***
Если бы Оминис узнал, на какой риск я пошёл, он бы без промедлений открутил мне голову. Да я и сам сделал бы то же самое, на кой чёрт я сюда приехал? На кой чёрт она оказалась здесь? На кой чёрт… Дни тянулись бесконечно долго, а затем стремительно летели, и надо было решать, что делать дальше. Амелия дала мне шанс, но держалась холодно и отстранённо, и я решительно не понимал, что мне необходимо сделать, чтобы сдвинуться с мёртвой точки. Надо поговорить, всё обсудить, но как осмелиться на это? Что мне сказать? Что я струсил, не смог ответить за свой поступок и сбежал? Да мне самому себе стыдно в этом признаться! Пока Амелия гуляла с неожиданно приехавшей проведать её Поппи, я мерил комнату шагами и думал. Всё же мне не стоило врываться в её устаканившуюся жизнь, бередить едва зажившие раны, но как же тянуло остаться. Слишком самонадеянно было думать, что я в состоянии справиться с этим влечением, что неустанно тянет меня к ней, сюда. Да хоть куда — где бы она ни находилась, я буду чувствовать нашу связь через сотни тысяч миль. Поппи не должна узнать, что я здесь. Никто не должен знать об этом. Такая жизнь — клетка. Обустроенная, просторная, но клетка. Поначалу ты чувствуешь себя в ней вполне комфортно, но через время её прутья становятся будто бы крепче, ненавистнее, уродливее. «Бойтесь своих желаний», — как-то раз сказал нам с Анной дядя Соломон. Тогда я не придал его словам большого значения, зато сейчас познал их правдивость на собственной шкуре. Я мечтал воссоединиться с Амелией. Мечтал увидеть её, быть рядом, быть нужным. Всё случилось именно так, только вот нам приходится ото всех скрываться, словно мы нашкодившие подростки, а не взрослые люди. Благословением было лишь то, что наши с ней отношения в школе развивались в то время, когда всем было на это плевать: один за другим проходили матчи по квиддичу, начинались выпускные экзамены и открывался набор студентов на стажировку. Кроме самых близких друзей и особо внимательных преподавателей, никто и не догадывался, что происходит между нами, и в нынешней ситуации это было только на руку. На первом этаже хлопнула дверь. — Поппи уехала, — крикнула Амелия. Я поспешил вниз, к ней, разделить терзающую меня тревогу. — Она спрашивала что-нибудь? Почему-то Амелия не отвечала. Смотрела на меня странным взглядом и молчала.***
Чёрт, чёрт, чёрт! Во что я только вляпалась?! Я глядела на Себастьяна и словно падала в бездну. С первых же секунд, когда вновь вступила на этот хрупкий лёд, знала, чем это может закончиться. Чем это непременно закончится. Это всё равно что несмышлёные дети, которые знают, что не стоит дотрагиваться до раскалённого котла, но делают это: по глупости или необъяснимому желанию рискнуть. Вот и я, не ведая, что творю, сиганула в жерло вулкана, непонятно на что надеясь. На удачу, наверное. Дура. Как безрассудно порой ведут себя люди. Необъяснимо рискованно и дико. В детстве я считала, что так делают только бездушные персонажи на страницах любовных романов. Она сбегает от мужа, давшего ей всё, к другому, который никогда ничего не обещает, а только искушает. Она не оглядывается назад до тех пор, пока не остаётся одна, никому ненужная. «Что за идиотка?» — сморщившись в презрении, комментировала я очередной прочитанный сюжет подобного рода. Сегодня этот же вопрос следовало бы задать самой себе. Что я за идиотка, раз поставила крест на своей размеренной спокойной жизни и поддалась искушению, наперёд зная, что ничем хорошим это по определению закончиться не может? В романах — да, в жизни — ни за что. — Я пропустил уже два письма от Оминиса, — после затянувшейся паузы произнёс Себастьян. — Он наверняка чует неладное. — Не сомневаюсь, — равнодушно ответила я и упала в кресло у окна. Начинались морозы. Меня сковывала оторопь при одной только мысли о том, что я останусь здесь одна в лютый холод и непроглядную немую тьму. Оминис не писал мне вовсе. Словно разгадав нашу тайну, нравоучительно наказывал молчанием. Эндрю варился в своей обиде, но я знала, что он вскоре отойдёт и явится с намерением мириться. Раскладывая по полочкам события минувших месяцев, я приходила в неподдельный ужас и ясно осознавала, что теряю опору под ногами, вишу в воздухе и вот-вот шлёпнусь. Может даже расшибусь.***
— Как думаешь, мы любим друг друга? Амелия задала вопрос так, как если бы интересовалась, свежая ли рыба была сегодня на рынке. Сперва я хотел выпалить, что «конечно, любим», но вдруг задумался. Когда любят, готовы пойти на всё. Сгореть заживо, выпить яд, встретиться лицом к лицу со страхом и болью. А мы прячемся. Заперлись в этом махоньком доме и трясёмся. Никого не впускаем, вздрагиваем от каждого шороха. Одним словом, пережидаем. А что пережидаем-то? Я не могу найти в себе силы признать вину, она — простить. Я не имею права осуждать её, как и она наверняка смирилась с тем, что я не желаю понести наказание за содеянное в тех катакомбах. Если бы я только знал, чем закончится невинное на первый взгляд знакомство с новенькой пятикурсницей, ни за что на свете не обмолвился бы с ней и словом. — Мы губим друг друга, Амелия.