***
После высадки и медосмотра все расползаются по своим углам, один Шустов неприкаянным солнышком слоняется по базе, то и дело заводя какую-то бурную самодеятельность. — Дамы, ну бодрее! — слышит Костя, проходя мимо актового зала. — Пожарный, я вас любила, оооо, — заводит нестройный женский хор. Костя заглядывает в зал: на сцене стоит вся их бухгалтерия, сотрудницы столовой, медсанчасти и даже свободные дежурные операторы. — Макс, ты чё тут устроил? — Так Алексей Палыча же провожать скоро будем. Концэрт! — гордо задирает кудрявую голову. — Рому видел? — Да чё мне твой Рома, — довольная лыба тут же становится пресной, и Костя снова про себя удивляется, какая кошка между ними пробежала. — Чё сразу мой-то? Вы ж с ним в одной комнате живёте. Макс закатывает глаза и снова разворачивается к уже притомившимся дамам: — Девчат, ну веселее! — он даёт отмашку, бьёт по струнам и, продолжая аккомпанировать, бросает Косте: — У Кати, наверное. Катю, почему-то зарёванную, Костян находит на поле у аэродрома. — Эй, малая, ты чего? Обидел кто? — к дочке бывшего инструктора они тут все относились как к младшей сестре и защищать готовы были от любой напасти. Кто бы, правда, на базе, полной здоровых и крепких мужиков, вздумал обижать местную принцессу. — Ой, Кость, — утирая слёзы, вымучила улыбку девушка. — Случилось что-то? — Рому не видела? — как будто не заметив её состояния, спросил пожарный. — Он медкомиссию не прошёл, я его полдня ищу. Девушка вдруг снова начинает реветь. Костя, растерявшись от такой бури эмоций, не знает, что делать: обнять, так в глаз может дать, оставить — обидится потом ещё и на него. — Ну, — выбирает он всё-таки первый вариант, — что этот придурок сделал? Девчонка жмётся к нему и заливает слезами футболку. — Кааать… — Б… бросил меня! Санта Барбара какая-то, — думает про себя Костя, успокаивая девушку.***
Рома с садистким удовольствием пинает рюкзак Шустова, когда находит тот у своей кровати. Макс вечно раскидывает по комнате вещи, занимая собой вообще всё пространство. Вот прям всё — со своей кровати Ильин снимает футболку и носки Шустова. Молодой падает прямо в ботинках и поверх покрывала, складывает руки под головой и просто смотрит в потолок. Что-то колет в спину, и Рома неожиданно для себя под покрывалом находит книжку всё того же Шустова. «Братья Карамазовы», толстенная, блин. Тяжёлая. Так бы и запульнул острым углом в кучерявую голову. Вместо головы книга летит на соседнюю кровать через всю комнату, не долетает, бьётся о край кровати и падает на пол. Всё равно бы этому придурку ничего не было. Он в огне не горит, в воде не тонет. В дверь кто-то скребётся, и Рома, не желая шевелиться лишний раз, кричит, что открыто. — Я всю базу три раза обошёл, ты где шатаешься? — Костя вроде бы и ругается, но как-то ненатурально. Рома всё же поднимается с постели и садится. Нигде он не шатается. Тут, там. Вот теперь тут. — Ты почему врачам не показался? — Костян заходит, оглядывает помещение, по которому как будто бы Мамай прошёлся, и садится на кровать Максима. — Так целый же, — беспечно пожимает плечами Ромка и снимает наконец свою шапку. — По протоколу… — Не душни, — отмахивается шапкой Рома и снова валится на кровать. — Сходи в медсанчасть, — повторяет Костя и замолкает. Но почему-то не уходит. Роме в целом всё равно. Роме вообще всё ровно, блин. — Ну а с Катей что? — нарушает затянувшуюся паузу рыжий. — А что с Катей? — Плачет. Бросил ты её, говорит. — А. — Ну ты это, к врачам сходи, — неловко повторяет Костя и всё-таки уходит.***
Макс снова получает подзатыльник, когда проносит ложку с кашей мимо рта. У Пети рука потяжелее будет. Шустов трёт голову и виновато улыбается. — Начальника! Чиво дирёсся! — Подотрись, клоун, — Пётр передаёт ему салфетку. — И слюни подбери. Если Серый увидит, убьёт же. Макс начинает оттирать футболку, но тут же поднимает удивлённые глаза на Петю. Чё? Потом перевод взгляд и понимает, что Оксана и правда сейчас стоит как раз там, куда до этого он сам смотрел. Только там, за спиной у Оксаны, сидит Ильин и заливается своим проклятущим звонким смехом. Костя садится со своим подносом напротив и перекрывает всякий обзор. — Опять? — он кивает на пятно на футболке Шустова, и Макс виновато пожимает плечами. — Ты можешь объяснить, что случилось? — Кашу до рта не донёс, — что у него ещё могло случится. Как с гуся вода. — Я про вас с Молодым. Шустов уверен, что даже флегматичный Пётр сейчас удивился. — А что у нас… — Макс. Хватит. Вы после первого вылета чуть ли не в дёсны целовались, а теперь цапаетесь как кошка с собакой при каждом поводе и вместе вообще не бываете. — Я не понял, это что за наезд? — решив, что лучше уже не станет, Шустов откидывает салфетку и возвращается к остывшей каше. Всё равно вкусно. Потому что не гречка. Овсянка! Костя больше ничего не говорит, так что тему, наверное, можно считать закрытой. Но тут Рома поднимается из-за стола, и Шустов рефлекторно тянет шею, чтобы посмотреть, куда тот пойдёт из столовой. По ноге под столом больно прилетает тяжёлым ботинком от рыжего. — Шустов! — Ну что? — неожиданно зло огрызается Макс. — Решите ваши проблемы до следующего вылета, — Костя тоже говорит неожиданно жёстко. Максим, так и не доев кашу, быстро собирается из-за стола. Ни пожрать, ни поглазеть в этой столовой нельзя!***
Никто ничего до вылета не решает. Нет, Максим честно настроился на разговор перед отбоем, но обнаружив погром в комнате и отвернувшегося к стенке типа спящего Рому, всё миролюбивое настроение растерял. Только поднял томик Достоевского, любовно погладил и положил на стол. Летят спокойно. Максим угощает всех, даже Рому, леденцами, привычно вешает ещё один фантик на удачу. Работают тоже спокойно, слаженно. Тушат долго и выматываются так, что даже бренчать гитарой сил нет, только всполоснуться из ведра, мясо пожевать и завалиться спать. Что Макс и делает, но просыпается посреди ночи, потому что слышит какой-то скулёж. Вылезает из палатки, на ходу натягивая флиску, потому что ночью в лесу сыро и холодно, и с удивлением обнаруживает Рому у потухшего костра с той самой книжкой Достоевского. Нет, ну грустно там всё, но не настолько же. Максим быстро натягивает ботинки и крадучись подбирается к Молодому. Тот, слава Богу, не плачет, но скулит страшно. — Ром, ты чё, — как обычно придурковато улыбаясь, подсаживается перед ним на корточки Шустов. — Иди спи, — непривычно беззлобно огрызается Рома. Макс хмурится, но не сдаётся, подползает ещё чуть ближе. Странное чувство, почти забытое. Они больше года не оставались наедине, чтобы не собачиться по поводу и без. Чаще, конечно, просто демонстративно игнорировали присутствие друг друга, а собачились уже на публику. — Ром, — Макс кладёт руку на колено парня. — Случилось чего? Молодой натягивает шапку на самые глаза, но от прикосновения, как обычно бывает, не отползает. — Рома. — За что ты меня ненавидишь? Макс от такого заявления падает на задницу. Хочется опять растянуть рот в улыбке, да только та совсем уж не к месту. Ненавидит? Нет, конечно, нет. Так, за косички дёргает, разве что. — Чё я тебе сделал-то? — шёпот переходит в свист, а потом опять в скулёж. — А я тебе? — Максу казалось, что эту игру во взаимную неприязнь начал Ильин как раз. Рома задирает шапку на лбу и одним глазом смотрит на Шустова. — В смысле? — Ну, это ж ты меня нахуй послал с песнями моими и букетами ромашек, — добродушно улыбается Шустов. Ну было же. — Я же реально пересрался, что ты там сгорел, — не к месту ляпает Ромка. Шустов всё-таки улыбается. Пересрался, ага. Хвостиком бегал ещё неделю и всё поверить не мог, что они все живые. Вот совсем вот все. И почему-то очень ему было важно, что Максим тоже живой. Макс от такого внимания к своей скромной персоне обалдел тогда натурально, а потом, ну. — Ром. — Ты же смотришь. Ну, смотрит. И что? Смотреть не запрещается. Максим пожимает плечами, ничего не отрицая и не подтверждая. — А как только я приближаюсь, даже петь перестаёшь. — Ууу, обида-обидная, — поддевает Максим. — Хорошо, смотреть не буду, петь буду. Лады? — Ему не сложно. Нет, сложно, конечно, но попытаться можно. Рома ничего не говорит. Хоть шапку свою дурацкую снимает, глаза не прячет. Сна у Максима теперь ни в одном глазу, и он усаживается поудобнее и вертит головой, выбирая, за что зацепиться дурацкими мыслями. Не смотреть на Рому решает начать уже прямо сейчас, с пением пока не очень — табор разбудит. Рома тяжело вздыхает. Страдалец, устроил тут. Подумаешь, смотрят на него и песни ему не поют. Пели песни и букеты носили — не нравится. Не поют и смотрят — тоже не нравится. Ты смотри, какая цаца. — А чё ты с цветами-то таскался тогда? — А чё ты целоваться полез тогда? — без паузы и времени на раздумья переспрашивает Шустов. Ильин пытается проследить, на что смотрит Максим. На палатку их, что ли? Или на деревья за холмом. — Да я чёт… думал, ну, адреналин… — Влюбился типа? — Ну. А потом зассал. — До или после ромашек? — До. Шустов кивает. Он так и думал, в принципе. Он бы тоже, наверное, зассал, если б полез целоваться к кому-то из отряда, а те ему без объявления войны цветы бы носить стали и песни петь. — Жёстко ты, короче, троллишь, Максик. А, вон оно что. Макс срывает травинку и закладывает в рот. Сверчки трещат. Светать начинает. Вон уже полоса на горизонте розовеет. Сказать? Не сказать? А чё бы и нет. Макс встаёт на ноги и протягивает руку Роме. — Что? — Вставай, говорю. Сидячих не бьют, — сам наклоняется и поднимает Ильина с бревна. — Да я не хотел тебя бить, — не особенно сопротивлялась, но совершенно не понимая, что происходит, мямлит Ромка. — Ну, вдруг захочешь. Макс как-то вдруг очень серьёзно смотрит, подходит совсем близко и обнимает крепко-крепко. — Задушишь, — хрипит Молодой. — Ага, — хватка ослабевает, и Рома успевает глотнуть воздуха перед тем, как Макс наклоняется к нему и мажет носом по щеке, — сразу не бей только. Но можешь бить сильно. И целует осторожно. Не как Ромка тогда, шало-пьяно, растрёпанно и потерянно, аккуратно Максим целует, крепко зажмурившись. До Ромы не сразу доходит, а когда доходит, он рефлекторно сжимает кулак и уже заносит его, и Макс не видит, но, наверное, чувствует, потому что поджимает немного плечо и всё равно мажет губами по закрытым Роминым. — Щас, Ром, щас. Что щас-то, не понимает Ильин. Бить можно будет сейчас или всё закончится сейчас? Он так и стоит с сжатым и занесённым кулаком, когда Макс, непривычно испуганный, выпускает его и смотрит прямо. — Ром? — молчание затягивается, и шило в жопе Шустову покоя не даёт. Кулак прилетает прямо в челюсть, Шустов отшатывается, хватается руками за место удара, Рома наскоком бросается на него, валит на сырую траву и лупит раскрытой ладонью куда придётся, пока не выдыхается совсем. На последок только слабо стучит кулаками по груди, сжимается в комок и скулит куда-то в шею. — Ненавижу тебя, ненавижу! Макс шало улыбается, обнимает Ильина и успокаивающе гладит по спине. — То есть можно смотреть, петь и носить ромашки? — он поднимает за подбородок лицо своего Ромашки и ухмыляется. — Сволочь, — обиженно шипит Молодой. — И я тебя тоже люблю, — смеётся Шустов и снова прижимает парня к себе.