты сделали с Кхаенри'арх, за события, которые привели к росту опасности в Бездне. Отпечаток этого места на Чайльде, что он чувствует всегда, но никогда не спрашивает, заставляет его испытывать горькое чувство вины, хотя это и не его рука толкнула его туда когда-то в прошлом. Любая из этих причин — в прошлом. В настоящем он остается один на один со своей противной болью. Чжун Ли собирает в кулак всю свою осторожность, чтобы не разбудить Чайльда, и бросает на него последний взгляд, прежде чем выйти. Его пальто висит на стуле слишком близко к месту, где он спит, так что это редкий случай, когда Чжун Ли выходит на улицу без верхней одежды: только рубашка, жилет и галстук с чуть ослабленной перед сном давлением на горло. Он уже почти выспался. Это одно из приятных преимуществ его природы, всегда просыпаться свежим и бодрым. Начать можно с того, что ему и вовсе не нужно спать, но даже если позволяет себе насладиться, выходит особенно сладостно. Этой ночью он не уходит далеко от лагеря, не встречает Венти с его мелодией тоски, что в основном звучит как его собственная лебединая песня. Близкое присутствие Чайльда играет с ним жестокую шутку, и челюсть сжимается при мысли, что не может даже насладиться его обществом по-настоящему. И уже никогда не сможет. Во время одного из вздохов его резко сбивает с ног волна кашля. Дрожь от кашля сотрясает все горло, а желудок, похоже, воспринимает это как призыв к тошноте, и все это сливается в один приступ отвратительных ощущений. Словно все его тело, от кончиков пальцев ног до макушки головы, вот-вот развалится на части. Целая горсть ромашек, наполнивших его легкие за ночь, — признак приближающегося конца. Чжун Ли идет к горящему ночному костру, стараясь не глотать вовсе, чтобы не травмировать горло еще сильнее: оно словно разорвано в кровь таким количеством цветов. Он садится рядом с костром, что разожгла ранее Эмбер, и смотрит, как закипает вода для будущего чая. Стоит разбудить Чайльда, чтобы дать лекарство. Нужно ли... похлопать его по спине? Или резко потрясти? О, он должен просто несколько раз повторить его имя и пощекотать, если это не сработает. В конце концов, гладить его по щеке и волосам — это слишком в мире людей, верно? Оттягивая ткань палатки, чтобы проскользнуть внутрь, он еще не придумал, как поступить, но острое зрение улавливает две вещи. Во-первых, Чайльд не спит. Во-вторых, на плечи его накинуто пальто Чжун Ли. — Прости, я тебя разбудил? — он спрашивает, ругая себя. — Нет, я не очень хорошо спал. Голова болит. И вообще я плоховато сплю. По крайней мере, не нужно думать, как его разбудить. Ведь Чайльд уже полусидит на своем спальном мешке, прикрывшись пальто. Красиво. Чжун Ли кивает и пробирается к своему месту в палатке, устраиваясь на поверхности земли. Он знает, что чай в его термосе еще слишком горячий, поэтому ставит его рядом с собой. —Правда, как ты себя чувствуешь? — Этот день чуть не убил меня, конечно. Но лучше, лучше, буду в порядке. Чжун Ли изо всех сил старается не обращать внимания на свое пальто. Возможно, ему просто холодно, кто знает, может, его знобит после этого тяжелого дня. — Есть улучшения? Чайльд пожимает плечами и слегка разминает шею, давая свой вердикт: — Лучше, только больно, если глазами двигаю, так что забейте вы все уже. Ничего не будет со мной. — К слову об этом, — Чжун Ли поднимает брови, словно вспоминая что-то, что он чуть не пропустил. Он кивает головой в сторону сумки на земле. — Тебе пора принять лекарство. Чайльд послушно кивает и тянется, чтобы взять пузырек, а затем отпивает, слегка морщась от содержимого. Чжун Ли тоже делает небольшой глоток чая и тоже хмурится, но больше от того, насколько он горяч. — Ненавижу это. Как глупо и слабо я сейчас выгляжу, — Чайльд качает головой. — Ой, прости, пальто твое, — добавляет он, не торопясь при этом сбрасывать его с плеч. — Это не так. Ты вовсе не выглядишь слабым, — говорит Чжун Ли и оставляет разговор о пальто висеть в воздухе, потому что Чайльд все еще не собирается его снимать. — Оставь пока себе. — Тебе легко говорить, у тебя идеальное здоровье. Ты, наверное, даже никогда не болел? Настолько, что теперь я умру в тайне. — Это не совсем так, — он отвечает, сдерживая смех. — Хм? —Я знаю, каково это — выносить физическую слабость, уверяю. Он потягивает чай, как будто это делает историю более убедительной. И чувствует на себе взгляд голубых глаз, пытающихся просверлить душу. — Расскажи. Ты имеешь в виду до или... У тебя что-то не так? Ага. Пора импровизировать. — Эрозия. Это не ложь. Не совсем, ведь это тоже. Только одна деталь упущена: он мог бы безбедно прожить еще пару тысяч лет. — Ох, — Чайльд хмурится, поджимая губы. — Я слышал, что эта штука не должна была добраться до тебя пока еще… Ну, чтоб она прям вот так проявилась в симптомах. Что-то случилось? — Нет. Просто симптомы начали проявляться. Так вышло. Чайльд хмыкает в знак сочувствия, что трудно выразить, и добавляет: — Это как раз проявляется в боли в горле? — Что? — Ну, ты сказал, что оно болит. И голос у тебя немного странный. Это тоже не ложь, но только сейчас Чжун Ли понимает, насколько это правда. Он хрипит, его приглушенный голос немного ломается. — Да, конечно, уже лучше, спасибо. Он умрет в тайне. Но сейчас он просто пьет чай. — Ладно. Мне жаль, говори, пожалуйста, если что-то нужно. Надеюсь, с тобой все будет хорошо. Наконец он протягивает Чжун Ли принадлежащее ему пальто: — Возьми, а то помну еще. Не самая большая проблема владельца этого предмета одежды. — С тобой тоже все будет в порядке, — он кратко улыбается. Снаружи раздается стрекотание стрекоз, и ему даже удается слегка улыбнуться. Они оба лежат на спинах в своих мешках, Чжун Ли — сложив руки на груди, а Чайльд — подперев голову. Чайльд здесь, и ему становится лучше, и как раз в эту секунду его приступ был слишком свежим, чтобы цветы его любви снова начали будоражить его дыхание, и... — Черт! — Что случилось? — спрашивает Чжун Ли, готовый вот-вот вскочить со своего места. — Я понял! Он сглатывает, благодаря Селестию и свой чай, что боль утихла и он может это сделать, не показывая отвращения. — Что понял? Чайльд? — Знаешь, что у нас в Снежной на стенах висят ковры? — Прошу прощения? — Я серьезно! — Чайльд приподнимается на локтях, на этот раз почти без гримасы боли. — Я только что понял, что мучило меня все это время. С тех пор как я живу в Ли Юэ, и когда я был в Инадзуме, черт! Не так уж часто у вас, ребята, на стенах ковры! Он хихикает и с округлившимися глазами опускается на спальный мешок. — Не может быть. Черт, как я мог не заметить? Ну и ну. — Чайльд, ты меня напугал, — Чжун Ли вздыхает, и хотя не может точно сформулировать, чего именно боялся, этот вариант, конечно, не самый худший. — Но это интересно. А в чем именно заключается его функциональность? — Это... Подожди! — Чайльд лукаво усмехается. — Ты догадайся. Давай сам, три попытки! Чжун Ли не может сдержать улыбку и качает головой в ответ: — Сложный вопрос, не так ли? Я могу только предположить, что это используется для демонстрации роскоши, богатства хозяина? Чайльд сужает глаза, даже с некоторым осуждением: — Да ладно, ты издеваешься? Не так же скучно. — Дань культуре? Искусным мастерам? Никогда не слышал, чтобы Снежная специализировалась в этой области. На этот раз он тоже не получает подтверждения своим словам, и Чайльд игриво прикусывает губу, ожидая других вариантов. — Хорошо, — Чжун Ли поворачивается к Чайльду: он теперь лежит, опираясь на один локоть. — У этого ведь есть функция, не просто украшение, верно? Может быть, за ковром есть тайник? Чайльд довольно кивает в ответ. — Почти угадал, очень близко. Продолжай. — Итак, функция. — Да, функция, — игриво смотрит на Чжун Ли, с вдохновением кивает, как бы поощряя его на этот раз ответить правильно. —В Ли Юэ и Инадзумемы используем другой предмет для этой цели или?… — Хороший вопрос. Скорее, вы как-то не думаете об этом. Честно говоря, вам это как будто не так и нужно, вы более открыты с соседями. Ну все, и без того слишком много подсказок! Чжун Ли нравится его веселье. Легкость, — Ну, там явно холодно, я могу предположить, что они поддерживают тепло? — На, это официальная причина, но в народе все же это так, отсадка. Чего ему не хватает в самой комнате? Чего-то, связанного с отношениями между соседями, а не с погодой, не с холодом? Чжун Ли вспоминает свою ночь в отеле еще в Мондштадте. — Звукоизоляция? — Да! Представляешь? — Понятно, — он улыбается в ответ и снова ложится на спину поверх спального мешка. — Признаюсь, не совсем уверен, что это действительно работает. Чайльд отмахивается: — Конечно, не работает. Бред полный. Чжун Ли хмыкает, а Чайльд усмехается. — Не удержался и дал тебе ключевую подсказку. Но ты все равно молодец. Совсем как во сне, что он видел несколько часов назад, когда Аякс просил его не жульничать, не подсчитывать заранее оставшиеся лепестки. Чжун Ли подсчитал сам, конечно, это не было сознательным решением. Оставалось всего три лепестка, и ближайший из них был любит, так что... — Если я правильно понимаю, это как-то связано с тем, что люди менее открыты с соседями в ваших краях? — Да. У Снежной долгая история всяких доносов и предательств, верно? Не только сейчас, а уже много лет, так что, возможно, это скорее привычка, знаешь. Что подслушивание может привести к нежелательным последствиям. — Я никогда не думал об этом в таком ключе. — Да, я даже не знаю, как бы отреагировала моя мама, если бы я попросил убрать это пыльное дерьмо, — Чайльд пожимает плечами. — Но мне уже без разницы. В любом случае, это забавно, они даже не живут в квартире, где кто-то может услышать что-то такое страшное, они живут в доме! Но все равно, даже в одной семье не очень принято обсуждать что-то между членами семьи, родителями и детьми. Они сами... сами принимают решения. — Ты хочешь сказать, что в ваших краях люди не слишком дружелюбны? Я знаю, но в старые времена, помню, по всему Тейвату ходили песни и легенды о праздниках в Снежной. О ярчайших праздниках, блинах и прочем. Разноцветные флаги. — Это тоже правда. Очень странное сочетание, — он потирает виски, слегка морщась, будто боль снова напомнила о себе. — Это всегда что-то вроде массовых гулянок, но, блин, у меня больше шрамов, чем настоящих друзей. Хотя это во мне дело, наверное, ты скажешь. Чжун Ли отворачивается, изучая тканевую стену палатки, как будто никогда не видел ничего более интересного. Он слышит, как Чайльд медленно зевает — знак того, что его измученное этим удивительным днем тело хочет спать. — Можно я кое-что скажу, а, Чжун Ли? — Конечно. — Несмотря ни на что, я думаю, что тот Чжун Ли из наших старых добрых времен — это лучший друг, что у меня когда-то был. Вот. Хотя в темноте ночи не видно его улыбки, для Чжун Ли она слышна в том, как он говорит. Уголки его губ слегка приподняты, голубые глаза тоже улыбаются. Но это для него воспринято как настоящая пощечина. Чжун Ли чувствует, что сейчас ему пора умирать: здесь, сейчас, не дав жизни своей еще и минуты. Невыносимо. Нет, он предпочел бы умереть минутой раньше, он хочет умереть еще вчера, потому что Чайльд только что назвал его лучшим другом, его все бросают, и он тоже, и теперь он умрет, черт возьми — старая история. В другом мире, в другой вселенной, при других обстоятельствах лучший друг звучит как путь к большему, только вот в этих он сам, черт возьми, умирает. — Чайльд, это все еще я. И даже ведя новую жизнь, но я не могу подделать характер или поведение вживую. Ты сам это знаешь, я даже в разговоре с торговцами не могу сдержаться, когда они говорят раздражающие глупости. Я не могу притворяться, когда я с тобой, — он не думал об этом заранее, но понял, насколько верны эти слова, сказав вслух. — Это большая честь для меня. И... Спасибо. А что насчет Путешественницы? Думаю, вы тоже можете стать хорошими друзьями. Надо бы рассмотреть кого-нибудь в качестве друга, пока этот не ушел. — Да. Но это не то же самое. Я не знаю, как это объяснить, — рассуждает Чайльд, а сердце его собеседника бьется так, словно это сердце смертного, только что пробежавшего марафон от гавани Ли Юэ до Сумеру. — Она... другая. У нее так много друзей и поклонников, и это, конечно, здорово. Она герой, и с ней весело. В ней как будто все правильно, как будто очевидно, что она — спасительница. Но я не уверен, что она когда-нибудь поймет, каково это... не иметь никого рядом с собой? И эта история с Предвестником. То есть, это все, чего мы можем ей пожелать, — стать героем, это верно, но мне кажется, что ты понимаешь это лучше. Я не знаю. Короче, ты не такой однозначный, наверное. Чжун Ли слушает. Почему-то ему кажется, что горло не сжимается от боли и сухости, благодаря чаю и тому, что с момента нападения прошло не так много времени. Потому что эти слова так справедливы. — А с тобой... Я будто знаю, что некоторые вещи можно не объяснять. Я не говорю, что я прошел через большее дерьмо, чем ты! Просто я всегда чувствовал, что ты меня уважаешь. Черт, — говорит он слегка надломленным голосом и трет глаза. Головная боль, очевидно. — В какой-то момент я даже подумал, что ты меня уважаешь. Что я могу быть тебе интересен, знаешь ли. — Прости, я... Мне очень жаль. Я уважаю тебя. — Да ладно, все хорошо. Чжун Ли ищет слова, дает Чайльду время собраться и выдохнуть, и только потом продолжает разговор. — Мне очень жаль, что у тебя не так много людей, которых ты можешь назвать друзьями. Куда меньше, чем ты того заслуживаешь. — Ну, у меня зато фанаты, — Чайльд зевает, а интонация у него такая, как будто Чжунли разговаривает с лисой, которая что-то замышляет. Каким-то образом ему удается так быстро менять свое настроение, пожалуй, привычка носить маски. — Я довольно популярен в Снежной, знаешь ли. Чжун Ли мог бы поклясться, что тот подмигнул ему. — Не потому, что я Предвестник, если что. П в основном потому, что я популярная персона в области рыбалки. — Что? — Да, что? — Чайльд смеется над такой реакцией и поднимает руки, как будто признает свою вину и не собирается извиняться. — Я серьезно! — Ты просто сказал это с таким пафосом. Извини, это очень мило. — Ой, молчи, — Чайльд тоже смеется и переворачивается на спину, цокая язвком. — Ты просто завидуешь моей популярности, так и скажи! Чайльд вновь зевает: уже должен бы спать. И они оба должны спать, тем более что близится самый настоящий рассвет. Чжун Ли сон тоже пошел бы на пользу, но кажется, что оба ищут крючки, зацепки, якорь, чтобы разговор не останавливался. — Чайльд. — А? — Ты можешь мне кое-что пообещать? — Смотря что. Что именно? — Я хочу, чтобы ты знал, что заслуживаешь того, кто тебя ценит. Это правда. — А что, есть добровольцы? Но вместо ответа Чжун Ли решает позаботиться о более формальном. — Думаю, пришло время для твоего лекарства. Прими его. А потом я предлагаю попытаться заснуть. Чайльд шуршит на спальном мешке, сонно тянется к флакону, хлопая глазами, чтобы не заснуть. Он переворачивается на бок, отворачивается от Чжун Ли и ложится лицом к ткани палатки. — Давай. Да, раз уж мы с тобой тут два больных человека, нам не помешает отдохнуть. Сладких снов. Он улыбается, позволяя себе притвориться, что нет ничего, что может потревожить их покой. — Спокойной ночи, Аякс. Нет. О нет. Очевидно, ему тоже не мешало бы поспать. Или думать, прежде чем произносить бездумно что-то вслух. Сердце замирает, он осознает, что сказал, и резко открывает глаза; откуда вообще взялось его настоящее имя на его губах? — Прости. Я не хотел переходить черту. Больше не повторится, я не хотел. — Все в порядке, — говорит Чайльд и тихонько, кажется, даже смеется. — Я не против. Проходит совсем немного времени, и он снова нарушает молчание, словно все еще думает об их разговоре: — Только остальным не говори. Это немного личное. К тому же, если коллеги узнают, что я как-то пользуюсь своим именем, это может звучать так, будто я от титула отказываюсь или что-то в этом роде. Для всех остальных я Чайльд или Тарталья, хорошо? — Конечно, — говорит Чжун Ли. — Спасибо за доверие. И он тоже засыпает, потому что чувствует, что это лучший вариант — боль в горле снова начинает напоминать о себе. Само собой: все, о чем он сейчас думает, — надежда, что Аякс все еще может сделать свою жизнь прекрасной, настоящей, полной любви, несмотря на все, что скрывает его прошлое в глазах, полных синей тоски.