Себастьян

      Коридор всё ещё казался ему бесконечным. Сколько бы раз он не преодолевал один и тот же путь — он всё ещё чувствовался мучительным испытанием. Посейдон помнил наизусть эхо каждого из двухсот двадцати пяти шагов, которые требовалось пройти до самой дальней комнаты. Единственной на этом этаже. Каменные стены сжимались вокруг его головы. Хранившие в себе столько воспоминаний, невольные свидетели множества свершившихся тут ритуалов, их можно было считать такими же мучениками, как и всех, кто хоть раз вступал в эти катакомбы.       Человек вытянул руку и скользнул кончиками пальцев по неровной поверхности, словно собираясь пересчитать количество каменных плит. Будто действительно не знал их точного количества.       Мерное эхо шагов смешивалось с его тяжёлым дыханием. Посейдон уже догадывался, почему ему назначили приватную встречу именно здесь, и честно не понимал: хочет он быть прав или лучше ему заблуждаться.       Какая-то часть его мыслей всё ещё оставалась в Летбридже. В крохотной канадской деревушке, куда он ездил посмотреть за работой одного из своих братьев. Сказать, что Аид оказал ему прохладный приём — не сказать ничего. Своих ублюдочных питомцев на него не натравил — и на том спасибо. Впрочем, Посейдон не мог заявить, что сам вёл себя намного лучше. Удивительно, как спустя столько лет он всё ещё ведётся на провокации и срывается, если что-то выходит из-под контроля.       Нет. Не так. Не что-то. Кто-то. Кто-то конкретный и обозлённый на весь мир в целом и на него в частности. Самым забавным было то, что Посейдон понимал, чем заслужил такое отношение, но поделать с этим ничего не мог. Тысячи раз он обещал самому себе отказаться от Аида и пойти уже своей дорогой. И столько же раз забирал свои обещания обратно. Порой Посейдон искренне смеялся над самим собой и обзывал себя мальчишкой, зависимым от чужого внимания. А потом он вспоминал стеклянный взгляд, направленный сквозь него, и ему становилось уже не до смеха. Даже ненависть Аида теперь виделась недосягаемой и желанной. Нет ничего страшнее равнодушия. Раньше ему нравилось, когда Аид кричал сквозь его ладонь, бил по лицу и вгрызался зубами в любые подвернувшиеся участки кожи. Было в этом что-то жгучее, животное и такое естественное, как дышать. Посейдон чувствовал, что играет хоть какую-то роль в жизни брата, пусть это и была роль того, на кого тот направил всю скопившуюся в нём ярость.       Но, видимо, этого было недостаточно. Гнев Аида не нашёл утешения. И выжег того изнутри. Совсем недавно они виделись в парке на берегу крошечного озера. А потом у них был секс, если то действие вообще можно так назвать. Вот тогда Посейдону впервые стало по-настоящему страшно. Аид всё так же огрызался и не переставал язвить, но его с головой выдали глаза. Тёмные по своей природе, они теперь казались хрустальными. И стук закостеневшего сердца, ни разу не сбившегося с ритма. Брат словно проглотил собственное сознание, и теперь его место заняло что-то новое. Это даже не безумие. Хладнокровная расчётливость человека, понявшего, что ему нечего больше терять. Аид слишком долго скользил по краю и, наконец, сорвался с обрыва. Отчего-то Посейдону было невыносимо осознавать, что финальный толчок сделал не он. Его брат научился терпеть. Кто-то другой стал причиной изменений. Деструктивная ревность терзала и выводила из себя. Одержимым людям тяжело признавать, что в жизни объекта их фетиша есть вещи важнее и страшнее, чем они.       Иногда Посейдон предавался размышлениям на тему того, что мог бы попытаться выполнить одну из своих угроз. Превратить жизнь Аида в настоящий ад. И чтобы кроме них двоих в том аду никого больше не было. Он бы стал единственным повелителем дум своего пленника. Наслаждался бы тем, как тот корчится от ужаса и молит о пощаде. Они могли бы стать близки так, как никогда прежде. Но Посейдон боялся давать таким мыслям слишком много свободы. Боялся не того, что сходит с ума — с этим он давно смирился. Он опасался, что не сможет найти способ. Что снова наткнётся на ледяной взгляд и ядовитый оскал. Что Аид уже давно не умеет бояться.       Достигнув конца коридора, Посейдон толкнул тяжёлую деревянную дверь. С порога его атаковало заунывное пение. Зевс стоял в центре просторной залы, окружённый двенадцатью саркофагами, сцепив руки за спиной, и покачивался на пятках, напевая свою любимую песню. Помимо тусклого фиолетового свечения, исходящего от стен, внутри не было никакого другого освещения, но Посейдон сразу заметил тронувшую шевелюру брата седину.       — Ты хотел поговорить со мной, — сообщил он о своём приходе, замерев в нескольких шагах от продолжающего насвистывать мелодию человека.       Зевс повернулся к нему и приветливо улыбнулся. Он выглядел уставшим.       — Ты говорил с Аидом?       — Да, — Посейдон направился к одному из саркофагов. — Он работает. Присматривает за Голодом.       — Блудный сын, — Зевс подошёл к брату и положил руку тому на плечо. — Мне жаль.       — Он такой не один, — напомнил Посейдон. — Артемида и Дионис…       — Знаю, — беспечно отмахнулся старший из двух братьев. — Пускай.       — Ты не выглядишь сильно расстроенным.       — Моё расстройство не принесёт никому пользы. В своё время даже Аполлон пытался устроить бунт. Но он слишком глуп для этого.       — Но сейчас всё по-другому, — Посейдон протянул руку и коснулся каменной крышки. Пальцы ощутили стук сердца. — Ты не собираешься их прощать. Иначе не позвал бы меня.       — Я слышу тревогу в твоём голосе, — усмехнулся Зевс, — и догадываюсь о её истоках.       Сложно не догадаться. Их всегда было двенадцать. И что бы ни происходило вокруг — это никогда не менялось. Двенадцать стульев всё ещё стоят в огромной столовой на первом этаже их цитадели. И пусть уже много лет они не собирались все вместе за приёмом пищи, количество стульев напоминало о том, что однажды это может снова случиться. Они разделили между собой обязанности по управлению городом, созданном, чтобы защищать мир от порождений тьмы. Они назвали себя Обаасы, и за пределами круга никто не знал о том, кто они на самом деле. Так было, есть и должно оставаться.       — Кого ты пытаешься обмануть? — верно просчитал ход мыслей собеседника Зевс. — Тебя не беспокоит никто, кроме Аида.       — Что будет с ним? — понял бесполезность возражений Посейдон.       — То, о чём он сам давно просит. Смирись. Он никогда тебя не простит и не примет.       — Я не просил его прощения, — слова вылетели со свистом. — Мне нужна его преданность.       — Он предан лишь самому себе. Пора признать: ты не интересовался им, когда в нём бурлила жизнь. Когда он был пылким и страстным — ты отталкивал его и относился с пренебрежением. И только когда в нём ничего не осталось — ты возжелал его. Это глупо. Тебя привлекает лишь его тьма. Но не забывай: Аид всё ещё один из нас. Пустота внутри него поглотит тебя и лишит рассудка.       — Слишком поздно.       Посейдон поднял кисть, которая спустя мгновение загорелась фиолетовым пламенем. Два саркофага со скрипом пришли в движение. Проехав по помещению навстречу друг другу, они поменялись местами. В воздух взметнулись столбы пыли. Каменные усыпальницы были идентичны снаружи, но отличались изнутри. Один из гробов был пуст. Посейдон с вызовом посмотрел на старшего брата.       Зевс сокрушённо покачал головой и едва слышно рассмеялся.       — Готов отказаться от всего? И ради кого? Ради того, кто будет предавать тебя и рано или поздно попытается убить?       Посейдон приблизился к пустому саркофагу и взмахом кисти открыл крышку. Обивка всегда была кроваво-красной, как внутренности настоящего живого существа.       — Найди двенадцатого, — отрезал он, повернувшись к брату. — Или убери ещё один.       — В своё загробное царство он тебя не возьмёт. Не думай, что Аид оценит этот жест. Скорее, возненавидит тебя ещё сильнее, если это вообще возможно.       — Я бы хотел, чтобы твои слова оказались пророческими, но я не уверен, что он ещё способен на это. Аид не дурак. Он понимал, что ненависть туманит его разум, и отрёкся от неё.       — Ты пытаешься приписать ему качества, которых нет. Его разум туманили годы пьянства. Он не какой-то особенный. Аид не самый сильный, не самый умный и не самый хитрый. У него нет никакого великого плана, пусть ты и мечтаешь в глубине души, чтобы однажды именно он нас всех переиграл. Так ведь? Хочешь гордиться им и без сожалений принять смерть от его руки. Это так по-человечески: преступник хочет быть наказанным, но не готов сдаваться в руки простого сержанта. Мания величия твердит ему, что проиграть можно только генералу.       — Я своё слово сказал, — отрезал Посейдон, решив не вдумываться в смысл последней тирады. — Сделай это ещё раз. Верни мне его.       — Но это будет уже не он, — Зевс обречённо покачал головой. — От другого Аида ты сам отречёшься спустя пару лет. И что ему останется? Круг начнется заново. В этом нет никакого смысла, как, впрочем, и во всём этом разговоре. Ты неверно понял меня с самого начала. Прости. Мне нужно было услышать тебя, прежде чем посвящать в свои планы.       Щелчок пальцев — и по комнате разлетелась сиреневая молния. Все оставшиеся саркофаги распахнулись. Посейдон в ужасе огляделся. Внезапно даже при своих внушительных габаритах он ощутил себя слабым, ничтожным и беззащитным. Усыпальницы были пусты. Даже та, в которой он чувствовал биение сердца. Взгляд скользнул по ничего не выражающему лицу брата. Чёрт бы побрал этих сновидцев, всюду пихающих свои иллюзии.       — Где они? — стараясь говорить ровно, изрёк Посейдон, тайком вцепившись ногтями себе в ладони. — Во имя Света, что ты сделал?       — То, что должен был сделать ещё очень-очень давно. И я смогу тебе объяснить, — Зевс выдержал театральную паузу, пробежав глазами по всем саркофагам. — Нас было двенадцать. Ты, я и Аид — старшие, самые могущественные и руководящие всеми остальными. Потом Персефона, Гефест, Гестия, Гера и Афродита — скажем так, второй уровень. И наконец, Афина, Артемида, Аполлон, Арес и Дионис — самые юные и наивные.       Рассказчик замолчал, мысленно возвращаясь к истокам. Во времена, когда распределение ролей и обязанностей в семье было простым и чётким. Когда каждый знал своё место и следовал запланированному сценарию. Когда они на самом деле готовы были идти против всего мира, чтобы защитить друг друга.       — Первым отрёкся Гефест, — рассуждения продолжились. — Его разногласия с Герой и страсть к Афродите сыграли с ним злую шутку. Любовь он заполучил, но какой ценой? — Зевс ехидно стрельнул глазами в брата. — Фира не любила его и не желала иметь от него детей, при этом охотно заводя потомство со своими многочисленными любовниками. А потом и вовсе ушла к Аресу, чем толкнула Гефеста к порогу безумия. Тогда нам удалось его спасти, но отголоски тех событий так и не улеглись. Он нашёл своё место в мире людей и всё больше сторонится нас.       Посейдон внезапно понял, что история будет очень длинной. Каждый из них в тот или иной период времени оступался и делал что-то, чего семья не могла одобрить. Но конец у всех всё равно всегда был один — они все возвращались в Арденграус.       — Второй ушла Афина. Это ты и сам должен понимать. Тот случай с её подругой стал для сестры внушительным ударом. Заметь, я тебя в этом никогда не винил: девчонка была прекрасна. Но поставь себя на место Афины: перед ней стоял выбор: брат или дорогой сердцу человек. И она наказала последнего. Не хотела, сопротивлялась собственным принципам, но всё же сделала. Боюсь даже представить, что тогда творилось у неё в голове.       — Афина меня простила.       — Да. Но не забыла. В тот момент в ней потух огонь. Мы и наше общее дело перестали быть единственно важными. Сестра поняла, что если будет продолжать жить только интересами семьи, то потеряет саму себя. Поэтому Афина и отправилась в путешествие. Хотела узнать так много об этом мире, чтобы знания вытеснили собою все печальные воспоминания.       — Я могу ещё раз попросить прощения.       — Спустя столько лет? Она в лучшем случае посмеётся, — Зевс устало покачал головой. Слишком много они натворили, чтобы пытаться всё исправить. Слишком долго держали всё в себе, избегая разговоров. Теперь остаётся только пожинать плоды. — Деметра. Её оттолкнула от нас трепетная материнская любовь к простому смертному. Заметь, я голосовал за включение в круг тринадцатого участника, но оказался в меньшинстве.       — Мы поклялись ему, — напомнил Посейдон. — Кроносу. Что никогда никого не примем. Нарушив одну клятву, мы бы с тем же пренебрежением отнеслись и к другим.       — С Афродитой и Аресом и так всё понятно, — пропустил замечание мимо ушей рассказчик. — Были любовниками. Потом он нашёл себе новую пассию. В итоге всё закончилось катастрофой. Афродита не смогла справиться с ревностью, прикончила соперницу, а Арес даже отомстить не имел возможности, потому что мы ему запретили. Так он и остался жить в мире с женщиной, которую ненавидел всей душой.       — Они помирились.       — А у них был выбор? Нет, разумеется. Кто там дальше? А, точно. Аполлон. Стал первой жертвой манипуляций Артемиды. Полагаю, его переломным моментом стало убийство тех детей. К слову, я всё же считаю, что прежде брат творил вещи и похуже, но тот поступок сломил его окончательно. Особенно когда он понял, что действовал не по своей воле.       — Зачем ты говоришь всё это?       — Чтобы ты понимал: разногласия в наших рядах начались не вчера. Просто у одних не хватало сил, а у других — мотивации. Гера и Гестия обе не одобряли наши методы, но в общем-то их всё устраивало. Дионис и Артемида внутри себя бунтовали, но были слишком слабы.       — У Аида есть и то и другое.       — Снова ты про него, — скривился Зевс. — Признаю, я был неправ. То наказание было слишком жестоким. Но я не мог знать, во что он в итоге превратится.       — Не мог знать? — зло выплюнул Посейдон. — Я думал, ты знаешь обо всём.       — Ваша с ним история… Это не то, что я мог предсказать. Потому что я не видел в ней угрозы. Аид бежал к тебе за помощью и утешением и получал это. Ты принимал его чувства и наслаждался преданностью. И всё было хорошо, пока…       — Пока ты всё не разрушил.       — Ты заблуждаешься. Как минимум, это ты начал паниковать, когда понял, что Аид к тебе остывает. Ты был тем, кто просил меня принять меры.       Посейдон замолчал, прокручивая в голове всю историю. Правда дамокловым мечом нависла над его головой. И если свои чувства он готов был признать болезненными, то в давнюю искренность партнёра желал верить. Однако посеянные словами брата сомнения очень скоро взяли верх.       — Он никогда меня не любил, да?       Собственные слова взорвали ему голову. Посейдон давно это подозревал, но почему-то больно стало только тогда, когда он набрался смелости сказать это вслух.       — Нет, — бессердечно отозвался Зевс. — И дело не в тебе и не в нём. Любовь противоестественна всем богам. Ты выслушал истории каждого из них. И ни один не поставил чувства на первую ступень пьедестала. Так или иначе мы все понимали, что любовь — чувство непозволительное в наших реалиях.       — Но именно оно заставило их усомниться в твоих целях.       — И что? Никто не боролся за любовь по-настоящему. Каждый в той или иной степени руководствовался в первую очередь своими интересами. Своими чувствами. Это не любовь. Это желание утвердить собственную власть. Давай, признай уже, что готов убить Аида, лишь бы тот обратил на тебя внимание. Ты не смиришься, если он станет счастлив с кем-то другим. Не примешь его выбор и не будешь воспринимать его как самостоятельную, отдельную от тебя единицу. Вывод напрашивается сам собой: не только Аид не любил тебя. Ты тоже его не любил. Ты был влюблён в нельзя. В запрет, который сам же себе и установил.       — Сейчас всё иначе, — убеждённо выпалил Посейдон. — Я понимаю, что оглядываясь назад и приводя примеры из истории нашей семьи, ты подводишь меня к тому, что я снова должен поступить так же. Но я не готов. Прости, но если тебе нужен был союзник — ты сделал ставку не на того брата.       — Мне не нужен союзник, — возразил Зевс. — Как ты уже понял, это последний цикл. Все устали. Не только друг от друга и возложенных на наши плечи обязанностей. От самих себя.       — Я не очень хорошо тебя понял... Ты хочешь... Уйти? Просто взять и всё бросить? Не посоветовавшись с другими?       — Ты не советовался ни с кем, когда убивал каждого, кто приближался к Аиду. Афродита не спрашивала разрешения уничтожить любовницу Ареса. Гефест не считал нужным делиться своими планами. Трудность всегда заключалась в том, что нас слишком много. И как бы мне не хотелось это отрицать — мы все разные. Я наивно полагал, будто разделение обязанностей поможет нам систематизировать деятельность и всё само собой сможет работать как надо. Но нет. Я просто утратил контроль за всеми.       — И какой путь ты предлагаешь? Зачем позвал меня? Поставить перед фактом скорой неизбежной гибели? Как ты вообще планируешь это провернуть?       — Я позвал тебя, чтобы предложить сделку. Так или иначе я сделаю всё по-своему, но могу организовать тебе прощальный подарок. Считай это благодарностью за годы преданной службы.       Посейдон постепенно начал догадываться. Убить Обааса — не так-то просто. Можно даже сказать — невозможно. Лишить физического тела — пожалуйста, а вот с остальным возникают трудности. Раз Зевс говорит так спокойно и уверенно, значит, он нашёл способ. Сила, которая способна провернуть нечто подобное, в этой реальности только одна.       — Себастьян Вебер, — загробным голосом проговорил он. — Ты хочешь использовать Смерть. Но даже он не...       — Именно. Но не так, как ты думаешь. Что есть смерть? Остановка всех физиологических и биологических процессов в организме. Для нас это пустой звук. Кронос подарил нам возможность существовать вне времени и даже вне физических оболочек. Даже если мы не проведём ритуал и не переродимся, наши сознания останутся заперты в высших измерениях. Но кто сказал, что это так ужасно? Аид просуществовал там несколько жизней и вернулся. Да, его рассказы были наполнены ужасами, но что, если так случилось только потому, что он был там совсем один?       — Я... — Посейдон почувствовал, как волосы на руках встали дыбом. И дело было точно не в разгуливающем по комнате сквозняке. — Ты хочешь, чтобы мы пошли туда все вместе?       — Я что-то не ясно сказал? Наша семья себя исчерпала. Но это вовсе не значит, что я готов отказаться от божественного статуса. А какой бог способен жить без поклоняющегося ему общества?       — Себастьян... — вот теперь всё встало на свои места. — Ты хочешь забрать с собой всё человечество? Смерть никогда не имела столько силы. Даже когда население исчислялось несколькими тысячами человек. Как он сможет убить восемь миллиардов? Его расщепит на атомы.       — Разумеется, нам предстоит помочь ему. И не только нам. Другим всадникам тоже найдётся работа.       — Это безумие.       — Считаешь? Оглянись вокруг. Зайди на любой новостной канал. Люди несчастны. Они ноют, ноют и ноют. Проклинают свою судьбу, самих себя и бога и считают реальность чертовски несправедливой. Возможно, в чём-то они и правы. Здесь у меня нет ресурсов помочь им всем, но там, — Зевс выразительно поднял вверх указательный палец, — в высших измерениях всё будет иначе. Я сольюсь энергией с пространством и создам бесконечное количество иллюзий. Там меня ничто не сможет ограничивать. Больше не будет смертей, болезней, войн и голода. Каждый получит то, о чём мечтает.       — А как же... мы?       — Разумеется, я не смогу вечно поддерживать иллюзии в разумах тех, кто так или иначе связан с высшими измерениями. Жители Арденграуса и другие разбросанные по миру носители призрачного зрения мне в новой реальности не нужны. Они быстро поймут, что что-то не так, и начнут проситься обратно. Но я не настолько жесток, чтобы оставлять их в этом пустом измерении, так что они будут стёрты.       — Но ты так и не объяснил, как собираешься решить вопрос с Обаасами. Их ты стереть не сможешь, как и не впустить в свой утопичный мир.       — Я лишу их силы. Не сам, конечно. Мне понадобится помощь того, кто бесконтрольно поглощает энергию, но пока ещё сам об этом не знает.       — За Голодом присматривает Аид.       — Да, и он должен убить его сразу после разрыва печати. Но не сделает этого. Ты ему помешаешь. Всадникам пора снова встретиться и набрать всю свою мощь.       — В прошлый раз мы только чудом сумели их остановить после этого.       — А нам и не надо их останавливать. Конец этого мира неизбежен. Ноксилиата вернётся и получит назад своего возлюбленного. Её дети останутся тут и своими глазами увидят закат человечества. На этот раз Обаасам не победить. Они падут последней жертвой этой реальности.       — Но... ты сказал, что хочешь подарить мне прощальный подарок.       — Я подарю тебе Лонгаст, — Зевс развёл руками, словно демонстрируя собеседнику его будущие владения. — Здесь тебя даже апокалипсис не достанет. Ты и Аид станете смертными и закончите свои дни тут. Вместе. Одна человеческая жизнь, но зато рядом с тем, о ком ты так яростно мечтаешь. И ему некуда будет от тебя бежать. Ты останешься богом, но только для одного конкретного подданного.       Посейдону стало тяжело дышать, и он подёргал воротник рубашки, обвиняя его в этих трудностях. План Зевса с большой неохотой укладывался в голове. Брат хочет создать новый, идеальный мир, полный счастливых людей. Мёртвых людей. Даже не людей, а их сознаний. После разрыва пятой печати перенести восемь миллиардов в высшее измерение и запереть там навечно. При этом мосты за собой предводитель Обаасов собирался довольно круто сжечь. Земля останется пустой и холодной. Усеянной трупами. И ни один росток новой жизни не сможет прорасти. Ноксилиата обретёт покой и исчезнет, забрав с собой свои семена. Даже монстрам эта планета станет неинтересна.       А они с Аидом будут последними, кто сделает вдох в этом мире. У них будет время всё друг другу сказать и простить прегрешения прошлого.       — Так ты готов мне помочь? — заранее зная ответ, спросил Зевс. — У тебя есть время попрощаться с этой реальностью. Сейчас всадникам всего по двенадцать. Думаю, у нас в запасе около пяти лет.       — Иллюзия выбора — самая отвратительная из твоих иллюзий, — обречённо проговорил Посейдон. — Откажусь — ты всё равно это сделаешь, и я лишусь того единственного шанса провести годы наедине с Аидом. Конечно, я тебе помогу.       — Тогда начнём, — старший из двух братьев хлопнул в ладоши, закрепляя сделку.       — Нам надо отыскать Чойси. Без Чумы...       — Забудь о нём, — беззаботно отмахнулся Зевс. — Сам вернётся, когда придёт его время. Сосредоточься на первом пункте. Себастьян Вебер пока самое слабое звено в моём плане. Смерть всегда считалась сильнейшим всадником, но сейчас пацан растёт слишком мягкотелым.       — Это всё равно изменится, — возразил Посейдон. — Он же не сможет навсегда остаться Себастьяном. Сущность прорвётся, и характер человека перестанет иметь значение.       — Да. Но на этот раз на него возложено слишком много ответственности. Хочу, чтобы он ещё при жизни мечтал о конце света. Надеюсь, тебе не составит труда сломать одного маленького мальчика?       Посейдон сделал вид, что не обиделся. В конце концов, именно он стал тем, кого Зевс решил посвятить в свои планы, а значит, не на полном серьёзе сомневается в его силах. Впрочем, никого другого на своём месте он представить так и не смог.       Священная война вот-вот начнётся, и только они двое знают точное количество заинтересованных сторон.       Первая. Жители Арденграуса. Очень вряд ли они примут с радостью весть о том, что должны стать мучениками и исчезнуть, потому что для них нет места в новой реальности. А среди них есть сильные охотники. Наверняка они сумеют понять, что происходит, и попытаются это остановить. Хорошо бы оттянуть этот момент так надолго, насколько только получится. Чтобы реагировать было слишком поздно.       Вторая. Всадники. В целом, их миссия всегда была стремлением к хаосу, а теперь они должны получить полную свободу. Вот только подчинить себе их мощь и заставить всё сделать согласно плану — задача не из лёгких. Потеряв контроль над своими человеческими сознаниями, четвёрка превратится в угрозу.       Третья. Дионис и Артемида, у которых есть своё виденье будущего этого мира. Парочка решила устроить свой апокалипсис, но возродить жизнь в этой реальности и стать единственными её повелителями. Что ж, это было довольно предсказуемо. Обидно, что брат с сестрой решили лишить остальных родственников телесных оболочек и запереть навечно в высших измерениях, но тут ничего не поделать: семейные ценности давно утратили свой вес. Этим акулам всё ещё нужно постоянно двигаться, чтобы получать кислород. С чего они решили, будто смогут начать всё заново и исход будет лучше предыдущего? Не вышло с одним миром — давайте построим новый. Но они упускают то, что получат задачу с теми же исходными данными, ровно с таким же условием, и будут совершать один и тот же выбор. Посейдон одновременно и восхищался их безудержным стремлением вперёд, и раздражался, сознавая всю глупость таких порывов.       Четвёртая. Остальные Обаасы. Уж они-то точно так просто не сдадутся. Кто-нибудь наверняка узнает, что на минус седьмом этаже Лонгаста на этот раз пусто. Что они предпримут — предугадать уже сложнее. Зевс запланировал общий сбор, чтобы посмотреть на их настрой и уже на основании того диалога делать выводы.       И, наконец, пятая. Как ни парадоксально, эта сторона считается самой меньшей из проблем, хотя превосходит первые четыре численностью. Само человечество. Когда всё случится — начнётся паника. Люди не станут смиренно сидеть в своих домах и смотреть, как рушится их мир. Они побегут спасать себя и свои семьи. Будут до последнего цепляться за жизни, которые не могли терпеть. Даже интересно, как они будут существовать в реальности без преступлений, без глупых восстаний и жестокости к себе и окружающим. Без надежды на лучшее или худшее будущее.       Посейдон выдохнул и притормозил возле лестницы. Поток мыслей становился настолько мощным, что ему всё тяжелее удавалось его контролировать. С одной стороны, всё выглядело довольно оптимистично. Зевс станет богом, теперь уже настоящим. Тем, кто создаст новый мир и будет в буквальном смысле частью жизней всех его обитателей. Ноксилиата отомстит за годы изгнания и обретёт покой. Всадникам не в кого будет перерождаться и некуда возвращаться, так что они тоже исчезнут. Обаасы достаточно пожили, чтобы не жалеть об их гибели. Они смогут, наконец, отдохнуть от бесконечно повторяющихся циклов и снимут с плеч груз ответственности. Люди будут счастливы. Каждый получит то, о чём мечтает. Им больше не придётся думать о выживании и грустить из-за всяких мелочей. Они будут теми, кем хотели бы быть. Не знающими горя, болезней и разбитых сердец. Можно считать, что им уготован самый настоящий рай.       А он сам избавится от своей тошнотворной зависимости и умрёт счастливым человеком. Простым смертным. От этой мысли по телу побежали мурашки. Удивительно приятная фантазия.       С другой стороны при всём этом раскладе оставался единственный, кто не получит ничего. Даже возможности спокойно умереть вместе с остальными. Аид до последнего будет оставаться пленником рухнувшего мира и единственного выжившего в нём вместе с ним. Вот кто будет страдать долго и до последней своей минуты.       Посейдон выбрался на улицу и смахнул со лба капельки пота. Он и не заметил, что бежал весь обратный путь. Безумие ли - сожалеть о горестях одного человека, когда с другой стороны несколько миллиардов? Или Зевс всё же ошибается, и боги на самом деле умеют любить?

***

      Себастьян проснулся с криком. Сердце предпринимало отчаянные попытки пробить грудную клетку. Руфус испуганно рычал откуда-то сверху. Баст сел, ощущая прилипшую к телу пижаму. Холодный пот наверняка оставил отпечаток на простыне, но ему было всё равно. Взгляд заметался по комнате и остановился на фотографии старого дуба. Человек не сразу понял, что прекрасно видит, несмотря на глубокую ночь и наглухо задвинутые шторы. Стены светились. Призрачное белое сияние затопило собой всё вокруг. Пульс ускорился.       — Мне страшно, — прошептал Себастьян, поднимая голову. — Нет. Мне ничего не приснилось. Это просто страх. Я не знаю, откуда он взялся.       Руфус отлепился от потолка и плавно спикировал на кровать, устроившись в ногах своего хозяина. Рычать он не перестал.       — Я чувствую тьму, — признался Баст. — И она происходит не извне. Из самого меня, — свет потух, и пространство моментально потонуло во мраке. — Как странно. Я читал про грибы и другие светящиеся растения, но не помню, чтобы какие-то из них давали белый свет. И да, это меня тоже пугает, но не так сильно, как ощущение приближения чего-то кошмарного. Это сложно объяснить. Я как будто должен что-то сделать. Не позволить этому случиться, но я не понимаю... Это взрывает мой мозг.       Руфус вытянул шею и приблизил круглую голову почти вплотную к лицу собеседника. Баст машинально погладил сущность, не обращая внимания на покалывание в ладони.       — Я узнаю. Я обязательно всё пойму. Не могу не понять. Раньше я думал, что это как-то связано с тем, что мама хочет видеть меня девочкой. Словно именно это создавало иллюзию, будто я притворяюсь кем-то другим и боюсь на самом деле им стать. Но это не так. Я теряю своё я из-за чего-то другого. И это совершенно точно куда страшнее того, что однажды у меня начнёт расти грудь и отвалится пенис. Всё гораздо хуже.       Себастьян вытянулся, уставившись в потолок. Почувствовав очередное приближение страха, он перевернулся на живот, покрепче обняв подушку. Баст уже догадался, что больше не сможет уснуть.       Сердце билось всё сильнее, вопреки попыткам его усмирить. Оно качало кровь, стонало и стучало так громко, что Себастьян решил, что сейчас оглохнет.       Баст вдруг почувствовал себя ужасно старым и измотанным. Тяжёлым и раздутым, словно он утонул и выбрался на поверхность. Не человек. Дышащий гнойник со вздутыми синими венами, просвечивающими сквозь бледную кожу, и сочащимися мерзким соком язвами, испещряющими тело.       Он думал обо всём и ни о чём одновременно. С самого детства Себастьян понимал, что не такой, как другие. Часами наблюдал за людьми своего возраста и мог физически ощутить ледяные порывы ветра, вырывающиеся из пропасти, которая пролегла между ними. Баст не жаловался тогда и не собирался жаловаться впредь. Потому что как бы ни была сильна разобщённость его со сверстниками, он не мог честно заявить, что чувствует себя одиноким. Всё из-за того, что иногда ему казалось, будто он связан со всем миром разом. Порой даже стены ощущались горячими, как напряжённые мышцы, под которыми скрывались огромные органы, вены и артерии. Жизнь окружала его со всех сторон, и Себастьян чувствовал её даже там, где её быть, в общем-то, не могло.       И как ни парадоксально, единственным, в чём он не мог отыскать этого прекрасного биения жизни, был он сам. Стук собственного сердца слышался синтетическим и монотонным.       Раньше Баст всерьёз подозревал у себя депрессию с самоподдерживающимся механизмом. Мол, он чувствует подавленность, отстраняется от людей, становится ещё больше подавленным - и так по кругу, из которого самостоятельно уже не выбраться.       Сейчас Себастьян считал те размышления детскими и наивными. Нет у него депрессии.       Хотя со стороны и может показаться, будто он не хочет жить. Он пустил к себе в комнату незнакомое и, очевидно, опасное существо, отчётливо ощущая в нём жажду крови. А этой ночью не вскочил с постели, завидев потустороннюю люминесценцию, и не стал лихорадочно искать источник света. Даже бабушку не пошёл будить и звать на помощь.       Однако Себастьян уже догадался, чем вызвано такое вот пренебрежение собственной безопасностью. Он вдруг чётко и ясно осознал, что не умрёт. И в глубине души эта уверенность всегда с ним была. И он был бы рад списать это на возраст. Двенадцатилетние люди редко думают о старости и смерти, и им часто кажется, словно они будут жить вечно. Но это явно не его случай.       Это какое-то безумие.       Ещё недавно Баст терпел побои на заднем дворе новой школы и размышлял о том, могут ли одноклассники перейти черту. Получается, тогда он переживал не за себя, а всего лишь не хотел узнать правду о себе.       Себастьян резко сел и придирчиво осмотрел комнату. Глаза уже привыкли к темноте, и очертания предметов виделись довольно чётко. Он слишком быстро и глубоко погрузился внутрь самого себя. Это было опрометчиво, потому что теперь желание выяснить правду сделалось невыносимым.       — Будь тут, — попросил он Руфуса, поднимаясь с места. — Я скоро приду.       Пробравшись в кухню, Баст отыскал самый острый нож и, старательно вслушиваясь в звуки дома, бросился обратно на второй этаж. Урсула просыпалась рано, но даже для неё пока что была глубокая ночь. Внезапно кольнула мысль, что если он ошибается, то утром бабушку ждёт огромное потрясение. Но сегодня он решил позволить себе быть эгоистом. Убедиться в том, что он не сумасшедший и заглянуть в глаза собственной сущности. Чем или кем бы он ни был.       Закрыв за собой дверь в ванную комнату, Себастьян склонился над раковиной и пристально посмотрел в глаза своему отражению. Оно ответило молчанием и угрюмой решимостью. Глаза из-под мокрой от пота чёлки сияли лихорадочным блеском. Присмотревшись, Баст обнаружил тонкие белые линии, плавающие внутри голубой радужки. Слишком насыщенные и яркие, чтобы быть естественными. Подросток попробовал проморгаться, но ничего не поменялось. Тогда он просто пожал плечами, закатал рукав пижамной кофты до локтя и поднёс кончик лезвия к запястью.       Он не знал, как делать правильно, но понимал, что будет больно. Когда метал лишь слегка оцарапал тонкую кожу, Себастьян закусил губу. Кричать нельзя, иначе разбудит не только фрау Вебер, но и всю округу. Смотреть не хотелось, но он не мог оторвать взгляд. Первый порез вышел настолько неловким, что из него просочилась лишь тонкая полоска крови. Баст нахмурился и приказал себе не быть таким трусом. Собравшись с духом, он резко взмахнул рукой. Наверное, в тот момент он мог поэтапно описать процесс. Как лезвие глубже скользнуло под кожу, как разорвались все её слои и как лопнул, наконец, сосуд, до которого он так отчаянно пытался добраться. Кровь стала тёмной и текла так медленно, словно не хотела покидать организм. Себастьян как завороженный уставился на рану, держа руку высоко над раковиной. Терпимо, но всё ещё недостаточно. Он занёс оружие снова.       Внезапно Баст подумал над тем, что не удосужился подготовить средства для оказания первой помощи и помимо полотенец под рукой ничего нет. Голова закружилась. Боль тягучей волной концентрировалась в местах порезов и пульсацией разносилась по всему остальному телу.       Себастьян готовился к тому, что потеряет сознание. Обильная кровопотеря, насколько он помнил, становится причиной геморрагического шока — состояния, при котором довольно трудно устоять на ногах. Но его сознание не торопилось уходить во тьму.       На дне раковины скопилась целая лужа. Баст отслеживал движение каждой капли крови, как учёный, наблюдающий за жизнедеятельностью микроорганизмов. На контрасте с бледной кожей её цвет казался ещё темнее. Постепенно Себастьян начал догадываться, что выйдет из ванной не тем человеком, которым в неё вошёл. Он медленно поднял голову и снова встретился взглядом с самим собой из зеркала. Они синхронно печально улыбнулись. Баст считал секунды. Кровотечение останавливалось.       Когда-то он считал себя роботом. Собранным, заключавшим в себе множество заложенных функций, но всё же — роботом. Потом решил, что просто ещё не сформировался, как личность, и бродит в лабиринте собственного разума в отчаянной попытке найти себя. Однако теперь оба этих утверждения казались ошибочными.       Себастьян открыл кран и промыл руку холодной водой. Она сделалась грязной, но очень быстро остатки крови смыло в раковину. А от того, что несколько минут назад он порезал себе вены, остались только воспоминания. Белоснежная кожа не сохранила на себе ни единого шрама.       Он не человек.       Вывод не показался сильно пугающим, потому что Себастьян был к этому готов. Однако потянувшиеся за ним вопросы заставили сердце болезненно сжаться. Означает ли это, что в отличие от других людей, в нём нет и никогда не будет свободы воли? Что, если однажды засевшее внутри него нечто вырвется на свободу и первичные инстинкты возьмут верх над разумом? Он перестанет быть Себастьяном и даже Селины в нём уже не останется. И что тогда?       Басту стало смешно от иронии судьбы. Он любил и ценил жизнь во всех её проявлениях, но пришёл в этот мир, убив собственную сестру. Пусть неосознанно, но он занял её место. А попытки отыскать и сохранить самого себя подводят к тому, что он перестаёт себя узнавать. Уже не только внешне.       — Мне нужна помощь, — жалобно попросил Себастьян у своего отражения. — Я сам с этим не справлюсь.       Его точная копия осталась безучастной к мольбам. Молча таращилась на него с болезненным выражением лица.       — Я понял, — устало отозвался Баст. — Никто не сможет прийти и сказать мне, кто я такой. Конечно, как это возможно, если я сам не знаю? Но ты прав: я могу понять, кем я хочу быть.       Он задумался, пристально разглядывая самого себя. Длинные светлые волосы спутались, под глазами пролегли синие тени. Часть крови всё же попала на белоснежную кофту, и на ней остались некрасивые грязные разводы. Себастьян улыбнулся. Ответ с самого начала лежал на поверхности.       — Я хочу быть Себастьяном. Просто Бастом. И чтобы ничто в мире не могло этого изменить. Пусть я буду носить женские вещи, а окружающие станут видеть во мне кого-то другого. Мои мысли всегда должны оставаться только моими. Я никому не желаю зла, и если то, что сидит во мне, с этим несогласно — я готов найти способ с этим бороться.       Кивнув самому себе, он оглядел пространство на предмет возможных улик, схватил нож и выскочил за дверь. Едва он только успел помыть оружие и бросить его в шкафчик, в конце коридора на первом этаже послышались шаги. Себастьян преодолел скоростной барьер, буквально взлетев по лестнице и нырнув обратно под одеяло. Руфус недовольно рыкнул. Ну конечно, ему обещали скоро вернуться, а хозяин провёл в ванной, кажется, почти целую вечность.       — Прости, — виновато выговорил Баст. — Пока я спал, меня ранила темнота. Мне нужно было понять её причины. Не злись на меня, — с головой накрывшись одеялом, человек устало прикрыл веки. — Эй, Руфус. Можно попросить тебя об одолжении?       Сущность взлетела на потолок и уже оттуда ответила гулким осуждающим звуком. Пропадал чёрт-те где, ещё и просит о чём-то. Однако вскоре создание сменило гнев на милость, собрав в кучу жёлтые глаза.       — Ты должен помочь мне, — едва слышно сказал Себастьян. — Помочь мне не сойти с ума. Но если это всё же произойдёт — убей меня. Позволь мне умереть человеком.       Ответ друга заставил волосы на руках и ногах встать дыбом. Баст тихонько всхлипнул. Хотелось верить, что он просто неправильно перевёл, и значение фразы на самом деле было совсем другим, однако Руфус понял его сомнения и прорычал уже отчётливее:       Смерть нельзя убить.       Так и не сумев снова заснуть, Себастьян пообещал себе разобраться с этим. И найти способ.