А люди любят

      Это начинается неожиданно и совершенно внезапно для Игоря.       Ничего не изменилось ни после разговора на кухне, ни после двухнедельной попытки поломать себе лицо обо что-то или об кого-то, ни даже после почти полугодового приступа ярости Хазина. Игорь всё так же цеплялся за Петра пустым взглядом и слышал, как трещит костёр в груди. А как иначе-то, — думал Игорь. Трагедии не случилось, никто не умер. Игорь не скулил, не тосковал, на жалость друзей не давил: жил себе тихо, работал хорошо, помогал Прокопенко с дачей, Юльке — с делами. — Ты хорошо целуешься? — они вели дело вместе, и даже это не кипятило кровь. Работа же. Сидят сейчас глубокой ночью на кухне Хазина и жрут что-то, что ещё утром мяукало.       Игорь откладывает шаверму и поднимает на Петю удивлённый взгляд: — Как это поможет делу? — Поцелуй меня? — Петь, ты ёбнулся?       Это тогда, почти год назад, Игоря развезло от одного шуточного признания в любви, а сейчас всё как-то пресно уже. Не дёргает. Другие тоже совсем не цепляют, к сожалению, но и от Петькиного безразличия не больно. — У тебя кто-то есть?       Грому кажется, что Хазин от переработок поехал крышей. Пятница, глубокая ночь, а они сидят тут вдвоём над бумагами и спорят, чей подход лучше. — Нет, но, — Игорь всё-таки вытирает рот салфеткой.       Петя зачем-то повторяет его действие. — Только не говори никому, — и сам тянется за поцелуем.       Секунда, которая уходит на анализ происходящего, кажется Игорю вечностью, но потом он всё-таки сдаётся. Сухие растрескавшиеся губы печёт — чесночный соус явно не лучший спутник для первого поцелуя с человеком, которого вроде как любишь. Вроде как, потому что с за прошедший год они с Хазиным как-то перебороли желание бить друг другу морды и резко стали друзьями. И Игорю, в принципе, нормально: Петька давался обниматься, и сам обнимал, не скупился на простую бытовую заботу. Короче, нормально Игорю было, жить можно. А как теперь жить — не понятно. Губы у Петьки жадные и мягкие, горячие, а язык почему-то холодный. Оторваться невозможно, и Игорь мажет ещё и ешё, вылизывает чужой рот, руки свои стараясь держать строго на своих коленях.       Петя останавливает это грехопадение сам, вытирает рот тыльной стороной ладони и возвращается к недоеденной шаверме. Игорю бы напрячься и обидеться, но он видит, как горят щёки Хазина и мелко дрожат пальцы. Так понравилось? Или так не понравилось? — Короче, — возвращается Гром к работе, — давай попробуем твою схему.       В следующий раз это случается на новогоднем корпоративе. Петька находит Игоря за углом ресторана, где кутило управление, стреляет сигарету и притирается плечом к его плечу. — Замёрзнешь, — Игорь снимает шарф и накидывает на выбежавшего в одном свитере Петю.       Они молча курят и заканчивают почти синхронно, Петька даже умудряется это сделать раньше, а потом воровато оглядывается, толкает Игоря со света от фонаря и опять целует. Быстро, жадно, с привкусом табака и ни капли — алкоголя. Игорь даже сказать ничего не успевает — Хазин убегает быстрее, чем язык начинает получать сигналы из речевой доли мозга.       В марте, разгребая очередного «подснежника» опять засиживаются до поздна. Хазин предлагает подвезти, и уже в арке, прощаясь, опять тянется к Игорю целоваться. — Так, Петь, стой.       Петя дует губы, смотрит растерянно, и Игорю это не нравится. Не Петя, а то, что Петя делает. С собой, с ним. Переживать эту бурю в стакане опять совсем не хочется. — Ты хорошо целуешься.       Гром хмыкает, с удовольствием отмечая, что это уже решённый вопрос: — Только не говори никому? — Петя кивает. — А о чём? Не было же ничего? — А ты хочешь?       Игорь кивает раньше, чем успевает подумать. Хочет. Больше двух лет уже хочет, что тут думать.       Петька паркуется быстро, как будто боясь передумать, на последний этаж к Игоревой квартире взлетает раньше хозяина и топчется на коврике, торопя Игоря скорее открыть дверь. Целоваться лезет сразу, едва переступив порог. Игорь смеётся в поцелуе, помогает раздеться и почти силой отрывает майора от себя. — Точно решил? — ставя чайник и поджигая газ, на всякий случай уточняет. — Не передумаешь? — Только— — не говори никому, понял.       В первый раз, долгий и неуклюжий, больше смеются, чем трахаются. Трогаются, притираются. Игорь Петю учит, а тот на всё реагирует возбуждённо-нервно, смущается и боится сделать больно. Но это — не больно, объясняет Гром, это приятно, и доказывает это хриплым стоном в подушку, когда Хазин всё-таки входит в него.       Теперь действительно есть, что скрывать. Петя, как мантру, повторяет после каждой ночи одно и то же, и сам же создаёт ситуации, когда кто-то их может поймать: то в архиве Грома зажмёт, то в туалете запрётся в одной кабинке. Игорю бы беспокоиться, почему никто знать не должен, но зачем. Игорь безоблачно счастлив. — Я люблю тебя, — как обычно шепчет Гром на прощанье. — Я в Москву возвращаюсь, — неожиданно в самую шею откликается Хазин. — Свадьба у меня.       Петя уходит тихо, оставляя Игоря одного с пониманием, почему нужно было молчать.