Сердечко на конверте

      Я думал, что, наконец-то, успокоюсь, когда признаюсь в своей любви моему Сенпаю и мы начнем встречаться. Но моя ревность только усугубилась. Я снова возвращался к тому. С чего начинал.       Я понял, почему я так затянул с избавлением от Мураты. Я терялся, потому что впервые столкнулся не с соперницей, а с соперником, хотя моя мать только и твердила о том, каким хитрым и жестоким я сделаюсь, когда влюблюсь в девушку. Во многом она оказалась права, конечно, но так уж получилось, что почти всеми моими соперницами были девушки. Влюбленные в моего Сенпая.       Почти всеми.       Я наблюдал за Муратой и тешил себя мыслями: «О, да он сейчас найдет себе других друзей и отлипнет», потом, когда Мурата не отлипал, я успокаивал себя: «О, да мой Таро не особо ему нравится», потом, когда я заметил, как он пытается впечатлить его, и понравиться ему, и помогает ему со всем, с чем не успел пока помочь я, и зовет его гулять, и списывается с ним онлайн, и иногда покупает ему газировку, и рассказывает многое о книгах, которые я еще не успел прочитать, и они вместе обсуждают их, а я не могу и слова вставить, потому что не разбираюсь в этом… У меня больше не оставалось ни одной мысли, которая могла меня утешить. Которая могла заставить меня медлить.       К тому же, я уже встречался с моим Сенпаем… Я был на виду, я проводил с ним много времени каждый день, я общался со всеми его друзьями и знакомыми, и они видели, как он для меня дорог, они чувствовали, что я все ради него сделаю. Мы начали встречаться, и я вышел из тени, из которой раньше наблюдал за моим Таро. Теперь… Я рисковал навлечь на себя подозрения.       Но сейчас я подготовился досконально. Я больше не буду тянуть. — …Нет, покажи мне, что готов ты сделать: рыдать? Терзаться? Биться? Голодать?       Я слышал его голос, я слышал, как он отыгрывает свои реплики эмоционально и распалённо. Эмоции… Я и понимал, и не понимал актеров. — …Напиться уксусу? Съесть крокодила? Я тоже! Ты пришел сюда, чтоб хныкать? Чтоб мне назло в могилу соскочить?       До появления моего Таро я не испытывал ничего в моей жизни — даже если случалось что-то очень хорошее или очень плохое. Я не понимал, как работает язык мимики, о котором пишут в книгах по психологии — как можно понять что-то по одному лишь лицу человека… Если на нем ничего не отражается? — …Заройся с нею заживо — я тоже. Ты пел про горы; пусть на нас навалят мильоны десятин, чтоб эта глыба спалила темя в знойной зоне, Оссу сравнив с прыщом!       В то же время с актерами я был на одной волне, мне приходилось много притворяться, отыгрывать разные роли и эмоции, чтобы у окружающих складывалось нужное впечатление, выгодное для меня в определенных ситуациях. Но я отыгрывал то, чего никогда не понимал до конца. Да, я мог быть убедительным актером, но… Любовь моего Сенпая показывала мне, учила меня тому, что испытывать эмоции по-настоящему не так уж и сложно. Надеюсь, совсем скоро мой Таро полностью исцелит меня.       Но он не сделает этого, если его внимание похитит кто-то другой. Если его любовь будет направлена на кого-то, кроме меня. — …Нет, если хочешь хвастать, я хвастаю не хуже! …Тьфу, это не то. Что ж такое-то… — его голос, переключившийся с этого напыщенно-театрального на обычный, был совсем рядом.       Я поднялся на крышу и неподвижно стоял. Я следил и выслеживал. Когда я убедился, что поблизости никого не будет какое-то время, я понял — пора приступать. Как рискованно. Но я не дал себе другого варианта. Ты не дал мне другого варианта, Мурата. Вдохнув побольше воздуха, нацепив на себя одну из самых лучших моих масок, я вышел из-за угла. — О, Аято! — Мурата оторвался от текста и усмехнулся: — Или, как я должен сказать — о, Лаэрт!       Называй как хочешь. Я не запоминаю. Последних слов. — Ты уже все повторил?       Да, повторил. Я отработал. Каждое из движений. Которое лишит тебя жизни. — Везунчик! А я все никак не могу добиться в этом отрывке идеальной интонации.       Прекрати делать вид. Будто ты хочешь. Добиться чего-то еще. Помимо сердца. Моего Сенпая. — А это ведь такой важный момент!       Не поверишь. Насколько. Этот момент. Важный. — Тебе нравится парень. Да? — спросил его я. Плевать мне на его репетицию. И на всю эту жалкую постановку.       Мурата изогнул брови и пристально уставился на меня. Мои руки чесались от нетерпения. Я чувствовал себя так, будто погрузил их в муравейник по плечи. — Чего? К чему ты это вообще? — он глядел на меня, как на идиота. Не притворяйся. Будто не понимаешь. К чему я клоню. — Таро Ямада. Ты влюбился в него. Да? — я снова глубоко вдохнул и медленно выдохнул.       Это имя столько для меня значило, я не мог позволить кому-то лишить меня моего Сенпая, я знал его дольше Мураты, я столько сделал, через столько прошел, чтобы сделать его своим, я столько для нас спланировал — дом, свадьбу, детей, любовь до гроба… Никто не смеет вмешиваться в мои планы, иначе я буду отрезать от него по кусочку, пока он не умрет от болевого шока или потери крови. Мне приходилось железно удерживать себя на месте, чтобы не закончить этот разговор раньше времени. Я не мог. Вынести и мысли. О том. Что он влюбился. В моего Сенпая. Я так хотел. Порвать Мурату. На части. — Что??? — Мурата умело изобразил, как он подавился воздухом от непонимания и возмущения. — Аято, если это шутка… То очень тупая.       Прекрати. Почему все вы. Воспринимаете мои чувства. За шутку? — Таро мой друг, не больше, — он нахмурился.       Перестань. Я видел. Как ты пялишься. На Таро. На моего Таро. — С чего ты вообще взял, что я по парням? — он даже не покраснел.       Хватит. Притворяться. Ангел из драм-кружка. Я знаю. Ты хорошо это умеешь.       Еще лучше ты умеешь. Воровать. То. Что. Принадлежит. Мне. Мои руки знобило от нетерпения. Их бросало то в жар, то в холод. Моя голова превратилась в осиное гнездо. Мои мысли ворочались в нем и жужжали. Жужжали. Жужжали. — Ты лжешь. Я вижу тебя. Насквозь, — процедил сквозь зубы я. Я больше не мог контролировать свой голос. Он становился низким и угрожающим. Похожим на гул в моей голове. — Вот привязался, — Мурата зазвучал несколько раздраженно, я слышал его сквозь жужжание. — Я не из «этих», понятно тебе?       Из каких? Из тех. Кто появляется. И сразу забирает. Все, что пожелает? Тебе следовало. Спросить меня. Не-е-ет… Тебе следовало. Украсть себе. Кого-то вне моей собственности. Этот человек мой. А со всеми ворами. Я долго не церемонюсь. — О-о-о, я, кажется, понял. Это ты из «этих», — он шире открыл глаза, будто его осенило.       Из каких? Из тех, кто просто хочет. Чтобы его и его любовь. Оставили в покое? Не похоже, что ты понимаешь. Из каких я. Раз ты еще. Не отвязался. Не похоже, что ты понимаешь. Из каких я. Раз ты еще. Не боишься. — Это твое письмо с сердечком Таро носит с собой, да? Когда я спросил про него, я видел ваши лица… На них все было написано, — произнес Мурата и развел руками, будто ему до этого не было дела. Я скрежетал зубами, глядя на него. — Если ты. Так давно все узнал… — мои мысли. Больше не оставались мыслями. Они полились. Из моего рта. — Почему. Не отстал от него? — А почему должен был? — нагло выдал он, и я сжал зубы так, что они чуть ли не пошли трещинами. — С Таро интересно общаться. Если человек хороший, я рад дружить с таким, — конечно, мой Таро хороший. Но он только мой. Ты должен был отстать. Мурата вздохнул и махнул рукой: — Что до вашей тайны… Мне без разницы, кто там с кем встречается. — Вот как? Тебе без разницы? — я не мог поверить моим ушам.       Даже зная обо всем, даже зная, что этот человек занят мной, что он принадлежит мне, Мурата продолжает навязываться, разговаривать с моим Сенпаем, когда это должен делать только я, дарить ему подарки, когда это должен делать только я, гулять с ним, когда это должен делать только я, проводить с ним то время, которое он должен проводить со мной одним.       Мои ноги сами шагнули к нему, и он попятился. — Мне кажется, ты не так меня понял… — Мурата осторожно поправил себя, будто чувствовал. Что двусмысленные фразочки. Загонят его в могилу. Еще быстрее.       Но я все понял. Понял правильно. Ты только. Подтвердил. Мои мысли. Не для того я старался читать каждую из книг, которые читал мой любимый Сенпай. Чтоб он обсуждал их. С таким мусором. Как ты. — Ты очень странно себя ведешь. Почему ты держишь руки за спиной? — он попятился еще, упершись ногами в скамейку. В свою любимую скамейку. Где я столько раз. Мог удавить его. И наконец-то. Я это сделаю. — Тебе без разницы? Мне тоже, — я резко перебил его. Если я перестал узнавать собственный голос, не знаю даже, что подумал Мурата. Но я хочу. Чтобы он боялся. Хочу. Чтобы он понял. Понял все. Понял и умолял простить его. За такую ошибку. — Мне без разницы. Сколько ударов ты почувствуешь. Пока будешь в сознании.       Мои руки сжимали биту. Сквозь перчатки я чувствовал, как согрел рукоять ладонями. Прямо сейчас. Я должен согревать ими. Моего Сенпая. А не тратить время на вора. Именно поэтому. Со всеми ворами. У меня разговор короткий. Мои руки запотели под перчатками. Они затряслись от нетерпения. Я замахнулся.       Он собрался удрать. Слишком поздно. Ты понимаешь намеки слишком поздно. Я ударил его в спину, и он упал. Таким злым и одновременно удовлетворенным я давно себя не чувствовал, я упивался риском, который я на себя взял. Я чувствовал, с какой легкостью мой удар пригвоздил его к полу, я чувствовал невероятное удовольствие от того результата, которого я достиг, выкладываясь в спортзале не на сто, а на двести процентов. Я так готовился к этой встрече, ангел, я так переоценил тебя, вор.       Он суетливо перевернулся и попытался отползти от меня, но я больше не бью куда попало. Я целился в позвоночник неспроста. Боль и ужас отразились на его лице. Что такое, Мурата? Ты говорил, мы друзья. И вел себя совсем не по-дружески. Пытаясь увести у меня. Моего парня. Я замахнулся снова. Кровь застучала в висках, я слышал стук, я слышал жужжание, все это так будоражит.       И одновременно успокаивает. Я не мог перестать улыбаться.       Он попытался закрыться руками, и я ударил его по ним. Что такое, Мурата? Теперь-то. Тебе страшно? Он громко вскрикнул, и я ударил его снова. Заткнись. Раньше нужно было кричать. Раньше нужно было думать. Раньше нужно было держаться подальше от меня и того, кого я люблю. Бита с треском обрушилась на голову, слишком глупую, чтобы понимать намеки, слишком наглую, чтобы брать угрозы во внимание. Звук, с которым она впечаталась в черепную коробку. Красивый звук. Приятный звук. Звук, означающий мою победу. Я ударил снова, я хотел услышать этот звук снова, я хотел, чтобы он помучился, я хотел, чтоб он почувствовал себя жалким и беспомощным, я хотел, чтобы он пожалел о том, что связался со мной. Я хотел, чтобы он подергался подольше, но, похоже, я ударил слишком сильно. Я нервничал очень много, я ждал очень долго, я планировал это очень давно, я не мог позволить этому моменту закончиться так скоро, но я был так зол, что мои руки оказались чересчур тяжелыми. Мурата не двигался. Что такое, Мурата? Думаешь, на этом твое наказание закончится? Думаешь, я так легко забываю обиды? Я ударил еще раз. Думаешь, я так легко могу простить тебя? За то. Что ты. Хотел оставить меня одного. Я ударил еще р а з. Ты хотел. Заставить меня страдать. Я ударил е щ е р а з. Ты хотел. Чтобы я покончил с собой. Когда останусь без моего Таро? Я у д а р и л е щ е р а з. И е щ е р а з. Е щ е р а з ты не приблизишься к моему Таро… Я хочу раз и навсегда убедиться. В том. Что ты не приблизишься к нему больше н и к о г д а.       Я не мог отдышаться, я слышал жужжание, оно колебалось в моих ушах, вибрировало внутри моей головы, парализовывало мое тело. Перед глазами стемнело, я глядел на биту, и она раздваивалась, растраивалась в моих руках, я глядел на руки, и они тряслись, содрогались, я глядел на кровь, и ее становилось только больше. Я глядел на Мурату, и больше не видел в Мурате Мурату. Что такое, ангел? Где твое прелестное лицо, где твои обворожительные ресницы, которыми ты хотел околдовать моего Таро, где твои аккуратные губы, которыми ты хотел целовать моего Таро, где твои обнаглевшие глаза, которыми ты смел пялиться на моего Таро?       Мне и правда плевать. Плевать, как больно ему было. Плевать, в какой момент он сдох. Плевать, как много грязи я развел. Плевать, в какое месиво превратилось его лицо. Плевать. Плевать. Плевать. Мой Сенпай тебе не достанется, ты его не получишь, ты больше не заставишь меня так нервничать, так сильно ревновать, так сходить с у м а.       Я бросил биту в двух шагах от тела. Мои руки все еще дрожали, я дрожал весь, но я не боялся. Я все еще не мог поверить, что избавился от опасной преграды, вставшей между мной и моим Таро. Мурата мертв, и он мне больше не соперник, не осталось ничего, чего я мог бояться. Я снял перчатки и спрятал в карман, мои руки все еще дрожали, я стянул пиджак, который надел наизнанку перед тем, как подняться на крышу. На нем отпечатались темные пятна, брызги крови, я вывернул его и повязал на пояс, мои руки все еще дрожали. Я должен замести все следы и поменьше попадаться на глаза, к счастью, я хорошо умел и первое, и второе.       Я надеялся, что никто об этом не узнает. Но в тот момент я еще не догадывался, что мне не дадут остаться в тени этой истории.

***

      Мурату убили! Я подумал, что это жуткий розыгрыш, когда мои одноклассники начали писать об этом в чате. Потом это подтвердил и мой Аято, и десятки постов на странице школы. Через несколько пересланных сообщений до меня даже дошла фотография… И хорошо, что я был дома, потому что меня стошнило. Бедный Мурата! Там было столько крови, огромная лужа, куча брызг… А его лицо — от него просто ничего не осталось! Почему так жестоко? Почему кто-то захотел расправиться с ним, да еще и так бесчеловечно?       Эта фотография все время всплывает у меня перед глазами, и меня снова начинает тошнить. Я толком не ем уже несколько дней, особенно если это мясо — я просто не могу смотреть на него спокойно. Просто от запаха меня выворачивает наизнанку. Я не могу читать, потому что постоянно думаю о произошедшем, и застреваю на одной строчке. Наверное, хорошо, что я болею… Я не хотел бы быть в школе в тот день. Говорят, полиция приехала очень быстро, никого не выпускали из школы чуть ли не до ночи, всех опрашивали и выясняли, кто мог это сделать. Бедный Мурата…       Убийцу быстро поймали. Однако всех так долго и досконально проверяли, потому что возникло несколько проблем. Я не мог оторваться от телефона и переписывался с Аято и еще парой приятелей весь вечер, пока они застряли в школе из-за расследования. После этого я не спал всю ночь. Мурату убили на крыше после уроков, и возле него нашли биту с отпечатками пальцев Умеджи Кизугучи — хулигана, который почти сцепился с Муратой во время той стычки между клубом драмы и правонарушителями. Мурата жаловался на него больше всего, когда мы с ним переписывались. Все тогда видели, как Умеджи доставал биту и угрожал ему ею… Какой негодяй! Я, конечно, опасался его и переживал за Мурату, Аято и за других ребят из клуба драмы, но все же… Я и подумать не мог, что хулиганы предпримут что-то кроме пустых угроз и оскорблений! Какой мерзавец! Избить так безоружного парня! Когда я узнал о том, что во всем виноват Умеджи, я злился… И плакал. Потому что в злости больше нет никакого смысла. Мой друг Мурата мертв. Если я буду злиться, я его не верну.       Мне было так плохо от всего этого. Я почти не спал несколько дней, а если и спал, мне снились всякие ужасы. Спасибо, что Ханако почти не оставляла меня одного. Когда она возвращалась из школы, она все время проводила со мной, приносила учебники и делала уроки в моей комнате, показывала мне смешные видео и старалась подбодрить. И я старался быть не таким подавленным ради нее, она у меня умница, как бы часто мы с ней в прошлом ни ссорились.       Аято приходил ко мне каждый день, и я видел, что ему плохо тоже. Он был бледнее трупа и мало говорил. Он сказал, что не видел тела, но видел ту фотографию… Да… Ее вполне достаточно, чтобы сойти с ума. Бедный Мурата. Аято тоже раздавлен грустью, я никогда не видел его таким. Он улыбался через силу, обнимал меня и пытался отвлечь от грустных мыслей, но я видел, что ему и самому нужна поддержка и отвлечение. Аято приносил сладости, но мы оба не притрагивались к ним. Ничего не лезло в горло, и мы отдавали все Ханако.       Однако в объятиях Аято мне спалось крепче, да и ему, мне кажется, было куда спокойнее возле меня. Родители видели, что мне становится лучше, когда Аято рядом, и они позволили ему оставаться у нас с ночевкой. Мой папа узнал, что Аято сейчас живет один, пока его семья в отъезде, и даже настоял на том, чтобы он приходил к нам в любое время и не стеснялся ночевать здесь. Всех в школе так поразило это убийство, что оставлять подростка с его страхами и грустью одного в четырех стенах было опасно. Я дико переживал за Аято и очень благодарен моим родителям, что они тоже волновались за моего «лучшего друга», как я его им представил.       В редких ситуациях, когда я оставался один или когда сестренка болтала о чем-то, я невольно задумывался обо всем этом ужасе. Ребята из моей школы продолжали писать и в чатах, и в профиле школы всю неделю. Я понимал, что делаю себе хуже, но не мог заставить себя выключить телефон и почитать что-то доброе и приятное. Я задумывался обо всех деталях, да и клуб фотографов выдвигал поразительные теории и подозрения. Я все еще болел и узнавал обо всем через друзей и Аято. Полицейские продолжали приходить в школу, будто еще не расследовали все до конца, иногда вместо урока проводились лекции для психологической поддержки студентов. Никогда бы не подумал, что в нашей школе произойдет что-то такое… Просматривая сотни сообщений, я чувствовал себя героем детектива, хотя и читал-то всего парочку. Я еще раз убедился в том, что этот жанр — просто не мое.       Умеджи Кизугучи задержан и ждет суда. Я очень этому рад и надеюсь, что сядет он надолго. Однако… Он ведет себя так, будто ошарашен убийством не меньше других! Когда его схватили, он безумно испугался, а когда он понял, что он — главный подозреваемый, он яро и чуть ли не в слезах твердил, что он не виновен! Какой же урод! После того, что он сделал, пытаться оправдаться и обелить себя… Для этого нужно иметь такую наглость! И совсем не иметь стыда! Боже, Мурата не заслуживал всего этого… — Слышал, что некоторые не верят в то, что это сделал Умеджи? — тихо спросил я Аято, когда мы лежали под одним одеялом, обнявшись. Ночную тишину нарушало только его дыхание, и я опять начинал погружаться в свои мысли.       Дело в том, что ВСЕ улики и показания вели к Умеджи. Если его любимая бита с отпечатками — недостаточное доказательство, то свидетельства учеников точно засадят его за решетку. Ребята из кулинарного клуба случайно услышали, как утром Умеджи злился и клялся морду набить тому, кто стащил его биту из раздевалки. После того конфликта с драм-кружком все хулиганы оставили оружие в своих шкафчиках, но Умеджи утверждал, что его бита якобы пропала. Чужих отпечатков на ней не нашли, и я считаю, что он намеренно ее перепрятал, готовясь к встрече с Муратой!       После уроков одна из задир, вечно околачивающаяся на крыше, подтвердила, что видела Умеджи там. Она-то и нашла бедного Мурату первой, пока болтала по телефону. Не сомневаюсь, что та страшная фотография, которую все друг другу пересылают, была сделана ею. Аято говорил, что в тот день все из драм-кружка разошлись репетировать в укромные уголки, чтоб никто им не мешал. Кокона тоже репетировала на крыше, как и Мурата, жалко только, что он уединился в совсем другой от нее стороне. Она была со своей подругой из кулинарного клуба, и они обе подтвердили, что видели Умеджи на крыше. Даже когда кто-то показал место убийства учителю, он все еще был на крыше, прятался за вентилятором и делал вид, будто ничего не случилось! Поразительно! — Может быть, меня и не было в школе в тот день, но… — я только и мог, что вздыхать.       Аято молча глядел на меня и слушал, он тоже не мог уснуть. Бедный, он все еще не может оклематься. Хорошо, что он сейчас со мной, а не у себя дома. Останься я наедине со своими мыслями, когда никого из родни и друзей нет рядом, я бы не выдержал. — Но эта история с любовным посланием — полная ерунда. Хорошо, что полиция на нее не повелась, — задумчиво пробормотал я.       Я искренне не понимаю участников клуба фотографии, которые сомневаются, что Умеджи убийца! А все из-за этой любовной записки, в которую я совершенно не верю. Умеджи клялся, что ждал кое-кого на крыше, а Мурату даже не видел. Он отдал полицейским скомканный тетрадный лист. Фуреддо Джонзу, глава клуба фотографии, потрудился разнюхать, что там было написано, и теперь все знали: «Терпеть не могу всю эту чепуху с сакурой. Умеджи, приходи на крышу за вентилятор с видом на кафешку. После уроков буду ждать тебя там». Подписи не было, да и не дождался он никого, но очень быстро выяснилось, что это лист из тетради Осоро Шидесу. Когда-то я общался с ней, и мне даже казалось, что я ей понравился, но потом она перестала со мной дружить. Однако я знал ее достаточно неплохо, чтобы не клюнуть на эту записку — Осоро верила в миф о сакуре за школой, хотя и не любила говорить об этом. Она бы не пригласила парня на крышу, я уверен!       Хотя почерк был похож и на листе даже были ее отпечатки, Осоро утверждала, что ничего ему не писала и понятия не имеет, кто стащил лист из ее тетради. Умеджи так реалистично расстроился и испугался. Конечно, я подозревал, что в главу хулиганов влюбился ее первый помощник, однако… Прикрывать этим свое убийство! Я бы на месте Осоро очень разочаровался в нем и как в заместителе, и как в парне. — Некоторые думают, что это сделала Осоро… Ты об этом? — негромко и безэмоционально произнес Аято. Мы оба надолго задумались, и он первым вышел из этого транса. Мысли об этом запутанном деле и правда гипнотизировали.       Я поглядел на Аято долгим взглядом. В темноте его глаза казались еще чернее — жуткий бездонный океан под ресницами. Очень красивые и завораживающие, ни у кого в школе я не видел таких… Но я чувствовал, что Аято скрывает грусть от пережитого шока где-то на дне этих глаз. Все-таки это единственное, о чем я должен переживать… — Да, но это глупо. У нее не было причин так… Кроваво расправляться с Муратой, — меня передернуло, и, чтобы не стошнить, я постарался представить себе что-то помимо той фотографии. — Осоро грубая и решительная, и ударить не побоится, но она не способна на… Убийство…       Я вновь притих. После того, как появилась эта записка, полицейские с усиленным интересом допросили Осоро и всех, кто замечал ее в течение дня. Проблема в том, что после уроков Осоро толком никто не видел, а это тоже показалось подозрительным в деле об убийстве человека. И тогда… Всплыла еще одна любовная записка! Такого поворота я не ожидал. Когда я узнал об этом, я захотел проверить свою комнату на наличие камер — мы точно не в фильме? Такое только в кино бывает!       Я снова взглянул на Аято с украдкой. Кажется, он тоже не перестает думать об этом. Интересно, о чем именно он думает… Ведь когда Осоро поняла, что полицейские всерьез занесли ее в список подозреваемых, она попыталась оправдать себя. И привела полицию к шкафчикам с обувью, где достала из одного свою любовную записку и показала им. Ей было дико неловко и стыдно. Мне сложно представить это, ведь я никогда не видел, как она краснеет, да и обстоятельства, при которых ее признание в любви сорвалось, были не самыми приятными. Однако эту записку действительно написала она. Главная сплетница и задира Академии Мусуме Роншаку следила за ней и подтвердила, что после уроков Осоро подбросила любовное письмо в шкафчик парня и торопливо ушла. Осоро действительно была за деревом сакуры все время, пока не вызвали полицию. Парня она так и не дождалась.       Однако это не был шкафчик Умеджи. Это был шкафчик Аято! — Может и способна… Они с Умеджи стоят друг друга, — Аято потер глаза пальцами и надавил на веки. — Ты правда так думаешь? — я следил за ним. Я не знаю, почему во время разговора об уликах и убийцах в моей голове остается место для ревности… — Таро, я не знаю… Не знаю, что думать. Я думаю не о них, а о Мурате, и он… Мне… — Аято запнулся и судорожно вздохнул, не отрывая ладонь от лица. Его рука задрожала. Бедный Аято, он слишком переживает, а с такими разговорами он точно не уснет. Мне не стоило заставлять его закапываться в такую тяжелую тему вместе со мной. Наверное, от ревности я не мог просто закрыть этот вопрос. — Ну все, все… — я погладил его по голове, потому что заметил, как ему это нравится и как это его успокаивает. — Давай не будем об этом говорить. Главное, что больше никто не пострадал и виновник пойман.       Аято постепенно восстановил дыхание и, уткнувшись в мою шею носом, позволял мне зарываться пальцами в черную копну его волос. Признаться честно, и меня самого успокаивал этот процесс. Мне очень нравились его волосы, мне нравилось их трогать, а порой и вдыхать запах мятного шампуня, когда Аято выходил после душа. Я коснулся его макушки губами. Надеюсь, ему станет лучше. Он так заботился обо мне и все делал для меня, что я порой чувствовал себя недостойным такого любящего парня. Мне казалось, что я никогда не могу дать ему столько же, сколько он дает мне. Не потому, что я люблю его меньше, чем он меня. Просто я дико поражался тому, как внимателен и чуток он к моим переживаниям и нуждам. Надеюсь, когда-нибудь я смогу отплатить ему тем же, а сейчас все, что я могу сделать — это помочь ему успокоиться и отвлечься. Через это горе мы не должны проходить поодиночке.       Когда Аято уснул и мило засопел, я был рад, что он спит расслабленно. А сам продолжал думать о трагедии в школе. Если я был уверен, что Осоро не способна на убийство, то я оказался совсем не готов к тому, что она решит признаться в своих чувствах Аято! И тем не менее, у нее было алиби, а полицейские сравнили почерк на двух любовных записках, которые якобы написаны одной девушкой, и обнаружили небольшие отличия. Специалист быстро понял, что Осоро точно не писала письмо для Умеджи. А это означает, что убийца сам подделал эту бумажку, чтобы у него было оправдание нахождения на крыше в момент убийства! Хитер, но не настолько! — Так, хм, Аято, ты говорил, твои родители сейчас в США? — спросила моя мама, сидя за столом и наблюдая за Аято. Из-за того, что он уже в третий раз оставался у нас с ночевкой, он вызвался приготовить свои фирменные сливочно-ягодные моти на всех, чтобы хоть как-то отблагодарить мою семью за доброту. Аято так много сделал для меня, что это мне следовало думать, как благодарить его. — Да, по работе. Уже почти четыре месяца, — отозвался учтиво Аято. Моей маме он в целом нравился, и его вежливость только становилась вишенкой на торте. — Ох, и как скоро они вернутся? — мама покачала головой обеспокоенно. — Они не собирались туда так надолго, но задержались не специально, поэтому они и сами не знают, когда приедут, — Аято и от готовки не отвлекался, пока поддерживал разговор. Я восхищен тем, как ловко он подготовил рисовое тесто. Он так часто готовил моти, что отточил свои умения до совершенства. Я сидел с чашкой чая рядом с матерью и старался не глядеть на моего парня слишком влюбленно. Моей маме он нравился, но… Не знаю, как сильно она поменяла бы свое мнение, если б узнала, что мы встречаемся. — И ты справляешься со всем по дому сам? — все еще взволнованно, но и с ноткой любопытства допрашивала его мама. — Ага. Я довольно самостоятельный. Если б это было не так, родители бы что-то придумали, наняли бы кого-то или еще что… Вы не подумайте, я созваниваюсь с ними каждый день, иногда по видео-связи, ха-ха… — Аято очаровательно посмеялся.       Мне очень нравилось, когда он улыбался, а в свете последних событий это и вовсе редкость. Я вспомнил, как гостил у Аято вечером, когда его мама позвонила. Он показал ей меня по видео-связи, и я был в шоке от того, как сильно он на нее похож. Его мама показалась мне очень приятной и хорошей женщиной, она и правда регулярно созванивалась с Аято, чтобы узнать, как он. — Я убираюсь дома и готовлю себе поесть сам, Таро подтвердит, — он расслабленно улыбнулся мне и продолжил возиться с тестом. — Не переживайте за меня сильно, я не пропаду.       Красивыми худыми пальцами он умело превратил шарик теста в плоский блинчик. После того, что случилось в школе, он впервые готовил моти. Может быть, сегодня я даже смогу найти аппетит на то, чтобы съесть парочку. Иногда мне немного стыдно, что я так плохо готовлю, а Аято — мало того, что тоже парень, но еще и младше меня на год — так в этом преуспел. Я видел у него дома несколько книг с рецептами, некоторые из них с очень простыми блюдами, и… Подозреваю, что он специально учился готовить всякие вкусности, чтобы не приводить меня в гости на посиделки с лапшой быстрого приготовления, покупным фаст-фудом и чипсами. Конечно, иногда мы их ели, когда хотелось чего-то вредного, но очень часто Аято буквально кормил меня. Надеюсь, я как-нибудь научусь, чтобы тоже угощать его. Может быть, я попрошу у него ту книгу с рецептами «для чайников»… — Как это замечательно, — кажется, мою заботливую маму ему удалось успокоить. Подумать, что Аято врет о своих кулинарных способностях, невозможно, когда прямо на ее глазах он сейчас готовит со знанием дела. — Если тебе срочно понадобится помощь или если приболеешь, приходи к нам. Представить не могу, что было бы с Таро, если б он лежал с температурой дома абсолютно один. — Ма-а-ам… — я смущенно почесал щеку. — О чем говорить, я и сама во время болезни хочу просто лечь и не вставать и мечтаю, чтобы кто-то сварил мне бульон и принес молока с медом, — усмехнулась она. — Поэтому у тебя есть папа и мы, — Ханако вздернула носик так, будто сваренный ею в последний раз бульон не получился тошнотворным.       Она бодро крутилась возле Аято и наблюдала за тем, как он заворачивает сливочную начинку в тесто. Они тоже хорошо дружили, и сестренка часто умоляла его научить ее делать такие моти — как раз с тех пор, как Аято угостил ее ими впервые. Я слышал, как он тщательно объяснял ей все тонкости, а потом на практике показывал, как положить ягоду в начинку и сделать ровный шарик. Ханако даже подключилась к работе и тоже сделала пару моти, страшненьких, но, слава богу, все равно вкусных. Я бы тоже попробовал им помочь, но лучше попрактикуюсь как-нибудь в одиночестве, чтобы никто не видел моих позорных попыток.       Помню, как сначала мне показалось, что Аято симпатичен моей сестре. Ханако поглядывала на него с розовыми щеками и странно улыбалась, когда он приходил в гости. А потом я вдруг понял, что она нас раскусила! Слишком хитрой была ее улыбка, такая, как если бы она знала какой-то секрет и безумно этим гордилась. В тот же вечер, когда я понял, что уже один из моих родственников разгадал нашу с Аято тайну, я закрылся с Ханако в комнате и упросил ее никому не рассказывать. Иногда легкомыслие и беспечность моей сестренки все-таки играло мне на руку — она согласилась помалкивать взамен на подать из вкусностей. Это не слишком высокая цена, и я смог вздохнуть спокойно хотя бы на время.       Однако Осоро и ее признание… Озадачило и напугало меня не меньше, чем риск того, что родители узнают про меня и Аято. И не похоже, чтобы это был розыгрыш с ее стороны или же попытка отвести от себя подозрения. Она и правда планировала в ту пятницу пригласить моего Аято за сакуру…       Я снова задумался над убийством бедного Мураты и слушками, бродящими по школе на каждой перемене и мелькавшими в сети каждый вечер. Полицейские поверили записке и не задержали Осоро… Зато они переключились на Аято, которого они принялись с двойным вниманием допрашивать — где он был, раз не нашел ее письмо? Что делал? Кто его видел и мог подтвердить, что он не был на крыше?       Представляю, как этот допрос подкосил моего Аято. Если бы меня допрашивала полиция, я бы так разнервничался, что и до обморока было б недалеко. Даже если ты ни в чем не виновен — докажи это. А как доказать, если ты просто этого не делал и никто не может это подтвердить? А тут еще и оказалось, что девушка подбросила ему любовное письмо и ждала его у сакуры, а он это пропустил и не успел обнаружить записку перед приездом полиции. Я видел, как те задиристые девчонки писали в чате, что Аято «очень мило и смешно офигел от того, что Осоро в него втрескалась, он краснел и бледнел как гирлянда, лол». Бедный Аято! Осоро с ее признанием, о котором теперь говорила вся школа, я тоже не завидую, но я куда больше переживаю за человека, которого я люблю.       За Аято сразу вступились ребята из драм-кружка. Все-таки они лучше, чем я о них думал — даже Цурузо Ямазаки, который со мной учится и постоянно ведет себя как высокомерный фазан, поручился за него. Они сказали, что в пятницу после уроков планировали генеральную репетицию постановки и все были невероятно заняты, они рассчитывали задержаться вплоть до закрытия школы, поэтому Аято бы точно не успел обнаружить записку в своем шкафчике пораньше.       Однако дальше моему Аято пришлось защищать себя самому, потому что все разделились, чтобы сначала повторить свои слова, да и не могли они начать генеральную репетицию без главы. А по пятницам после уроков все лидеры клубов и члены студ-совета собираются на совещание. Если бы я был там, я бы доказал полиции, что Аято точно не поднимался на крышу — он был в швейной комнате. Как раз в это время, когда Умеджи расправился с бедным Муратой, Аято дорабатывал свой наряд для постановки — мы с ним списывались, и он даже присылал мне фото костюма и швейной машинки.       Хазу, тот тихий парень, почти не выходящий из швейной комнаты, робко подтвердил, что Аято и правда почти всегда был с ним. Один раз он отлучался за тетрадью со своими репликами, которую он забыл принести, и попросил Хазу присмотреть за тем, чтоб никто не испортил его костюм. Это же не означает, что он убийца! Как Хазу сказал, Аято довольно быстро вернулся с тетрадью и вел себя как обычно. Некоторые лидеры клубов и члены студ-совета добавили, что после совещания видели, как Аято преспокойно возился в швейной, когда они выходили из комнаты встреч. В тот момент полицейские уже подъезжали к школе.       Так, полиция не смогла связать моего Аято с этим убийством. Мне было бы так обидно, если б в таком страшном происшествии обвинили того, кто его не совершал. Не оставалось больше никаких деталей, которые могли оправдать Умеджи, и я все еще гадаю над тем, почему Мегами Сайко с недоверием отнеслась к рассказу Аято. Я всегда восхищался ее умом и рассудительностью, ничто в школе не происходило без ее ведома, перед ее авторитетом у всех поджилки тряслись, но… С моим Аято она, кажется, дружила, так почему она не до конца поверила в виновность Умеджи? Даже его преданная стайка хулиганов упомянула, что он вел себя странно и взволнованно весь день. Это уже о чем-то да говорит.       Все эти споры о том, кто на самом деле убийца, списки подозреваемых, ложно и правдиво обвиненные люди… Отдаляясь от всего этого, я думал о Мурате. О том, как рано, как болезненно, как несправедливо он умер. Неважно, от чьих рук. Если убийца будет наказан — даже если бы я мог сам отомстить ему — едва ли хоть кому-то станет от этого легче. Мой друг не вернется к жизни. Никакие мифы о сакурах и богах не вернут его.       Я думал о Мурате. Я злился и плакал.