Чёртов чёрт

Люцифер давно заметил, что у Аластора очень мягкие ладони. Ими он касается редко, но метко. Именно тогда, когда нужно, чтобы подбодрить и выбесить ещё больше; туда, куда комфортнее и противнее всего. И действует ими он также умело. То хватает с силой так, что видны синяки, то проводит ими так нежно, что кажется, будто он никогда тебя не обидит и станет тебе верным другом. И Самаэлю он действительно стал. Очень лживым и отвратительным, таким, что убить хочется, но говорит и делает он такие сладкие вещи, что не отпустишь его просто так: больно с ним хорошо, даже если надуманно, даже если понимаешь, что тобой в открытую пользуются. Да он и не скрывает особо, когда ты наивно к нему тянешься — шутит иногда, после отмахиваясь, что это было слишком, извиняется, прикрывая глаза и отпивая порцию кофе. У Люцифера тогда глаз дёргаться начинает, а вино в руке так и хочется на него вылить, чтобы и на волосы, и в глаза, и на драгоценный костюм попало, чтоб взбесился, да честно в горло вцепился, в лицо без своей ебаной улыбки прорычал, что Самаэля он презирает, что тот его достал и хочется ему его так же, как и своих бывших жертв, распотрошить. У Люцифера руки трясутся от одной мысли о том, что олень не притворяется, говорит со всей поганью, что в нём есть и была, с ненавистью, печалью и болью. И выглядят его терзания так реально и так прелестно, что Самаэль аж до полудня остывает на месте, всё в бокал пялится и думает, думает и думает. О том, как Аластор однажды ведь придёт к нему весь обляпаный, в крови и раненный, скорее всего, самим собой, без навязанной ухмылочки и с опущенными от усталости ушами. Припрётся и нагло сделает вид, словно они близки и знают друг о друге всё, вплоть до их правды. А Люцифер тогда на него слезливо пялиться наверняка будет, желваками на лице поигрывать, дабы желание головой — прямо об стену, чтоб челюсть — куда-то на улицу, руку — в четыре погибели, ноги — от тела, а губы — к его собственным, исчезло. А оно, зараза, не пропадёт, только усилится, когда он войдёт в гостиную, снимет свой чёртов пиджак, оставит — его вообще с ним не будет, Самаэль уверен — микрофон у комода и подойдёт поближе. Глянет удивительно побито, склонится прямо над безраличным Люцифером, что всё же пытается, и прильнёт к нему всем телом, прижиматься крепко-крепко начнёт, ещё и похнычет пару раз в плечо, потому что врать больше не может, отдаться хочет полностью, чтобы уже хоть кто-то был. Самаэль тогда сглотнёт туго, руки на чужую трясущуюся спину положит, водить неспешно по лопаткам и плечам начнёт, утешая, пока пальцы вверх тянутся будут, к такой ненавистно-тонкой грешной шее, сдавит сначала ключицу и постепенно вперёд — к скулам, душить и душить, до стонов и кряхтения, чтоб красные фаланги за Люцифера даже сейчас как за спасательных круг держались, ведь у Аластора выбора нет: Самаэль единственный и неповторимый терпила, который от сладости чужой слабости бошку потерял, хоть и сдавливает шею почти до скрипа, но убивать не собирается: олень этот очень симпатичный, и вот так притворяться уже как зависимость стала, и избавляться от неё король Ада не собирается. У Самаэля мягкий голос. Аластор заметил это ещё при первой их встрече. Мелодия, которую он издаёт каждый раз, когда открывает рот, звонкая и тягучая, такая, какую слушать приятно и блевотно, когда она везде и сразу, чтоб поднагадить и выбесить. И Люцифер пользуется этим отлично. Растягивает гласные приторно-приторно, аж блевать тянет, уголки губ слегка приподнимает и выглядит это в купе с его белым лицом действительно по райски, не хватает только белого пейзажа позади и более комфортной обстановки. К сожалению, грешники Рай не жалуют. К счастью его обитателей, не настолько, чтобы устраивать войну. Аластор же мог оказаться в Раю только при условии того, что он уже не будет Аластором, а каким-нибудь Джоном, живущим с любящими родители и без всего того, что он вытворит после, а это "после" ему весьма нужно. Да и что лучше: тупо сидеть на облаке и подпевать песенки про любовь, или вырывать позвоночник очередной твари, попутно помогая добренькой дочери самого короля Ада? Аластор выбрал бы и выбирал бы всегда второе. Это интересно, завораживающе и возбуждающе, особенно когда ты всё же завязываешь какие-никакие дружеские отношения с Люцифером. Ещё лучше, если он от них и отказаться не в силе. Делаешь всё, что душа пожелает, а он бесится и одновременно любуется. Эмоции падшего ангела неотразимы. Аластор, когда видит новые неизведанные линии на бледном лице, усаживается поудобнее и говорит непренуждённо какую-то чушь, пока Самаэль все кривится и кривится. Олень любит его эмоции, любит его выводить и видеть то, что не видят другие. Но сейчас, чтобы любить, нужно брать и любовь чужую, даже если она ужасно притворная, прилипучая и ласковая, стоит у тебя за спиной и в плечо утыкается, руками по голове водит, лёгкими движениями волосы гладит, пытаясь до всех прядей дотянутся. И Аластору тошно становится от понимания, что ему нравится, как пальцы — по бритому затылку, дрожащим ушам и свисающим бокам, ластятся и ластятся, что аж невольно притянутся хочется, но это не в его стиле, не в стиле Аластора, да и отношений его и Люцифера тоже. Он впринципе не понимает, почему Самаэль сидит на спинке дивана и пялится на него весь день неугомонно, какого чёрта щёки его время от времени алеют, а брови всё злее и злее опускаются, да губу прокусывает почти до золотисой крови. Аластору нравится злой, неугомонный и мелкий писклявый Люцифер, чуть ли не в открытую говорящий ему, что он для него букашка под ногами и ничего не стоит убить его; оленю нравится понимание того, что это — правда, без сарказма и преувеличения, сделай он что-нибудь эдакое, и его, — Аластор готов выть в предвкушении от этой мысли, — всего ободранного, свирепого и вонючего повесят посреди улицы в полусознании, чтоб стыдно было до дрожи в сломанных коленях. Аластор трепещит от того, что король Ада даёт издеваться над ним, сердится прямо в ненавистную рожу и ничего не может сделать: лживые отношения между ними слишком хороши, да настолько, что уже стали превращаться в настоящие и явно больше дружественных. И Аластор губы посильнее смыкает, уголки недовольнее пытается сделать, но Самаэль водит пальцы по концам и основанию ушей так приятно, что стонать хочется на весь отель. Аластор за это ненавидит Люцифера, но пальцы его он любит до сумасшествия.