***
Эндрю стал замечать, что со мной что-то не так. Я и сама начала беспокоиться, что вдруг на меня нашло после стольких лет? Да, я всегда помнила о Себастьяне, думала о нём, не забывала ни на секунду, но последнее время он словно нарочно внедрялся в мысли и ворошил там всё на своём пути. Я не могла работать, потому как всё валилось из рук, не могла ни с кем общаться — быстро упускала нить разговора и терялась, сильнее отдаляясь от мужа, подруг и соседей. Каждую ночь сидела допоздна в кресле и перебирала номера «Ежедневного пророка» десятилетней давности: о тролле в Хогсмиде, с которым мы сражались вдвоём с Себастьяном, о вечеринках в «Трёх мётлах», о Руквуде и его приспешниках, о битве с Ранроком… Воспоминания отзывались в висках пронизывающей болью, но это было лучше, чем ложиться в постель с Эндрю и пытаться зачать ребёнка, что уже напоминало не акт свободной воли, а нечто принудительное и не доставляющее ни малейшего удовольствия. В какой-то момент муж стал едва заметно раздражаться на то, что ничего не получается, и между делом намекал, что виновата именно я, поскольку делаю это «без желания». — У тебя такой вид, будто тебя заставляют! — прокричал он мне как-то раз во время очередной ссоры, которые случались у нас последнее время довольно часто. — Так и есть! — в сердцах крикнула я, тут же пожалев о сказанном. С той перепалки прошло две недели, и именно с того дня Эндрю ко мне почти не прикасался.***
На следующий же день после отправки письма Оминису я не выдержал и решил ехать. «Куда ты поедешь, чёртов ты идиот?» — сокрушался я на самого себя, собираясь в Таганрог. Моя душа рвалась туда, и я это осознал, когда увидел во сне нашу скамейку, омываемую белыми волнами. Мне необходимо побывать там хоть ещё разок, вдохнуть тот воздух, посидеть у того залива, может, даже постоять на том крыльце. Трансгрессия прошла не очень успешно — с прошлого путешествия прошло больше четырёх месяцев, и из носа тонкой струйкой пошла кровь. Пару алых капель окрасили песок под ногами, и он расплылся перед глазами, когда снова настигло головокружение. Приятный прохладный ветер обдал лицо, заставив меня прийти в чувства, и тогда я заметил на ветках сухого куста рядом с собой голубое пятно. Подошёл ближе, обнаружив, что это женский платок, явно пострадавший от колючих веток и мокрого песка. Стоило ветру подуть чуть сильнее, как до меня донёсся слегка уловимый запах лимонов. Сперва я решил, что спятил. Отшатнулся, нахмурив брови. Осмелился взять платок в руку и тогда убедился, что это она. Дурманящие лимоны окутали разум, перевернули всё вверх дном и понесли ноги вперёд, вперёд, вперёд. Быть того не может. Она здесь. Я бежал, увязая ботинками во влажном песке, улыбаясь своим сумбурным мыслям, не успевая дышать, то и дело спотыкаясь, но по-прежнему крепко держа в пальцах голубой платок. Её голубой платок. Вот он, тот самый дом. Дом, где мы провели свои самые счастливые мгновения вдвоём. На крыльце никого не было, но мне всё чудилось, как оно скрипит под ногами, как отворяется дверь, как лает соседская собака. Вокруг стояла тишина. Она была настолько полнотелой, что становилось не по себе, точно я лишился слуха, а время остановилось. Но это было не так, потому что в следующее мгновение в окне на втором этаже показался мужской силуэт. Его спина задела штору и впечаталась в стекло. Он активно жестикулировал во время горячего разговора с кем-то. В конце концов отпрянул и скрылся, а следом мимо проплыла каштановая макушка. Дыхание спёрло, возглас то ли радости то ли отчаяния застрял в горле колючим комом. Как давно я её не видел. Беспредельное счастье ослепило меня ярким светом, а вместе с тем на зубах заскрипели песчинки зарождающегося негодования. Знать о существовании другого — это одно, но видеть его воочию — совсем иное, особенно когда это происходит неожиданно, а ты так и не смог смириться с мыслью, что твоя любимая любима кем-то другим. Тошнотворная, отнюдь не вкусная реальность перчила во рту, а в груди клокотало бешеное сердце. Так и хотелось заткнуть его, приказать остановиться, иначе оно нахально напоминало о том, что я всё ещё могу что-то чувствовать. А ведь это порой больно — чувствовать.***
На пару с бледно-оранжевым рассветом я проводила отсутствующим взглядом фигуру Эндрю, быстрым шагом удаляющуюся от дома. Наши отношения натянулись до предела, но даже это не могло отрезвить меня, вырвать из омута задумчивости. Утренняя свежесть холодила босые ноги, и я намерилась вернуться в дом. Уже почти захлопнув дверь, зацепилась взглядом за нечто странное на перилах крыльца. Приблизившись, я угадала свой утерянный на берегу платок, к которому была привязана маленькая записка. Пальцы, едва я прочитала первые строчки, сами собой разжались, а руки повисли вдоль тела, как верёвки, налитые свинцом. — Этого не может быть, — одними губами пробормотала я, а в ушах не переставая звенело только что прочитанное: «Каштанов горсть, щепотка солнца и пару капель утренней росы…» Это что, какая-то шутка? Я нервно заозиралась по сторонам, пока в венах вскипала кровь. Я убью того, кто это сделал. Вымученная донельзя мыслями о том, что за чертовщина происходит, я забылась сном, а проснулась лишь поздно ночью от звука отскочившего от стекла камушка. В окне никого не оказалось, и я, крепко сжав палочку за спиной, настороженно вышла на улицу. Тихо, стараясь не шуметь, сошла со ступенек и пристально вгляделась в царящий вокруг мрак. От темноты медленно отделился кусок и начал приобретать очертания, пока в них я не узнала того, кого ожидала увидеть в последнюю очередь. — Нет. Нет-нет. — Я протестующе замотала головой и выставила вперёд враз вспотевшие ладони. — Нет-нет-нет. Только не ты.***
Сердце разошлось до такой степени, что стучало уже в горле, порываясь выпрыгнуть наружу. Кожу щипало нетерпением прильнуть к Амелии, обнять её, почувствовать её запах. Почему она не рада меня видеть? Почему отступает, не даёт приблизиться? — Уходи, — сведя к переносице брови, отрезала она. — Почему? — Я в растерянности развёл руки в стороны и попытался ласково улыбнуться. — Амелия, давай… — «Почему?» — Она устало усмехнулась. — Я не хочу тебя видеть, вот почему. — Попятилась к дому, не сводя с меня острого, как лезвие, взгляда.***
Живой. Живой. Живой. Слава Мерлину, он живой! В первую секунду до беспамятства захотелось подлететь, потрогать его, убедиться, что это правда. Однако все прожитые за семь лет страдания молниеносно дали о себе знать, подкатив к горлу в виде слёз и выступив на щеках румянцем негодования и застилающей глаза злости. Он принёс свой извиняющийся, виноватый взгляд побитого щенка и бросил мне под ноги, как подачку. Ждёт, что я приму этот подарок с благодарностью? Пусть уйдёт. Я буду знать, что он жив, здоров, но пусть уйдёт. Пусть я сейчас зажмурюсь и окажусь одна, его не будет рядом, он улетучится, словно и не бывало. Пусть уйдёт, иначе мне не жить.***
Своей неприкрытой ненавистью она словно ударила мне под дых, лишив равновесия. Неужели её чувства угасли? Всё, о чём писал мне Оминис, было ложью? Что она спрашивает обо мне, вспоминает, думает… Теперь нежность, что прежде читалась в её глазах, сменилась гневом и уничижительным презрением. Тем, что я заслужил по праву.