Любовь — как голуби...

Фаллен и Ваня шли по проспекту. В ушах гремели биты недавно прошедшего концерта, и пульс до сих пор ебашил, как бешеный. — Охуенно, — просипел Фаллен напрочь сорванным голосом и отхлебнул из бутылки с колой. На самом деле, не совсем колой: в ней присутствовало изрядное количество рома. Потому что с алкашкой в зал их могли не пропустить, а тут с виду кола — и ладно, никто же не будет пробу снимать. Так и пили свой «коктейль» по очереди, и к концу оба были прилично нетрезвые. Вместе с толпой разогретых фанатов они подпевали трекам, которые знали наизусть, орали типа на бэках или просто орали, свистели и прыгали, размахивая руками. А после концерта даже умудрились сделать селфач с артистами. Ещё и автографы заполучили, жизнь, сука, удалась! — Бля, Ванька! — Фаллена аж распирало от избытка чувств. — Ты супер! Обожаю тебя, дядь! — Тише ты, поздно уже! — не менее громко восклицал тот, непрерывно ржа: пьяный от бухла и эмоций, он стал очень смешной. Пиздел без остановки, возбуждённо блестя глазами, сыпал шутками, хватал Фаллена за руки, а тот и не возражал. Они свернули в знакомые дворы. Первым по пути был дом Фаллена, он поднял взгляд на тёмные окна своей квартиры — отец с мамой сегодня уехали в гости на пару дней, и он очень удачно хозяйничал в квартире один. — Ну чё, я п-пошёл, — запнувшись, пробубнил он, чувствуя, как кружится и вращается всё вокруг — деревья, беседка, площадка, дверь парадной. — Спасибо, В-вань. Круто было, очень. — Подожди. — Ванька схватил его за локоть, развернул к себе, впился взглядом. Пошатнулся, едва не упав — и стало видно, что его сильно развезло. В мозгу будто взвизгнула сирена, предупреждая об опасности, но Фаллен не двигался, смотрел не отрываясь в знакомые правильные черты лица, и часто сглатывал. — Ну, чего хотел-то? Евстигнеева снова качнуло, он судорожно вцепился Фаллену в плечи, чтобы не грохнуться. Вздохнул тяжело — и вдруг уткнулся носом ему в шею. — Ван’чка, — забормотал глухо, тяжело сопя, — не уходи сейчас. Ничё мне от тебя не надо, хотя я и пизжу, и очень даже н-надо, но... Я никогда, отвечаю... Ты мне верь, я не пизжу... то есть, пизжу, но ты всё равн-но верь... Л-ладно? Побудь со мной нем... много... — Вань. — Фаллен опешил от такого поворота. Не от сказанных слов (они давно не новость, уже и дурак догадался бы), а от такого Евстигнеева. От пьяного в дупель Ваньки Евстигнеева, у которого сорвало плотину. Интересно, он завтра вспомнит хоть что-нибудь? — Я не пьян, — неожиданно чётко выдал тот, будто услышав его мысли. — Точн-нее, насевеле... то есть, навеселе, да... Но... — Вань... — Серьёзно, никогда... не полезу... не причиню, то исть... Ничего. Правда... — Вань? — Ты так-кой ох!.. хуенный... — Ваня! — Фаллен решительно прервал этот словесный понос и встряхнул своего визави за плечи. Тот поднял голову, осоловело моргая. — А? — Заткнись. — И накрыл горячие губы своими. Вот так. Без подготовки, без сомнений, без единой мысли в башке. Охреневая сам с себя так, что ноги подкосились. Правда, Ванька не подкачал: явно впав в шок не меньше (а может, гораздо больше!) Фаллена, он сориентировался молниеносно, сграбастал его в объятия, крепко прижимаясь и не давая упасть. Ответил на поцелуй, то перехватывая инициативу, то отдавая. Мир вокруг окончательно завертелся, как в бешеной центрифуге, и Фаллен только теперь в полной мере осознал всю правдивость своего погоняла. Он падал, несмотря на то, что его держали. Стремительно летел на дно, точнее, днище. И единственное, что утешало — летел он туда не один. Вместе с ним в ебучую бездну валился и Ванька, и теперь наступит пиздец. Уже наступил. И никто, даже Фаллен, уже ничего не мог с этим сделать. И не хотел. * * * Каникулы пронеслись, как Хогвартс-Экспресс по рельсам, и до учёбы оставалось всего ничего. Всё это время Фаллен пребывал в раздрае. Ему до смерти нравился Ванька, нравилось целоваться с ним, тискаться, но принять всё как должное всё равно не выходило. Он нервничал, злился, переживал, сотни раз обдумывал происходящее, сотни раз хотел прекратить, стать снова «нормальным», но стоило Ваньке написать, позвонить или прийти — все благие намерения как ветром сдувало. «Так нельзя!» — истерично блажил мозг. «Можно!» — радостно откликалось тело, и от противоречий у Фаллена ехала кукуха. Вот и шарились они с Ванькой по углам, тщательно ото всех скрываясь, и Фаллен заранее содрогался от ужаса, ожидая завтрашнего дня, когда приедет Славка. Он его в два счёта раскроет, факт. И морду начистит — и ему, и Ваньке за то, что «испортил» лучшего друга. Может, и вовсе отвернётся от Фаллена, но в это упорно не верилось, всё-таки, Фаллен слишком давно Славку знал. Тот, конечно, будет в ахуе, наверняка психанёт для порядка, потом всё равно примет. Но предстоящий разбор полётов не добавлял оптимизма. А как сообщить предкам, что их сын гей, Фаллен и вовсе не представлял. Видя его метания, переживал и Ванька. Ничего не говорил, но тоже ходил с угрюмым ебалом, часто погружался в молчаливую задумчивость, и лишь замечая, что на него смотрят, вымученно улыбался, пытаясь делать вид, что всё в порядке. Совершенно точно, его угнетал Фалленовский психоз и панические атаки по поводу ориентации, геев, отношений и страха быть раскрытыми. Но когда они оставались наедине, у Фаллена срывало тормоза. Он сроду не подозревал, что может быть таким бесстыдным, ненасытным, возбуждённым. Что может так кого-то хотеть. И чтобы кто-то так хотел его. Ванька позволял ему абсолютно всё, он этим с удовольствием пользовался, и в ответ не отказывался от экспериментов, удовлетворяя любопытство и похоть всеми доступными способами. А на людях опять всё менялось, Фаллен словно деревенел и превращался в замороженного, каждую секунду боясь, что все узнают — и тогда им полная и безоговорочная пизда. Вообще-то он не был эгоистом (разве что совсем чуть-чуть). И дураком не был. Он ясно осознавал, как заебал этими эмоциональными качелями и себя, и Ваньку. Конечно, каминг-аут по-прежнему не планировал, зато в голову пришла одна идея, как сделать Ваньке небольшой сюрприз. Можно под его окнами опять нахреначить признание! Только теперь именно ему, персонально. Естественно, никаких имён Фаллен светить не будет, Ванька и так поймёт, чьих рук дело. По ночам они общались допоздна, днём слишком людно, и, чтобы не спалиться, Фаллену пришлось пойти на страшные жертвы: встать в дикую рань и тащиться в чужой двор, на ходу продирая сонные глаза. Зато вокруг было почти пустынно, поодаль у песочницы возилась мелкая девчонка, мимо сновали люди, но они были слишком заняты предстоящим рабочим днём и ничего вокруг не замечали. Идеально. Ухмыльнувшись, Фаллен достал из кармана кусок мела, на этот раз собственноручно принесённого из дома. Присел, быстро вырисовывая печатные буквы. Рядом неожиданно хихикнули. — А я тоже писать умею, — раздался над ухом тонкий голосок. — И читаю аж с пяти лет! Скоро пойду в первый класс. Фаллен поднял голову. Перед ним стояла та самая девчонка из песочницы и задумчиво смотрела на его художества. — Молодец, — пробормотал он, не зная, что сказать. Он не умел общаться с детьми. Пигалица ехидно улыбнулась. — Большие дядьки, а асфальт мараете! — заявила с укором, явно копируя взрослых. — Вот и Ванька из семьдесят третьей тоже марал, но это давно было, весной. — Ванька из семьдесят третьей? — на автомате повторил Фаллен, пытаясь сообразить, при чём здесь квартира Евстигнеева и сам, собственно, упомянутый Ванька. — Писал на асфальте весной? — Ага. Фаллен выпрямился, ничего не понимая. — Девочка, а ты ничего не путаешь? Это точно Ванька был? Высокий такой, светлый? — Ну да, оболтус белобрысый, — подтвердила девчонка. — Так бабушка говорит. — И он писал здесь? — Писал! Нахмурившись, Фаллен хмыкнул, почёсывая затылок. — Врёшь ты всё, — заключил невозмутимо. — Наверное, перепутала и забыла, а это кто-то другой был. — Уточнять, что «кто-то другой» — сам Фаллен, он, конечно, не стал. Девчонка между тем скривила недовольную моську. — Сам ты врёшь! — закричала она. — Ванька писал, я видела! Я всё-о видела! Он и мел наш утащил, и писал! Никто мне не верит, а я зна-аю! — Губы её выгнуло подковкой, девчонка явно собралась реветь. Фаллен примирительно вскинул руки, панически оглядываясь по сторонам. Если сейчас кто из бабок или тёток заметит, что он довёл ребёнка до слёз, здесь такой хай поднимется. — Ладно, ладно, я верю, — торопливо забормотал он. — Ванька из семьдесят третьей писал мелом на асфальте, я понял. И что же он писал? Девчонка мигом успокоилась. — Глупости всякие, — пояснила деловито. — Про любовь. Самому себе, — добавила вредно и опять захихикала. — В смысле? — опешил Фаллен. — Ну, ты тупой, — фыркнула девчонка. — Я во двор спустилась, а Ванька на асфальте на корточках сидит и мелом пишет, что он себя любит. А потом поднялся и пошёл мел за качели прятать, и убежал. А я прочитала! Осознание ударило, как топором по затылку. Фаллен открыл рот, глупо моргая и переваривая информацию. Мысли в мозгу бешено заметались, ища сотни вариантов, что, может, ошибка, что словам мелкой пигалицы не стоит верить, но в глубине души Фаллен уже знал: всё правда. Вот и нашёлся тот неизвестный «шутник», который пририсовал к его посланию лишнюю букву. Как же всё просто, пиздец. — Ты точно не путаешь? — спросил он в последний раз для очистки совести, получил полный презрения взгляд и натужно улыбнулся. — Хорошо, я понял. Да, он понял: «пиздец» — его девиз по жизни. Именно об этом и думал, наговаривая Евстигнееву очень эмоциональную голосовуху: печатать вручную слишком долго, а звонить и слышать лживый голос было выше его сил. Фаллен не помнил, как очутился в своей комнате. Лёг на кровать, выключил разрывающийся звонками телефон, думая только об одном: пиздец.