Чёртов чёрт

Люцифер долго пытался найти виноватого. Сначала думал на себя, обидел чем, извиниться надо. Когда Лилит на его "прости, пожалуйста" лишь вопросительно изогнула бровь, Самаэль отнекался — ошибся, не то подумал, я пойду, пожалуй. Следом попытался расспросить Чарли, может чего мама рассказала? Рассказала, да. Что в отношения мамы и папы лезть не стоит: маленькая ещё, а Шарлотта девочка послушная, негоже ей Лилит не слушаться. Люцифер про себя сматерился тогда, погладил дочурку по голове и вышел из детской. По пути ему в голову как-то само самой пришло — Чар-Чар родилась очень не вовремя. Через пару мгновений ещё одно — так думать плохо, — и — Лилит наверняка рассуждает о ней также. На душе от этого стало по-противному легче до того момента, пока Лилит не появилась на горизонте с явно хорошими намерениями, которые сразу же прервал Люцифер. Сердце кольнуло: теория была хорошей, даже слишком, чтобы быть правдой. Следующая гениальная мысль пришла через неделю — Лилит виновата сама. Она пришла в его жизнь и перевернула всё верх дном, заставила чувствовать себя так хорошо, как никогда и ни с кем он больше не почувствовал бы, а после развернулась и ушла — к общей деточке, общему бизнесу и в общую квартиру, собрала вещи и поплыла по течению жизни даже лучше, чем во времена с Самаэлем. Люциферу было сложно не отпустить, а просто принять. В Раю говорили — любовь это навсегда, на Земле говорили — любовь это надолго, в Аду говорят — любовь это финал, финал всему нажитому, всем чувствам и мыслям, любовь это легко, особенно мимолётная, чтобы быть сильным любить нельзя, иначе уже не оторвёшься, только если от тебя не оторвут вместе с половинкой себя. Самаэль был против таких слов и совершенно не поддерживал тех, кто так говорит. Он считал себя примером чистейшей, вечной любви, которая просуществует до их смерти, пока они окончательно не упадут в землю. Лилит так не думала. Люцифер не верит в любовь. Описание этого чувства слишком светлое, долгое и нежное, чтобы оно могло быть. Время ему нравится намного больше. Время лечит, время помогает и время всё забудет. Только времени не подвласны всё живое и неживое в этом мире, даже их вечная "любовь" с Лилит разбилась под её тяжестью. Время всё разрушило, время же всё и исправит. — Ваше Величество, не врите самому себе, Вы любите до сих пор, как и Лилит и Чарли, и даже я. Нельзя не любить, можно только неправильно её интерпретировать. Люцифер вздохнул. То ли от досады, то ли от злости — разбираться он не стал, не до этого сейчас. — Я говорил вслух? — Ну что же Вы так! Конечно нет! Просто все мысли на Вашем прекрасном лице написаны, Ваше Величество. Аластор тихо, приглушаясь в разы более громкими помехами, посмеивается. Самаэлю стоило придушить его ещё прошлой ночью, но понимание того, что чёртов олень спит максимально мало, очень хорошо давало остыть. — Я слышал, Серафимы не испытывают боли. Неудивительно, что Вы так боитесь её душевного проявления — ещё не привыкли. Это и есть Ваша слабость. Нельзя принимать всё так близко к сердцу, друг мой. Люцифер поднял глаза с пола. Напротив него сидел Радио-Демон. Без пиджака, без микрофона, даже улыбочку почти не корчит, вот ещё чуть-чуть и вообще пропадёт. Самаэль не верит в честную сущность Аластора, как и в любовь. Больно большое эго, больно важные принципы. Разрушать их — себя не уважать, даже если придумал правила ты сам. — Хотите поговорить? От самокопания легче Вам не станет, а верный собеседник поможет осмыслить то, чего Вы не понимаете. — Странно разговаривать с тем, кто не понимает обычной жизни. — выплёвывает Люцифер гадко, смотря исподлобья, так, чтобы красные глаза привлекали всё внимание — не надо его раздражать, не надо ему мешать, вообще ничего ему не надо. — Странно разговаривать с тем, кто не понимает принципы такого простого чувства, как любовь. Быть ею раненым — огромное опущение. — Аластор голову на спинку откидывает, ногу на ногу кладёт, да и садится более расслаблено. Люцифер не знает, как на позу реагировать. Аластор человек очень загадочный, в каждое своё движение он хоть что-нибудь, да привносит, говорит мнимо со всеми, если не поймут — дряни необразованные, если же наоборот, то можно и по-человечески поговорить. Самаэль относил себя ко вторым типам, Аластор, он уверен, тоже. — Не думайте про какую-либо символическую чушь, Ваше Величество, сейчас я просто даю Вам понять, что не собираюсь на Вас нападать и защищаться сам — я пришёл с миром. Люцифер от такого мягкого тона в себя на секунду уходит, на подкорке сознания как-то вертится, что быть не может, чтобы Аластор был таким, но вот он собственной персоной, сидит будто у себя дома, не причёсанный, кстати, не умытый и, поэтому без нужных вещей, сонный. Удивительно, но выспавшийся. И сразу же к Самаэлю, чтобы поговорить — успокоить, — дать разобраться в себе. У Люцифера не верящий комок где-то в горле застревает — нельзя с ним говорить, не надо, он только хуже сделает, даже в разы больнее Лилит. — Я тебя так веселю? — Вы меня так огорчаете. Самаэль фыркает — ну а как по-другому? — Ты просто пришёл поиздеваться. Радио-Демон после такого заявления через зубы выдыхает, Люцифер думает — наверняка выбесил, и на губы чужие смотрит. Аластор ими играется, изгибает то так, то эдак, вздыхает, смирившись — Самаэль от такого даже выпрямляется. — Вы очень предсказуемы. Люцифер от помех в себя приходит и взгляд на чужие глаза переводит. — А вот ты нет. Чего улыбаться перестал? — Вы ведь хотели по душам, чтоб мне довериться могли, а то нечестно получается — Вы тут всё разбитые сидите, а я так, только проснувшийся припёрся, этим не воспользуешься. — Аластор руку вперёд протягивает. — Вы, конечно, веру уже лет семь назад потеряли, но если хотите её вернуть без всей этой размазни, то я — наилучший вариант, согласитесь? Самаэль на чёрную ладонь глядит недоверчиво; хмурится, в лицо смотрит — олень даже ехидного выражения лица не строит — обратно на пальцы. — Если Вы не любите, то почему кольцо ещё на Вас? Люцифер голову наклоняет, вниз смотрит. Кольцо золотом поблёскивает, а с внутренней стороны так и давит "люблю Лилит". Он не знает, зачем попросил добавить туда эту чёртову фразу, зачем вообще купил бесполезные по итогу кольца и обменялся ими с Лилит. Сейчас они их носят только ради приличия и то, даже не на безымянных пальцах, а на мизинцах. Их союз, даже разрушенный, ещё важен, сказала она когда-то. — Я хотел его снять. — И не сняли. — Он на мизинце. — багровые радужки виновато куда только можно пялятся, но не Аластора. Самаэлю стыдно. Он понимает, к чему клонит грешник. — А вот Лилит давно своё кольцо Чарли отдала. Сейчас совсем другое носит, на старое не похоже, но Вы ведь не заметили? — Радио-Демон вперёд наклоняется, рукой за белоснежные щёки цепляется, чтобы голову не поворачивал и взгляд не отводил, а Люцифер еле держится, чтобы не вырваться и не уйти — он так не может, слишком резко, голова раскалывается, Господи он просто хочет домой. — Нет, не заметил. — Самаэль яросто вдыхает, как только пальцы сжимать перестают. Будто держали его за горло, а не за скулы, но ощущение всё равно странное, да и ситуация вполне тоже. — А зачем? Намного же лучше жить в идеальном мирке, где у Лилит остались хоть какие-то чувства. — У Аластора брови вверх поднимаются, когда у Люцифера глаз дёргаться начинает. — Разве не так? Вы прожили множество тысячелетий вместе, основали Ад, контролируете его, попытаетесь хоть немного, но преть против Рая, чтобы что? Чтобы всё это сгинуло в небытие? У вас всё общее, вы везде и всюду, забыть друг друга вы не сможете, как бы не пытались. Вот только у Лилит мозгов в разы больше, она в работе всегда, ну или с дочкой, потому что нахрен её любовь к Вам ей не сдалась, она в другой форме на Чарли перекинулась, потому что с ней не скучно, с ней всё по-новому, без однотипных бесконечных будней, в которой только утки, да тупая светлая башка. Аластор глотает. Люцифер подскакивает, заслушавись. — Вы не любовь отпустите, Вы Лилит отпустите, смиритесь, что и Вам любовь в другой форме нужна, на другом человеке, совершенно другом. Самаэль губы прикусывает, брови к переносице сводит. Понять сложно, принять сложно, но Аластор, ебучий чёртов серийник-каннибал, прав. Прав противоположный Люциферу демон, чёрт возьми. — Ваше Величество. Самаэль сразу на него, в глаза слишком серьёзные, не обрамлённые прежней улыбкой, и на всю ту же руку. В груди сердце бьётся судорожно, думать больно, но надо что-то сделать, хоть что-нибудь. Потому что уже семь лет прошло и продолжаться так больше не может, потому что Люцифера разрыдаться прямо на коленях Аластора тянет. Ненормально это. Решать надо, срочно. — Да? — Дайте руку. У Люцифера желваки трясутся, а пальцы дрожат. Король думает, как отвратительно он выглядит, носом шмыгает и слёзно на Аластора пялится. Еле как глотает. Дышит сложно, будто воздух почти не идёт, но ладонь он поднимает, тянет безумно медленно, сомневается, а Аластор ведь ждёт, не торопит и не смотрит жалостливым взглядом, только моргает заторможенно. Когда люциферовская ледяная рука до горячей аласторовской доходит, демон сжимает её нежно, как никто другой, не как Лилит, с безумной любовью, не как Чарли, радостно, а просто нежно, желая приласкать, но без любви, ебучей любви неспешно гладит костяшки, по фалангам проходится, но потом обратно к ладони, а следом всё повторяется. Аластор не обращает внимания, когда Люцифера прорывает и слёзы рекой к шее текут, он только гладит и гладит, пока Самаэль вдохнуть пытается, он смотрит только на бледную руку, что потихоньку согреваться начала. Когда Люцифера скорёжило в три погибели, потому что больно ужасно, как быть не должно, Аластор вторую руку подключает, медленно, ужасно медленно кольцо снимает, будто оно к коже приросло и если сделать одно резкое движение, оно и плоть вместе с собой сдерёт. И Самаэль сквозь слёзы видит, как железка летит в мусорку, а Аластор не смотрит на неё, он на Люцифера теперь смотрит, его руку в своих двоих сжал и греет, холодно потому что — на душе и снаружи. Самаэль резко вниз опускается, головой качает, сипло что-то прохряхтеть пытается, но Аластор первый его в лоб горячий целует, как мать сына, и говорит тихо-тихо, чтоб уши не резало: — Это нормально, вот так должно быть и никак по-другому.