***
Илья покорно выслушивает рекомендации врача и откидывается на подушку. Удобная, чёрт. И вообще, ремонт тут хороший, не то что в их отделении; палата большая, светлая — всё для людей, короче. Скучно только, и телефон садится. И всё равно Третьяков достаёт из джинсов наушники и затыкает уши: слушать гомон соседей не хочется. Минут через сорок покой этот нарушает медсестра: — Там к вам альфа рвётся, ваш? Илья неуверенно кивает и пожимает плечами. Альфа? А ещё минут через десять на пороге палаты оказывается высоченный кучерявый альфа, который тут же привлекает к себе внимание всех омег. Третьякову даже немного лестно. Максим, шаркая бахилами по полу, подбирается к его койке и садится рядом на стул. — Я тут это, апельсинов принёс и водички, — сетчатая авоська опускается на прикроватную тумбочку. Илья закатывает глаза. «Кошечка», «ваши родители», апельсины… Как банально. — Ты, ну, ты как? — Нормально. На сохранение положили, — апельсин Илья всё равно берёт и начинает чистить сразу же, наплевав на то, что хорошо бы фрукт помыть. У альфы на лице замешательство, но объяснять ему что-то не хочется. — Надолго? — Недели на две, — омега протягивает дольку апельсина мужчине, и тот как будто на автомате её берёт и кладёт в рот. — Тебе, может, надо чего? Они говорят тихо, но Третьяков чувствует, как все в палате прислушиваются, что же там такое происходит. Новый человек — всегда событие. Илья пожимает плечами. — Зарядка есть у тебя? Телефон щас сядет, а мне бы Пумбе позвонить. — А ты Тимон типа? — смеясь, он шарит по рюкзаку и вытягивает оттуда две разные зарядки. — Тебе какую? Третьяков берёт подходящую и вертится в поисках розетки. — Да вот она, — альфа перехватывает провода и втыкает зарядку в розетку прямо у изголовья кровати. Они оказываются достаточно близко, чтобы Илья почуял, как от альфы пахнет омегой. Свежий запах ещё, плотный. — Ну, ты это, не болей? — глаза у мужика добрые, светлые, и сам он Илье в общем-то нравится. — Я Максим, кстати, — и протягивает загорелую ладонь. Илье представляться смысла нет, он это сделал раньше, ещё в парке, пока вызывали скорую, но руку пожимает. Тёплая. — Я зайду ещё? — Зайди, — пожимает плечами омега.***
Кольцов исправно таскается к нему с фруктами и минералкой каждый день в часы посещения. Про других омег тоже не забывает, приносит им конфеты и маленькие букетики. Рвёт он эти букетики явно на клумбах возле больницы, но от того они Третьякову кажутся особенно трогательными. Макс травит рабочие байки, спрашивает о самочувствии и вообще отлично справляется с ролью приглашённого клоуна. К концу недели высокого альфу ждут уже все омеги, всё время нахваливая его Илье и говоря, как ему повезло с парой. «Повезло — не то слово», — думает Илья, каждый раз улавливая от журналиста запах новой омеги. И чего привязался? Но альфу не гонит, покорно и с юмором принимая действительность: реальный папашка даже не в курсе, что его чадо изводит родителя, ещё не родившись. Серёга — Пумба — заехал только в первый вечер, передал вещи, кружку-ложку-щётку и ноутбук, чтобы Илья тут совсем не осоловел, но Илья не в обиде: работу у друга тире соседа никто не отменял, спасибо, что вообще сделал крюк до их квартирки на другом конце города. — А кто будет? — спрашивает Макс, привычно устраиваясь на стуле у кровати. Сегодня к фруктам вдруг добавился пакет из «Золотого Яблока». — Эт чё? — Илья заглядывает внутрь ядрёно-зелёного пакета. — У тебя губы и руки сухие, — Макс отводит взгляд, а Илья прячет ухмылку в усах. Ишь ты. На крема и бальзамы журналист не поскупился. — Не знаю, сюрприз пусть будет, — доставая крем для рук, отвечает на первый вопрос омега. Он и правда не знает. Омеги в палате говорят, что девочка, живот у него какой-то для девочки. Но Третьяков в народные приметы не верит. Крем вкусно пахнет какими-то орехами, Илья даже подносит ладони к носу и принюхивается. И кожа сразу такая мягкая-мягкая. — А ты кого хочешь? — Макс, наблюдая за омегой, аж светится. И фонит от него приятно, тепло. Тоже орехами. Илье нравится. И запах, и альфа нравится. Илья даже поискал в интернете, что за журналист такой, Максим Кольцов, и неприятно удивился, узнав, что тот работает в Москве. Уедет значит скоро. Как-то на этом фоне даже поблядушки его не кажутся проблемой. Заботится же он о нём, об Илье. — Родила царица в ночь не то сына, не то дочь, — иронично отвечает омега. — Ну, лишь бы не ежа. — Да, — смеётся Илья, — ежа не хотелось бы.***
К хорошему быстро привыкаешь. К Максиму привыкать Илья себе не разрешает, всё равно держит между ними дистанцию, воспринимая его как ещё одного пациента. Те к доброму травматологу Третьякову тоже тянулись, прикипали, а он только мазал улыбками тёплыми и с руководством воевал за лучшие условия для пациентов. Потом всё равно прощаться, и никто никого вспоминать не будет. Илья вообще к жизни легко относится. Даже к своей беременности. С папашей они на тот момент уже разбежались, и что-то прикинув в своей умной докторской голове, омега просто завалился на кухню к Серёге и выдал, что коляску сам на пятый этаж таскать не будет, так что извольте-с, дорогой друг, оказывать грубую физическую помощь. Пумба сначала потупил, а потом сграбастал в крепкие объятия и содрал с их трёхлитровой банки-копилки малярный скотч, на котором было написано «на ферари». Мелочи и пары сотенных купюр на дне банки им бы даже на ладу калину в кредит не хватило, потому что они постоянно из заначки таскали деньги на пивко и пиццу. Новый стикер «для малышки» был волшебным, наверное, потому что банка пополнялась регулярно, и ни Илья, ни Серёга в неё больше не залезали. Как-то вместе расчистили квартирку, прибрались в спальне Третьякова, сохранили вкладки на авито с детскими кроватками и колясками, и в общем жили, ждали пополнения в семействе. И тут, вот, оказия. Оказия сидит сейчас напротив, чистит апельсин, и пахнет от него чуть слабо орехами, гелем для душа и апельсинами. Илья тянется унюхать другую омегу, а не получается. — Ты чё это? — смешливо спрашивает альфа. Илье немножко стыдно. — А ты? — резковато. Но это гормоны, сам бы Третьяков так никогда себя не вёл. Макс удивлённо задирает брови и берётся за второй апельсин. Первый он уже разломил на дольки и выложил в мисочку. — Ты зачем приходишь? — что там Илья говорил про не привязываться? К концу второй недели уже привязался так, что отпустить невозможно. Кольцов пожимает плечами. — У меня командировка кончилась. Могу не приходить, — вот просто так, легко. Ещё один апельсин попадает в миску, и Макс собирает в пакет раскиданную по покрывалу кожуру. — Не приходи. — Уверен? Илья отворачивается к окну, поджимает, как может из-за живота, колени к груди и укладывает на них подбородок. Вот оно как, оказывается, бывает. — Зассал? — Кольцов вдруг оказывается рядом, на кровати, и впервые за время их общения так агрессивно нарушает личные границы омеги. За их мелодрамой увлечённо наблюдают другие омеги, совсем не стесняясь. Илье хочется нажать на паузу, чтобы подумать о происходящем на экране. Но тут, блин, не кино. Тут как будто бы его жизнь. — От тебя омегами пахнет, — зачем-то ещё глубже закапывает себя Третьяков. — Не пахнет, — спокойно и уверенно отрицает Макс. А потом вдруг дёргает губами в улыбке: — Тебе не всё равно? — Всё равно, — бурчит Илья и даже не скрывается, что врёт. — Ну и ладненько. Тогда до завтра? — До завтра, — тяжёлая тёплая ладонь треплет его по волосам, и Илья от удовольствия прикрывает глаза. Приплыли.***
Максу нахрен не упёрся этот Воронеж с его криминальной статистикой. Максов хрен упирался только во что-то мягкое и омежье, желательно чаще раза в день, но это опционально. Главред требовала тезисы для статьи и поскорее, и Кольцов их честно написал и уже собирался в гостиницу решать хреновые проблемы, но тут случился Третьяков. Его персональная Дева Мария. Ни в какое непорочное зачатие Максим, конечно, не верит. Он даже в существование девственниц не особенно верит, потому что все мы как бы немножечко выебаны уже с самого рождения. Так что рефлексы валить и трахать первыми включаются при виде задницы этой «кошечки». И отключаются напрочь, когда приходится вызывать скорую. В жизни Максима Кольцова большая и светлая случалась, он даже женился. Но в двадцать лет все мы глупые и горячие, а после тридцать хорошо, если тёпленькие. Большая и светлая стала маленькой и серенькой, потому что строить карьеру было интереснее, а решать, кто выносит мусор, надоело уже через год. Проще было тыкаться в мягкое с эпизодической регулярностью, ни к кому не привыкать и никого не привязывать. И барахтаться в этом болотце, ни на что не претендуя и не жалуясь. В общем-то, это Максим и сделал, когда убедился, что омега в порядке, жив, цел и даже есть какой-то Пумба. В тот же вечер зацепился в клубе языком за симпатичную девчонку, побарахтался немножко, а на следующий день опять потащился в отделение акушерства и гинекологии к Третьякову. И через день, и через два. Мёдом ему там намазано. Медовым молочком — разнюхивает Максим на второй день, удивлясь при этом, какая колючка омега. Глазками стреляет, сам к нему принюхивается, шутит, а к себе не подпускает. Азартному Кольцову даже хочется с самим собой поспорить, как быстро он такого омегу расположит к себе. Хреновоориентированному Кольцову всё равно хочется таскаться по заведениям в поисках мягкого. А потом что-то щёлкает. И ещё раз, и ещё. Как затвор репортажного фотика, быстро-быстро. Никто к Илье кроме него не ходит. Папаша их то ли бросил, то ли вообще не в курсе, и сам Третьяков — вообще ни разу не меченый. Ну, чем не Дева Мария? Домой, в Москву, уезжать надо было сразу же, а он остался зачем-то и носится теперь с авоськой апельсинов через весь город, чтобы час-другой поразвлекать омегу. Илья ему нравится, до щемящей нежности, почти забытой и потерянной. Но это, вдруг осознаёт Кольцов, как езда на велосипеде: если научился, никогда не разучишься. Резких решений он не принимает, само всё как-то, но почему-то именно в тот день, ночь перед которым Кольцов провёл в гордом одиночестве, Третьяков устраивает сцену. Максим, давно воспитавший в себе равнодушие к чужой ревности, кусает щёки, чтобы не смеяться, только треплет омегу по волосам, первый раз разрешая себе касаться. — Выписывают-то когда? — он приходит опять и снова. Работа в городе давно закончилась, и надо бы уехать и не привязываться к парню. А не уезжается что-то никак. Сколько раз уже открывал сайт РЖД, билет выбирал, а до оплаты так и не доходил. — Да вроде завтра, — Илюха нос воротит, глаза прячет. Макс опять наглеет, садится прямо на кровать и гладит по голени под одеялом. — Говорить не хотел? — не обидно даже, понятно всё. Будь у него младшая сестра или брат-омега, он бы им тоже с себе подобными запрещал общаться. Илья смотрит пронзительно, но не говорит ничего. И Макс только отмечает, что он, ну, посвежел, что ли? Порозовел, поправился как будто даже. Убирает чёлку с лица омеги. — Пумба заберёт? — Третьяков только плечами пожимает и бурчит что-то в свои усы смешные. — Поняятно, — тянет Макс. — Сами с усами. Караулить парня с утра у дверей отделения — кринж, но номерами телефонов они так и не обменялись. Нет, Макс спрашивал, но Илья всё время увиливал, так что оставалось греться на летнем солнышке и курить, поджидая. Третьяков появился после обеда, с рюкзаком и большим пакетом. Кольцов, тут же выкидывая только начатую сигарету, подорвался, выхватывая пакет. — Рюкзак дай. — Да я— — Рюкзак, — тяжёлый. С кирпичами, что ли. Такси вызывает по адресу, который Илья говорит нехотя, и, наверное, Макс первый раз в жизни чувствует себя насильником: пристал как банный лист к парню. И за себя неловко, а всё, а не получается. Главред ещё позавчера сказала, что если Кольцов до понедельника не вернётся, то может искать себе новую работу. До хрущёвки, уютно спрятанной в зелёном микрорайоне, едут как будто бы целую вечность, а до квартиры на последнем этаже поднимаются и того дольше — Илье банально тяжело. Но Макс не лезет, топчется на ступень ниже с рюкзаком и пакетом, думает о чём-то. И в конец охреневает, когда попадает в квартиру, в которой Третьяков собрался нянчить младенца. Предложение забрать Илью в Москву застревает где-то в горле. Не поедет же. — Чай будешь? Илье от постороннего альфы в своём убежище некомфортно. Это не больничная палата, где кроме вас ещё пять человек. Максим это тоже понимает, а потому отказывается, просто складывает вещи в прихожей и оттягивает неизбежное. — Слушай, дай номер свой всё-таки?***
Вернувшийся с работы Серёга удивляется, когда спотыкается в прихожей об рюкзак и находит Третьякова на кухне кружкой. — Ау. Илья машет рассеянно, пытается сделать глоток из пустой кружки и чертыхается, когда сырой пакетик вываливается на лицо. — Нормально всё? — анестезиолог закидывает продукты в холодильник, а сдачу из магазина — в банку-копилку. — Да вроде, — Илья ставит чайник. — А чё грустный такой? — Хер сосал невкусный. — Ну и где этот хер теперь? — крякает ничего не понимающий Пумба. — В Москве, наверное. Альфа принюхивается: — Это тот, что ли, из парка? — Из парка. С Максимом Серёге пересечься не довелось, но стойкий ореховый запах, которым пропах Илья, пока лежал на сохранении, улавливает. — Забирал тебя, что ли? А чё не остался? Познакомились бы. — Ну Серый! — А чё? Норм мужик вроде, не? Илья картинно закатывает глаза и ничего не говорит. — Ну, сам знаешь. Колбасу будешь? Шаткое равновесие достигается только через день, когда Илья привыкает к мысли, что декретный отпуск — это уже вот сейчас. Не надо вставать по будильнику, прыгать в одном носке по комнате, собираться на работу и бегать на гудящих ногах по отделению из палаты в ординаторскую и обратно. Сутками дежурить тоже не надо, а надо уток в парке возле дома кормить, гулять побольше, соблюдать водный баланс и питаться правильно. Колбаса — это, конечно, неправильно. Но очень вкусно. Макс неожиданно не пишет ни через день, ни через неделю. Неожиданно, потому что Илья ждёт, что это случится. Подписывается даже на его газетёнку и следит за выходом его статей. Читает их, а в голове слышит хриплый низкий голос, от которого только теперь по спине мурашки бегут. В больнице вроде не было. На исходе лета, зацепившись взглядом за очередного высокого кудрявого альфу, понимает, что скучает. Кошки скребут на душе, отчего малыш внутри всегда толкается больно, и Илья знает, что всё сделал правильно. Если бы тогда он подпустил журналиста, сейчас было бы больно. А так — просто грустно. Иногда жалеет, что не попросил номер тоже, а бумажку, которую Кольцов подсовывал ещё в первые дни, потерял. Но чаще думает, какими омегами пахнет от альфы теперь, и от этого успокаивается.***
Написать, конечно, хочется сразу, но что-то человеческое Максим в себе ещё ощущает и решает ждать. Не Илью мурыжить, а себя прощупать, взвесить. Снова втягивается в привычный график, где между работой тусовки и блядки, и даже ощущает какую-то стабильность и уверенность в завтрашнем дне. Илья начинает казаться миражом, курортным романом, наивным и трепетным, как в средней школе, . Кольцов влезает в очередное расследование, укатывает на Север, шарахается по лесам, подворачивает ногу. В травме им занимается неприятно пахнущий старый альфа, Макс представляет на его месте Третьякова, и ёкает. Что-то в груди ёкает. В Москву возвращается мрачным. Двушку в Крылатском рассматривает критично. Из плюсов отмечает лифт. Из минусов — город. В календаре высчитывает, где там кончаются эти сорок недель, и в лихой самонадеянности смотрит вакансии в Воронеже. Не густо. А того, что есть, на сыр с маслом не хватит. Мотаться туда-сюда и московской зарплаты не хватит, потому что Илье надо переехать, малышу нужно вообще всё. — Чё я делаю… — трёт лицо руками альфа. — Дерьмо какое. Оставить, оставить в покое надо человека, потому что не известно, чем всё закончится. Макса дёрнет, не усидит, опять шататься начнёт и всё испортит, а там, ну, не просто омега. Там, блин, два человека сразу. И это ответственность. И если Илюха взрослый, то брошенный малыш — это ж навсегда. — А самое дерьмовое, знаешь, что? — это Макс решает, что напиться с главредом по скайпу — отличная идея. — Я ж его не хочу даже. То есть хочу, конечно, но как-то, блядь, нежно, что ли? Глаза у Кольцова уже красные, рожа тоже, это видно даже через слабую фронтальную камеру. Катя тяжело вздыхает и подливает себе виски, чокаясь через экран. — Свято место пусто не бывает, — и не понятно, она это про свободного никем не меченного омегу, вдруг дозревшего до отношений Максима или про его рабочее место, если он всё-таки решит уехать из города.***
Я тут посчитал, что 40 недель — это где-то в середине октября?На 15 поставили
Хочешь, я приеду?Макс…
Хочешь, с собой тебя заберу? Хочешь, у тебя останусь Можем там родить, тут пожить Как ты хочешь?Максим…
Я всё, я заебался, мне тебя надо…
Пальцем не трону, хочешь?Нет, не хочу)
Еду?Жду