***
Урсула Вебер усадила внука на диван справа от двери, а сама села на противоположный. Диспозиция оказалась едва ли годной для чего-то иного, кроме как натужного перекрикивания через всю гостиную, но Себастьян не возражал. Эту просторную комнату, с её бесчисленными книжными полками, декоративным камином и небольшим обеденным столом возле окна он знал наизусть, и возможность сидеть подальше от бабки казалась невероятной удачей: всегда можно сделать вид, что банально её не расслышал. Руфус устроился на подлокотнике рядом с ним, хаотично вращая своими невозможными жёлтыми глазами. Место, куда привезли на выходные его хозяина, ему определённо не нравилось. — Ты выросла, — отметила хозяйка дома. Она говорила звонко, но как будто совсем без интонаций. Баст согласно кивнул. Они не виделись почти год, и за это время он совершенно точно вырос. Однако ему хватало сообразительности понимать — фраза связана отнюдь не с изменениями размеров его тела. Впервые за много лет это звучало почти как комплимент. Похвала не столько ему самому, сколько банту, прицепленному к самой макушке, пышному платью с кружевными оборками и кроткому выражению лица. Себастьян бросил унылый взгляд в окно, за которым простирался потрёпанный осенью сад. Как и сама Урсула, он всё ещё выглядел стойким и выносливым, однако тяготы времени уже оставили на нём свои отпечатки. — Артур Шопенгауэр считал наш мир «наихудшим из возможных миров», — по-своему восприняла меланхолию внука Урсула. — Нормально чувствовать себя в нём неуютно. Басту стало смешно, но он сдержался, всерьёз опасаясь получить по губам. Ему нравилось, как бабушка в попытке казаться умнее и воспитаннее цитировала различных философов, при этом ловко обходя некоторые стороны самих высказавшихся. Артур Шопенгауэр был ярым женоненавистником и однажды заявил, что считает женщин «неэстетичным и неизящным полом, не имеющим ни восприимчивости, ни истинной склонности ни к музыке, ни к поэзии, ни к изобразительным искусствам». — Я понимаю, как тебе непросто. Себастьян ей не верил. И даже не потому, что считал основной проблемой в жизни Урсулы недовольство уровнем распущенности современной молодёжи, что бы это ни значило, а только из-за того, что не замечал внутри себя никаких трудностей. — Признаться, я была крайне удивлена, когда Шейла сообщила, что ты решила признать себя девочкой. Это очень смело. Лицемерное общество упивается собственной прогрессивностью и продолжает восхвалять толерантность, умело игнорируя непреходящую неприязнь к таким, как ты. Не позволяй им сломить тебя. Трудности были, есть и будут, но ты должна помнить: ты можешь рассчитывать на мою поддержку. Баст представил обратную ситуацию и подавил очередной смешок. Он ни секунды не сомневался в том, что если бы к Урсуле пришла любимая внучка и заявила, что чувствует себя мальчиком, разговор шёл бы совершенно иначе. Очень просто поддерживать то, что соответствует твоим вкусовым предпочтениям, и отрицать всё им противоречащее. Однако Себастьян не исключал частичную правоту бабушки: общество лицемерно. Сколько таких же фрау Вебер разбрелось по миру и прямо сейчас отчаянно защищает одни взгляды, при этом презрительно фыркая в сторону других? — Я принесу тебе попить, — Урсула поднялась и направилась к двери. — Сколько положить? Себастьян нервно сглотнул. Очевидно, речь шла про подогретое молоко и количество необходимого сахара. Обязательно тростникового, потому что другой она не признавала. В голове затрубил сигнал тревоги, однако он сумел взять себя в руки и продемонстрировать два пальца. Своеобразная игра. Бабушка никогда не добавляла в напитки больше одного кубика, но всегда спрашивала, создавая иллюзию выбора. Иногда, в минуты крайнего душевного истощения, Баст раздражался и мысленно возмущался тому, что его всё ещё считают идиотом. Впрочем, никогда его негодование не выходило за рамки немого осуждающего взгляда. Оставшись наедине со своим питомцем, Себастьян позволил себе откинуться на спинку дивана и смахнуть с лица прядь длинных волос. Руфус вопросительно рыкнул, однако Баст только устало помотал головой. С ним всё в порядке. Нет никаких причин волноваться. Да, ему нелегко даются беседы с Урсулой, но это можно пережить. Философия самого Себастьяна сводилась к тому, что можно пережить вообще всё, кроме смерти. Урсула вернулась и протянула внуку стакан. Из-за сахара цвет казался грязным, не дотягивающим до насыщенности какао и превосходящим обычное тёплое молоко. Бабушка не двигалась. Её выцветшие, почти прозрачные глаза словно намертво прилипли к его лицу. Баст догадывался, что она захочет посмотреть, как он пьёт, но в глубине души надеялся на деликатность и стороннее наблюдение. В горле появился противный ком. — Выпьешь молоко и спать, — в голосе женщины не было просящих ноток. Примерно так по представлениям её внука командиры раздают приказы в армии. — А утром тебя ждёт сюрприз, — и даже попытка подкупа звучала, как мерная констатация факта. Очень вряд ли мне подарят щенка, — сокрушённо подумал Себастьян, поднося стакан к губам. Зубы стукнулись о стеклянный край. Пить ему не хотелось и без условия строгого надзирателя рядом. Руки предательски задрожали. — Селина? — прозвучали первые нотки раздражения. — В чём дело? Ты же знаешь: молоко полезно для растущего организма. Себастьян зажмурился. Что бы не подмешала Урсула ему в напиток — пускать это в свой организм не хотелось категорически. Даже если там простое успокоительное, которое ему рекомендовали пить врачи в связи со стрессом, вызванным гендерным переходом. Потому что это ощущалось как предательство со стороны человека, который несколько минут назад заявлял о том, что готов во всём его поддерживать. Видимо, во всём, помимо отказа от препаратов. Испытующий взгляд теперь ощущался даже физически. Волосы на затылке, как раз под пышным бантом, зашевелились от напряжения. Баст втянул воздух носом и едва коснулся губами поверхности напитка с отвратительным запахом. Стук в окно заставил их обоих вздрогнуть. Часть молока пролилась ему на колени, благо жидкость уже успела немного остыть. Урсула повернулась на шум, который вскоре повторился. Нахмурившись, женщина двинулась к его источнику. Дальше всё произошло очень быстро. Пока фрау Вебер всматривалась в наступившую за окном темноту, Руфус вытянул длинную шею и одной большой затяжкой всосал в себя всё оставшееся в стакане Себастьяна содержимое. — Просто ветки, — пробормотала Урсула, возвращаясь к внуку. — Выпила? Умница. А теперь умываться и спать, — она забрала пустую посуду, не став скрывать пристального взгляда, скользнувшего по дивану и по сидевшему на нём внуку, словно тот мог разлить напиток. — Бабушка, — не зная точно, что было использовано в качестве дополнительного компонента к молоку и сахару, Себастьян на всякий случай сделал сонное выражение лица, что, впрочем, было недалеко от правды: он действительно сильно вымотался после дороги и нескольких наполненных событиями дней. — А почему у тебя всегда холодные руки? Урсула посмотрела на свои сухие пальцы, обхватившие стакан, раздумывая над ответом. — У людей с холодными руками горячее сердце, — наконец, произнесла она, собираясь поставить точку и отправить ребёнка спать. Баст отметил, что у Шейлы тоже ладони почти всегда ледяные. Однажды он спросил у отца, что тот думает на этот счёт. Брайан ответил, что у ведьм это частое явление, потому что так им проще вытягивать энергию из других людей. Тогда Себастьян только посмеялся и заверил взрослого человека в том, что ведьм не существует. Отец выдавил ответную улыбку, но даже будучи совсем ребёнком Себастьян заметил его виноватый взгляд и плывущую на дне зрачков панику. Комната, в которой его разместила бабушка, не была похожа на его спальню в доме матери. Стены тоже были светлыми, но их практически невозможно рассмотреть из-за развешанных по периметру снимков. Себастьян скользнул по ним взглядом, но ничего нового для себя не обнаружил: на фотографиях, в большинстве случаев, было изображено дерево. Огромный дуб на окраине деревни, рядом с которым временами мелькали какие-то люди. В детстве Урсула рассказывала ему легенды про это место, согласно которым ползание по мистическому дереву обладает целебными свойствами. Однако вскоре внук перестал верить в её сказки. Потому что Хаммундесайхе не существует уже несколько веков, как и дуба, который рухнул и был заменен на камень, похожий на ворота. Бабушка никак не могла там бывать, а фотографии, скорее всего, либо были сделаны в другом месте, либо являлись плодом труда и фантазии какого-нибудь монтажёра. Оставшись наедине, Себастьян и Руфус долго смотрели друг на друга, пока человек не выдержал и не улыбнулся. — Не говори так, — примирительно попросил он, наблюдая за перемещениями питомца, который никак не мог найти под потолком нормальное место для сна. — Урсула много кого пугает, но она совсем не злая. Наверное. Тень неодобрительно фыркнула. Только сейчас Баст понял, что всё то время, пока они гостят у бабушки, сущность не втягивала в себя конечности полностью и напоминала огромного ежа. Словно он готовился к внезапному нападению. — Что странное? — не понял Баст. — Здесь? В деревне? Наверное потому, что воздух чище и машин практически нет. Не волнуйся, завтра мы вернёмся домой и всё снова станет как прежде. Руфус остановился прямо над ним и разинул пасть. Баст отрицательно помотал головой. — Её тоже нельзя есть. Давай я лучше расскажу тебе сказку. Видишь эти фотографии? В том месте началась любовь Тьмы и Света. И нет, их, конечно, не так звали. Просто в те времена мир был поделен на дневную и ночную стороны. Два народа жили в мире, потому что никогда не пересекались между собой: когда одни засыпали, другие просыпались. Всё изменилось, когда девушка из племени тьмы заметила, что крона огромного дуба даёт тень, благодаря которой она могла жить при свете дня. Теперь перед каждым рассветом она приходил к дереву, устраивалась у его подножия и ждала момента, когда сможет насладиться видом пробуждающегося ото сна мира. Руфус тихо рыкнул, требуя пояснений. — Пускай она будет принцессой, — легко согласился внести правки рассказчик. — В сказках должны быть принцессы. Или дочери вождей. Да, скорее она была дочерью вождя, потому что в те времена королей ещё не было. Так вот, преисполненная любопытством девушка совершала подобные вылазки практически ежедневно, но всё же не могла не спать целый день, поэтому часто дремала в тени того дуба. Пока однажды не проснулась от чьего-то голоса. Рядом с ней сидел юноша и пел. Так красиво, что едва сумев распахнуть глаза, девушка разревелась. Незнакомец тут же спохватился и бросился её успокаивать. Да, Руфус, это был сын вождя племени Света. Потому что сказки мейнстримно считают, будто принцессы всегда влюбляются исключительно в принцев. Если когда-нибудь решим переписать это, то парень будет простым пастухом, но пока что это слишком важная деталь для сюжета: юноша был не обычным представителем своего народа. Глаза сущности согласно разъехались в стороны и вернулись на место. Баст решил считать это своеобразным способом моргания. — И вот, — между тем повествование продолжилось, — как только принцесса перестала трястись от рыданий, сразу же подняла взгляд на незнакомца. Миры столкнулись. Тьма и Свет встретились в одной точке — в тех нескольких сантиметрах, что отделяли тогда их лица. Юноша смотрел в невозможные глаза, внутри которых сияли звёзды, а девушка не могла оторваться от безмятежной голубизны, сквозь которую просвечивали лучи солнца. Себастьян замолчал, задумчиво покусав губу. В этом моменте он всегда делал паузу. Не потому что тяготился самой историей и её завершением, а только лишь потому, что пытался подарить обречённой с самой первой секунды любви немного времени. — С тех пор они часто встречались в тени того дуба. Рассказывали друг другу истории из жизни своих народов. Принц пел принцессе прекрасные песни, а она танцевала, стараясь не выходить из объединившего их круга. И влюблённые не замечали ни времени, ни того, как тень дерева становилась шире с каждой такой встречей. Их отношения приносили беды миру. Между днём и ночью появились тонкие временные линии, которые мы сейчас называем сумерками. И в сумерках этих творился хаос. Океаны начали выходить из берегов и топить стоявшие рядом поселения. Животные и люди теряли рассудок, не понимая, почему привычный уклад жизни вышел из строя. Звёзды сыпались с неба. А два человека всё сидели у подножия огромного дерева и не могли наговориться друг с другом. Баст и винил, и понимал героев сказки. С одной стороны, нельзя было не отметить эгоизм двух человек, поставивших собственные чувства выше жизни своих народов, а с другой — любовь слепа и порой делает людей безрассудными. Миру требовалось претерпеть изменения и научиться жить с ними, но он оказался не готов к переменам. — Боги устали слушать стенания простых жителей и обратились к вождям двух народов, требуя запретить своим детям видеться. Столкновение двух противоположных энергий уже губило миры один за другим и совсем скоро должно было прийти на Землю. Узнав об этом, принц и принцесса сбежали из своих деревень. Днём он нёс её на руках, закутав в плотную ткань, чтобы солнечные лучи не терзали нежную кожу, а по ночам она сидела рядом с ним и оберегала его сон. Не зная, что ещё делать, боги даровали силы двенадцати мудрейшим и сильнейшим представителям человечества. По шесть кандидатов из каждого племени получили возможность существовать как днём, так и ночью. И двинулись они на поиски беглецов, тогда ещё не зная о том, что принцесса Тьмы носит под сердцем новую жизнь. В день, когда на свет появились четыре младенца, получившие голубые глаза отца и бледную кожу матери, преследователи настигли влюблённых. Тьма была так слаба, что не могла двигаться, а Свет не сумел в одиночку противостоять всем противникам. Принца и принцессу разлучили, а детей забрали, однако исправить уже ничего было нельзя. День и ночь перемешались, и не было никакой возможности вернуть всё, как было. Племена начали вражду, обвиняя в случившемся друг друга. Народ ночи затребовал себе наследника Света, а дневные люди получили принцессу Тьмы. Себастьян почувствовал, что вот-вот уснёт. Последним усилием воли он снова посмотрел на фотографию старого дуба. Сколько он простоял, ожидая, пока в его тени снова смогут встретиться два бесконечно влюблённых сердца? — Тьму решено было заточить далеко от мира живых, — едва слышно проговорил Баст, натягивая одеяло почти до носа. — А Свет лишили памяти и оставили на Земле, чтобы искупить вину за своё предательство и служить людям. Герои, сумевшие разлучить виновников хаоса, стали равны богам и сохранили в своей крови их могущество. Руфус протестующе зарычал, потому что понял, что рассказчик хочет на этом поставить точку, а сам он считал, что история на этом не заканчивается. — Точно, дети, — устало кивнул Себастьян. — Они всё ещё здесь. Как и Тьма всё ещё ждет возвращения своего возлюбленного. А дуб погиб ещё в шестнадцатом веке, но мне бы хотелось верить, что он просто спит. И им пора спать. Утром они преодолели больше двухсот километров на автобусе, а завтра им придётся преодолеть это же расстояние, но уже в другую сторону. Теперь так будет каждые выходные. Зато тут можно гулять, а не сидеть вечерами в четырех стенах. Деревня очень маленькая, и какого-то разнообразия ждать не следует, но свежий воздух лишним не бывает.***
Время давно перевалило за полночь. Аякс резко сел, жадно глотая воздух ртом. В голове пульсировали последние строчки странного рассказа. Во сне он слышал чей-то голос, который говорил на незнакомом ему языке. Большую часть повести понять не удалось, но какие-то отдельные слова и фразы всё же сумели просочиться сквозь барьер недопонимания. Аякс понял, что речь шла про чью-то историю любви, в результате которой на свет появилось четверо младенцев, а сами влюблённые были разлучены и заперты в разных мирах. Захотелось прямо сейчас выбраться из постели и пересказать Натаниелю услышанное, но он сдержал этот порыв. До завтра требовалось переварить историю, дополнить её элементами, которых не смог понять, а уже потом нести другу рассказ о том, как однажды Тьма полюбила Свет. Смахнув со лба проступившие капельки пота, Аякс рухнул обратно на матрас. Он не знал, кто и кому поведал эту историю, но почему-то звонкий голос внутри его головы казался таким бесконечно печальным. Возможно, рассказчик искренне сочувствовал героям повести, и поэтому звучал настолько скорбно. Или же он сам по себе такой и всегда говорит так, будто находится рядом с чьей-то могилой. Плевать. Аякс не собирался давать дорогу своим видениям и предчувствиям. Ему всего лишь хочется повеселить Натаниеля, потому что тот просто обожает любовные романы с несчастливым концом.***
В маленькой спаленке одноэтажного дома на самой окраине немецкой деревушки Хоффенхайм сновидец третьего отряда Клеопас неподвижно лежал на кровати, уставившись в темноту перед собой. В теле, прижатом к матрасу, ощущались непривычный жар и тяжесть, словно на него обрушили бетонную плиту. У мужчины не было сил даже на то, чтобы повернуться и лечь в более удобную позу. Он не питал иллюзий, что сможет безмятежно заснуть этой ночью, однако покорно выполнил все необходимые процедуры в тщетной надежде, что вечерняя рутина склонит его если не в глубокий спокойный сон, то хотя бы к какому-то подобию отдыха. Предписанная протоколом глава истории Арденграуса, травяной чай и лёгкий перекус — последняя поблажка за день. Ничего не сработало. Отрывок, согласно которому город однажды восстал из пепла благодаря силе и смелости первых Обаасов, читался с обострившимся, упрямо проникающим в голову сомнением. В чём, в сущности, состояла деятельность властей города? Воспитывать охотников? Следить за тем, чтобы они не разбрелись по миру, а были заклеймлены смертью и отправлены на бойню? Не было бы нужды в их призрачном зрении, не было бы и занятия Обаасам. Почему за столько лет никто так и не смог найти способ навсегда закрыть брешь между измерениями и подарить покой всему человечеству? Собственные кощунственные мысли вызывали отвращение и метались внутри черепа, как попавшие в ловушку дикие звери. Клеопас ненавидел себя за них и понимал, что именно они лишают его силы и уверенности в завтрашнем дне. В глубине души сновидец понимал — всё дело в Нерве. С рождением дочери его мир перестал концентрироваться на одной только войне. Появилось что-то важнее охоты на чудовищ. Что-то настолько прекрасное, что при одном взгляде на это на глаза наворачивались слёзы. И это его вина, что они с Нервой оказались ограждены друг от друга. Он позволил ей появиться на свет в городе, в котором её ждало только неизбежное вступление в бесконечный цикл из сражений, утрат и боли. Как и он, дочь вырастет воином. И даже если у неё появятся свои дети, их она так же воспитает в холодной отстранённости, потому что с детства не знала родительской любви и не видела перед собой ни одного примера счастливой семейной жизни. Цикл продолжится и будет продолжаться снова, снова и снова, пока у кого-нибудь не хватит мужества восстать против системы и заявить о праве воспитывать собственных детей. Клеопас с прискорбием сознавал, что это будет точно не он. Но иногда, глядя на подрастающее поколение, в его сердце трепыхалась надежда, что перемены не за горами. На его глазах расцветали ростки новой, автономной жизни - умеющей чувствовать и тянуться к свету. Клеопас помнил своё детство и не мог не замечать разницы с тем, что происходит сейчас. Воспитание Арденграуса основывается на страхе. Будущие охотники растут в непроходящем ужасе и ожидании чего-то дурного. Однако общий враг никого прежде не сближал. По своему опыту Клеопас знал, что если кого-то за что-то наказывают, то во взглядах остальных всегда можно уловить облегчение, вызванное недолгой передышкой. Дети учатся лгать, чтобы защить себя от гнева воспитателей, и получают настоящие пытки за враньё. Им навязывают умение бояться и жёстко пресекают любую трусость. Поэтому взросление не приносит никому радости. Вы вроде бы заодно, противостоите одним и тем же силам, но каждый в отдельности одинок и бесчувственен, как глыба льда в безбрежном океане. В классе Нервы всё иначе. Пока дети сами этого не осознают, но Клеопас уже может опираться на какой-никакой жизненный опыт, чтобы утверждать — они другие. Да, они не умеют заботиться друг о друге так, как это принято в нормальном мире. Они ругаются, дерутся, жалуются на других, чтобы защитить себя, но всё же где-то среди их грубоватых слов и действий уже проявляются тонкие нити близости. Наверное, это было неизбежно. Рано или поздно желание быть просто людьми должно было одержать верх над чувством долга. Тысячи лет они жертвовали всем ради других, не имея возможности лицезреть финишную полосу. Возможно, только у тех, кто готов признать свои слабости и вдуматься в общую картину происходящего, и есть шанс, наконец, положить конец бесконечному противостоянию. Не ради каких-то благородных высших целей, а ради самих себя и тех, кто так или иначе будет им дорог. Сновидец вспоминал решительно поджатые губы Аякса, своего ученика, когда тот заявил, что ни за что не станет таким, как он. Клеопас тогда сразу понял, что дело там не только в гордости. Быть охотником, конечно, почётно, но это не даёт, в общем-то, никаких привилегий, помимо возможности регулярно покидать остров. Сумевший стать членом третьего отряда человек пробовал убедить мальчика, что и духовники могут сражаться, но Аякс ничего не хотел слушать. Не буду и всё. И за его категоричностью ведь крылось то, что мальчишка упрямо пытался от него скрыть. Не ради самого себя тот собирался рискнуть всем и значительно приблизить собственную смерть. И точно не ради человечества, потому что во-первых, почти ничего о нём не помнил, и во-вторых, прекрасно понимал, что принести ему пользу может и в Арденграусе: что бы там ни говорили самоуверенные любители помахать кулаками — сновидцы никогда не были бесполезным кластером. Решение Клеопаса нельзя было назвать лёгким. Допустить Аякса к тренировкам со стихией ветра означало подписать тому приговор. Наставник честно пытался образумить своего ученика. Рассказывал, как быстро тот сгинет, если будет придавать даркнессу неподходящую форму. Аякс ответил, что лучше быстро и ярко сгорит в большом мире, нежели будет медленно тлеть на острове, спрятанном посреди океана. Этим он напомнил Клеопасу Като. Рождённая сновидцем, та никогда не скрывала своего желания принимать участие в настоящих сражениях. У неё были свои причины ненавидеть существ из высших измерений, однако она так же поражала упорством и мужеством, благодаря которым она и стала тем, кем стала. Но всё же Като от своей сущности не отказывалась. Она пришла в этот мир сновидцем и им же его покинула. Сильнейшим в своём роде, доказавшим состоятельность стихии духа сновидцем. Что ж, Аякс избрал свой путь, и Клеопасу оставалось только дать ему благословение и пожелать удачи. В конце концов за ним всё ещё присматривает Вэриус — единственный человек, рядом с которым даже Като казалась всего лишь беспомощной несмышлённой девчонкой, неспособной удержать в руках крохи энергии. Как ни странно, даже мысленное упоминание имени командира первого отряда вернуло его к рассуждениям о долге. Клеопас бросил усталый взгляд на часы, светящиеся на тумбочке возле его постели. Десять минут четвёртого. Они прибыли ближе к вечеру и успели только прогуляться по округе, после чего разошлись по комнатам, не став устраивать совещание. Потому что третьему отряду было нечего обсуждать. Задание, абсурдное от начала и до конца. Жалобы местных жителей. Мистические переживания и внезапные приступы лихорадки. С каких пор Арденграус реагирует на всё подряд? Хорошо, пусть так, бдительность не бывает лишней, тем более что им за неё платят, но отправлять на такие вылазки третий отряд? Одних из сильнейших охотников? Насколько это иррационально? На все сто процентов. Разведку мог провести кто угодно. Да даже он сам смог бы провести процедуру, не выезжая с острова, и точно сказать, кто беспокоит жителей Хоффенхайма. Однако, приказ был предельно чётким — приехать, осмотреться, найти и уничтожить. И Клеопас ещё хоть что-то бы понял, если бы жалобы поступали из крупного города, где жертвами могли стать тысячи человек, но деревня? Вывод напрашивался сам собой — тут живёт кто-то важный. Важный настолько, что малейшее подозрение на присутствие монстра вызвало такой переполох. Впрочем, охота есть охота. Свидетели утверждают, что появление странного чувства приурочено к выходным дням. Это настораживало. Монстры не ходят на работу по будням, чтобы развлекаться исключительно в субботу и воскресенье. Возможно, они имеют дело с обычной массовой истерией. В деревнях людям часто просто нечем себя развлечь.