***
Сяо было двадцать один. Он учился на четвертом курсе института, нельзя было его назвать прилежным студентом, но и прогуливать пары явно не спешил. Техносферная безопасность, конечно, не самая тяжелая специальность, да и поступить было несложно, тем не менее, он не жалуется и работает с удовольствием. Однако, в один день Сяо проснулся с ужасающей болью в зубах! Он поспешил записаться к стоматологу да поскорее. Его, безусловно, тут же направили к специалисту и Сяо не придал значения этому насмешливому взгляду со стороны администраторов. Понял он этот взгляд, когда увидел своего врача, который, как казалось, пытался скрыть свое волнение при виде пациента. Стоматолог был весь взъерошенный, дёргал ногой и не с первого раза смог натянуть перчатки. Итэр тогда неловко ему улыбнулся, успокаивая, уверяя, что он сделает так, что даже отеков почти не будет. Все в помещении поняли, что блондин успокаивает сам себя. Может Итэр тогда и не ответил на обещание быть нежным, но сделал он все, что было в его силах. После приема у Сяо и правда почти не было отёков, что не могло его не порадовать.***
— Барбара, это удивительно! Вы видите эти великолепные зубы? — восхищалась стоматолог, которая тоже использует Барбару как ассистента, а та лишь только хмыкает и как-то разочаровано отвечает: — Работа Господина Итэра, — встала со своего места девушка, дабы закрыть окно. — Того самого? Ого, вот это я место заняла! — похихикала врач, жестом указав Сяо, что тот может вставать и то, что его больше никто не держит. Дальше помощница ничего не говорила, лишь понуро кивнула, копошась в ящике с запечатанными инструментами. Сяо, будто только проснулся, растерянно встал вроде с такого привычного кресла, осматривая такие «чужие» стены, понимая, что ему тут теперь совершенно некомфортно, что его пугает этот человек в маске перед ним, что его раздражает свет этой лампы и снова стало совершенно страшно и дискомфортно ходить к дантисту. Как будто ему снова пять лет, когда его мама через уговоры и ультиматумы вела к стоматологу, и он со страхом оглядывал, как ему казалось, страшную тетю. Зато в те дни у него появлялась новая игрушка или ещё какая-нибудь безделушка, которая греет душу любому ребенку. Сяо попрощался лишь со знакомой ему Барбарой. Дверь тихо закрылась — специальные петли не позволили ему хлопнуть ею. Он, крепко задумавшись, шагает по деревянным лакированным ступенькам по этой узкой лесенке, смотря себе под ноги. Кажется, такой назойливый парень оставил после себя огромную дыру, которая всё никак не хочет срастаться, а Сяо только лишь хватается за загривок, медленно проводя вверх-вниз, стараясь найти себе оправдания. Стараясь найти ему оправдания. Все это кажется глупым и таким плоским. Мысли его так поглотили, что он совершенно не заметил, как уже стоит перед администратором, которая, по всей видимости, спрашивает его уже который раз будет ли он записываться ещё. — Прошу прощения, а.., — он глупо запнулся, запутавшись в словах, — эм…а где мой лечащий врач? Господин Итэр… А женщина на него угрюмо посмотрела, устало помотав головой. Иными словами, Сяо далеко не первый, кто спрашивает где Итэр. — Господин Итэр с марта с нами не работает, — с натяжкой и откровенным нежеланием это говорить, уводит взгляд администратор, делая вид, что что-то смотрит в компьютере. Сяо проморгался, начиная настукивать пальцем по стойке какой-то только себе известный ритм. Он, облизнув губы, хрипло стыдливо спросил: — А вам известно, где он теперь работает? Но на эти слова последовал крайне тягостный выдох и тяжёлые-тяжелые глазёнки этой дамы: — Чтобы вам попасть к нему на прием, придется изобрести машину времени, господин, — заносчиво колко выбросила слова женщина, перестав смотреть на Сяо, — он теперь работает в детской стоматологии.***
Знойный вечер был невыносим. Спертое дыхание, из-за поднятой пыли, заставляло парня останавливаться, дабы отдышаться. Горячий асфальт начал остывать после солнечного дня, и Сяо потихоньку начал оттаивать. И если бы не сообщение, пришедшее на телефон, он бы совсем сгнил в своей квартире, под натиском собственных мыслей о Итэре и о своих словах трехмесячной давности. Но не успел молодой человек достать телефон из кармана джинс, как тут же начал названивать все тот же человек, что и написал смс: — Прив-…– лишь успел открыть рот он, а его мгновенно перебивают: — Ты чего не отвечаешь? Спишь что ли? Что-то произошло? — взволнованно защебетали женским голоском, а у Сяо от этого заложило уши. — Ты мне даже не дала тебе ответить. Ему позвонила Люмин, — близкая подруга и девушка, с которой должен был быть фиктивный брак, но что-то пошло не так, — она позвала его погулять по набережной, ибо только-только вернулась с гастролей и не знает, когда ещё выпадет шанс встретиться. А Сяо без лишних телодвижений и слов соглашается, ибо есть, что ей поведать, в особенности о том, что он преуспел в спиритизме. Солнце почти село, но всё ещё было достаточно светло. В их городе летом в принципе не бывает темно — находится на севере, поэтому белые ночи здесь в порядке вещей. Неспешно шагая по каменным дорожкам, пара не рвётся вести диалоги, а просто молча смотрит на спокойную водяную гладь, которая отражает светлое ночное небо и только что зажжённые редкие фонари, пока Музыкант попивала свой клубничный коктейль, потихоньку замерзая, Сяо все думал о своём… Девушка уже не могла скрыть дрожь на оголённых плечах, а под юбку ее платья поддувал холодный ветер, что тоже не мог не заметить парень: — А я тебе говорил не бери коктейль: прохладно у набережной, — но кто меня слушает, — забухтел Сяо, однако под щенячьи глазки подруги он снимает с себя свою толстовку и кидает ее в девушку, которая радостно загоготала. Кажется, именно этого она и добивалась. — Мой сладкий, — фамильярно почмокивала Люмин, толкнув того в плечо, — я же всегда знаю, что в беде ты меня не оставишь. И только он столкнулся с ней взглядом, с этими яркими медовыми глазами, как он тут же прозрел. Он для уверенности перевел взгляд на ее блондинистые волосы, отрезанные по каре, а потом и вовсе решил поразглядовать ее лицо, на что Музыкант крайне негативно отреагировала, попросив «так не пялится». Сяо даже стало как-то неловко спрашивать, поэтому он увел глаза к воде, пуще прежнего уныв, но молчать он не хотел, поэтому набрав немного морского воздуха в лёгкие, задал интересующий себя вопрос: — А помнишь ты мне рассказывала о твоём погибшем брате? — Ну, — незаинтересованно протянула девушка, мешая трубочкой густой коктейль. — Он мне сказал, что ты мертва. Люмин замерла. Она на него посмотрела, явно надеясь, что он шутит, хотя нет, она одним взглядом просто яростно вопила ему тут же это сказать, но Сяо не пробьешь и он лишь с усмешкой добавил: — Сказал, что ты у него на глазах умерла. Девушка стукнула каблуком, остановившись, и камушек, который попал ей под туфлю, непременно полетел в ноги парня. Она остановилась, и только луна отражались в ее, как могло ранее показаться, светлых глазах. Люмин скривила губы, не в силах держать свой гнев от этих слов, и только хотела выразить все, что она думает, как её облапал прохладный, тащащий за собой зелёные листья, ветер, и ее гнев сдуло, унеся за собой. — И как вы встретились? И она не спросит ничего больше. Лишь такой вопрос, который терзал ее саму. Ведь, переехала она в Столицу, чтобы с Итэром встретиться, чтобы с ним наконец поговорить и помириться и, как бы абсурдно это не звучало, даже переехав в соседний дом, они больше не встречались, не пересекались и не замечали друг друга. Она молча слушала историю Сяо, как Итэр разорвал свое сердце, отдав половину, рассыпавшись, а Сяо так и остался смотреть ему в спину. Но брюнета так занесло, что его так начало везти куда-то в своем направлении, что он начал просто описывать Итэра: как тот плавно жестикулирует во время разговоров, как он любит белый чай и яблочный зефир, как чувствует себя некомфортно на высоте и что если будет выбор: поезд или самолёт, — выбор падёт на поезд. Как стоматолог улыбчив и как он учтив, как улыбнулся ему даже при последней встрече. Тепло и непонятное, необъяснимое чувство разливалось у него в душе, когда с каждым его словом у него в мыслях вырисовывалось лицо блондина: как тот хохочет, сплетничая. Он даже упомянул шутку про золотые виниры, а Люмин лишь как-то встревожено кивала и угукала. — Золотое виниры…хах…да уж…– испуганно заикнулась она, прикрыв ладонью рот, что-то шепча, как в трансе смотря на противоположную сторону набережной, — Ну должны же быть у него хоть какие-то минусы? Это же…это же Итэр, — сделав какой-то насмешливый акцент на имени, пианистка взглянула на серьезного, опечаленного Сяо. А тот только хмыкнул: — У него из минусов…только зрение и то, я в этом не уверен, может там тоже плюс, — посмеялся парень, оперившись о каменные стенки набережной. Люмин замолчала. Она повторила его жест и задумчиво начала вглядываться в лица прохожих, что гуляли так же, как и они. Секунды утекали, а их тяжёлое молчание продолжалось, тянувшись. Девушка посмотрела на размазанного друга и выдала тихо и твердо: — Я… не знаю человека, о котором ты рассказывал, мой Итэр был иным… — Сяо отвлекся от думы, ошарашенно вглядываясь в силуэт Люмин, а голос девушки был ломким, горьким… — Мой брат был ужасно обидчив, молчалив и нелюдим. Если ты его огорчил, то тебя спасет лишь пол-литра крепкого кофе и торт «Чёрный лес». Иначе…ты его уже никак не сдобришь…: «… — Итэр, ты зачем всё читаешь свои книжки? Посмотри какая красота вокруг! Весна, Итэр! — лепетал без умолку юноша, смахивая с лица свои, покрашенные в платиновый блонд, волосы, все донимая своего лучшего друга, — посмотри как все тает! А Итэр лишь брезгливо осматривал лужи из окна их школы, осуждающе мотая головой на Кадзуху, а потом на его такую же улыбающуюся девушку: — А зачем ты дышишь воздухом? Подумай ещё, перед тем как говорить, — уткнулся обратно Итэр в какой-то роман, который нашел на самых пыльных полках библиотеки. А Каэдэхара только лишь нежно захохотал, переглянувшись с Ёимией: — Чтобы жить конечно, — он щёлкнул друга по лбу, опять ему улыбнувшись, — что за глупые вопросы, Итэр? Кадзуха был самым настоящим простаком. Улыбчивый, добрый, молодой человек, который всем сердцем любил всё вокруг, кажется, он видел красоту во всем и вся: в этом кривом неумелом плакате, что дали нарисовать их однокласснице для мероприятия, в этом больном фикусе, которого роняли уже сотню раз и в пыльном размытом окне, через которое так красиво проламывался свет теплых лучей солнца, нежно гладящих его по румяными щекам; а Итэр — его полная противоположность, для него мир всегда был серым и однообразным. Парни часто дискутировали, все спорили и спорили, чья же точка зрения верна и имеет место быть в «этом жёстком мире», так и не приходя к какому-либо компромиссу; Итэр совершенно не понимал своего лучшего друга. Он его мог разглядывать часами, все пытаясь высмотреть хоть одно внешнее отличие, так его не находя, в итоге озвучивая смешное заключение, когда понимал, что спорить бесполезно: «Внешность у нас одна, но мнения разошлись!». И с каким же серьезным выражением лица это он говорил… Как же Кадзуха хохотал! После таких слов, он хотел заобнимать Итэра до посинения, что и в конце концов и делал. Он его мог подхватить и начинать кружить, смеясь, расталкивая прохожих, говоря, как же он его любит, пока тот пытался его отпихнуть от себя, матеря трехэтажный матом. Ведь Итэр не тактильный, тихий, а друг его: громкий, шабутной и любящий. Да…любящий.…
Я люблю людей.
Как-то сказал Кадзуха, привлекая к себе внимание своих белобрысых «приближенных», когда те шли все строем, ранним утром, в школу. Ёимия, достающая из кармашка своего бежевого плаща салфетки, с Итэром — которого только что обрызгали лужей, проезжающие велосипедисты — красноречиво переглянулись, но не перебили своего друга: — Люблю людей во всей своей совокупности. И каждый от нежности тает, и каждый от боли плачет. Мне нравится видеть людей и их эмоции: как люди смеются, как люди плачут, злятся и радуются даже мелкой победе.– направлял слабо греющему солнцу своё лицо парень, который своим сиянием мог затмить само светило, обходя оттаявшую клумбу, — Люблю помогать детям делать первые шаги и учиться есть ложкой, рассказывать деткам сказки и укладывать спать. Ведь мы в ответственности за них. Мы в ответственности за то, что любим. Закончил свою тираду Каэдэхара, вызвав у Итэра злобный смешок: «пф… ну и романтик,» — но зато получил от Ёимии мягкий поцелуй в щеку: — Не слушай этого зануду! — Не слушай этого зануду? — хмыкнул Итэр, перестав отряхиваться, — эти его любимые люди убивают и насилуют друг друга, дабы удовлетворить собственные низменные потребности и желания, эти люди загрязняют и уничтожают планету, убивают животных, чтобы сделать себе новую сумочку или шубку, которую выкинут через год, если не меньше; эти люди рождают и выращивают маньяков и психопатов, потому что в детстве все им спускали с рук, говоря, что они ещё детки! И этих людей ты тоже любишь, Кадзуха? — Итэр, неужели ты до сих пор обижаешься на того пятиклашку, который тебя толкнул в столовой? — посмеялась девушка, обнимая своего парня....
Но тем не менее, они были не разлей вода и «романтик» был и будет единственным другом Итэра. Казалось, никто не мог пробить этот слой заносчивости и холода у «зазнайки», но для него это было не проблемой. Люмин помнит лучшего друга старшего брата и лишь только может сказать, что он был невероятно и умён, и приятен, будто идеальная версия братца, который был просто умён. И, конечно же, она так шутила, говоря, что лучше бы Кадзуха был её старшим братом. «Истинный брат» на это лишь закатывал глаза. Ребята часто собирались у них дома, и Итэр помогал другу с математикой, а ещё он периодически Кадзухе подсоблял с химией, с которой, честно говоря, у него не было никаких проблем, но он все равно вечно требовал у него помощи. Их родители души не чаяли в лучшем друге сына и всегда ему предлагали свою любезность: поесть с ними, съездить за город, просто общались или хвалили его, наставляя на будущее. Мальчишки могли проболтать всю ночь и ни разу не повториться. Улыбка Кадзухи могла озарить любой темный угол, а Итэр, будто мотылек, тянулся к этому свету, но никогда не признавал этого. Люмин мало чего было известно о них и их взаимоотношениях, в особенности о том, что происходило у них в классе, в конце концов, она была всего лишь восмиклашкой, когда ее брат заканчивал школу.…
Итэр без конца читал. Совершенно не вылезал из книг. Все кругом считали, что он собирается становиться лингвистом или филологом. А он не собирался становиться кем-то из. Он вообще не хотел кем-либо быть. Однако, видя его огромный потенциал и талант, преподаватели отправляли его писать всевозможные олимпиады и контрольные работы. В их глазах, ученик казался гениальным. И этот «блондинистая зазнайка» стал для класса настоящим врагом, а точнее, по словам учителей: «Берите пример с Итэра, вон какой умница!». И больше всех перепадало именно Кадзухе, который с ним дружил: «Ты же будущий врач! Что у тебя с оценками по физике? Лучше бы так о учёбе думал, нежели за девками бегал!» — все донимали несчастного, которому и так вечно ставят пример своего лучшего друга и упрекают отношениями. А тот лишь хихикал и отмахивался: «Хорошим я буду врачом!» — он ведь был умён и ещё как! Но…на фоне настолько гениального друга, он казался середнячком, которому ещё пахать и пахать. Только он знал, что у него было всё впереди. Он знал, что он всё сможет. По крайней мере, юноша так без конца говорил Итэру, который на эти слова кивал, продолжая читать свои излюбленные книги. …» — Знаешь, Сяо, когда ты сказал про золотые виниры…я кое-кого вспомнила…они с Итэром часто шутили на эту тему, но я никогда не понимала смысла шутки…и знаешь, ведь даже не пыталась понять… Парень повернул голову на замершую девушку, которая виновато опустила голову на землю, ковыряя носком туфли скол между камней. Солнце давно село, а вместе с ним и голос Люмин, что совершенно утонула в собственных эмоциях. У нее по щеке поползла слеза, и она поспешила ее тут же стереть, но за этой потекли последующие, которых всё никак не остановить. Сяо стоял как вкопанный и лишь только через секунду осознал, что надо что-нибудь да сделать! Девушка уже рыдала, не в состоянии себя держать в руках, закрывая лицо руками, когда парень осмелился её приобнять, успокаивая. Люмин и предположить не могла, что будет настолько сильно скучать по брату, что будет настолько сильно тосковать и плакать, при мыслях о нем. А ведь прошло уже столько лет… Она захлебнулась в чувстве вины и сожаления, очень поздно осознав свою ошибку. — Как-то он вернулся домой…весь неверный…будто конфуженный, — все рыдала в голос девушка, позволяя всем воспоминаниям всплыть и оказаться на поверхности: «…Тем вечером. Тем туманным, жарким июньским вечером, когда белая дымка будто пыталась просочиться во все щели, все трещины и души, накрыв все своей белой пеленой, Итэр вернулся без лица. Оно было разгневанным и заплаканным. Люмин потеряла все свои слова при виде такого брата и тут же поспешила спросить, что же такого с ним произошло, что же случилось. А парень молчал, он лишь яростно бегал глазами по полу, все шепча…так злостно и обиженно шепча имя своего лучшего друга. Девочка все без слов поняла: «Они, вероятно, поссорились! — подумала она, — надо его поддержать!» — Итэр, не злись ты так…ещё помиритесь, а если нет, то…ну плюй на него! — испуганно щебетала та, прижимая руки к плоской груди. А брат на нее оголтело посмотрел и гневно яростно закричал: — Он меня не простит! Никогда! Никогда он меня больше не простит! — сорвано, будто готовый рыдать от этой ссоры, кричал Итэр, хватаясь за голову, сжимая корни волос. Девочка впервые видела и слышала, что её брат кричит. Его бесконечный полушёпот или вовсе молчание были его отличительной чертой, а тут он вопит, да так, что содрогаются стены. И по бледным щекам Итэра скатилась одна гневная слеза, которую он тут же поспешил стереть, размазывая пыль по лицу, рукавом своей толстовки. …» — …и я так была зла, так была огорчена в Кадзухе, что …я… я хотела, чтобы…я…я, — все заикалась, стыдясь, — …Итэр, конечно же, все узнал все и наши отношения разрушались в пух и прах, — отчаянно откровенничала девушка, уводя горький взгляд, — через пару дней он уехал и я больше с ним не встречалась…мы с тех пор не разговариваем… Я даже не знаю в чем суть конфликта, только знаю, что и сам его друг, и сам Итэр и девушка Кадзухи, они все втроем разошлись как в море корабли… Сяо гладил девушку по голове, позволяя той мочить футболку своими солёными слезами. — Люмин, ещё поговоришь с ним! Я уверен, он на тебя зла уже давно не держит! — не просил успокоиться подругу, зная, что ей нужно проплакаться. А та, наконец утерев слезы, отошла от него, мягко убирая его руки от себя, взглянув своим выплаканными красными глазами. Она считает, что они с братом друг другу уже не нужны, что если судьба так складывается и больше не сталкивает, не переплетает паутинкой, их между собой, то они даже будучи соседями больше никогда не встретиться. Фаталистка сказала это ему, добавив в конце, что если у жизни что-то уготовлено на него с Итэром, то они обязательно ещё пересекутся, и её брат все сам ему расскажет. Сам поведает своей истории, ибо более она ничего не имеет права ему рассказывать.***
Проводив девушку до дома, Сяо оказался в подвешенном состоянии. Неприятные мысли лезли ему в голову, и он не знал на чем зациклиться. Как же так вышло, что Итэр совершенно поменялся? В любом случае, раз никто из них не соизволил связаться после той встречи, значит тот же блондин уже со спокойной душой живёт и работает дальше. Это не устраивает самолюбие брюнета. Сяо продолжает думать о Итэре, на сто один процентов уверенный, что тот давным-давно переступил через него ещё в последний вечер, когда улыбнулся и вышел, не оглядываясь. Это такой один из способов самоуничтожения, он так позволял себе чувствовать себя жертвой. Предрассветную сырость подкрепляли, подцепленные воспоминания Сяо, которые огорченной маской прилипли к его лицу. Он не мог подобрать слов, мыслей, которые могли подхватить его обыденную безмятежность. Казалось, его совесть давно сгнила где-то под плинтусом, но появление его «улыбчивого врача» зародило в нем не только чувство любопытства и некоторой симпатии, но и задатков нового самосознания. Сяо был ужасным баловнем и любимцем его мамы. Ему спускали с рук все, он кутался в шёлке! Был задирой и хулиганом, просто потому что была такая сила, обижал ребят потише, прописывая тяжёлые подзатыльники, и гоготал на задних партах со своими дружками, срывая и мешая вести уроки. Его мама в нем души не чаяла! Лелеяла и целовала, всегда защищая и выгораживая свое дитечко. Сяо был кошмаром наяву для каждого учителя, но все стало меняться, когда ему исполнилось четырнадцать…такой отвратительный и просто ужасный возраст! О боги, какой у него был тяжёлый пубертат! Его мама, поняв, что её сынок уже достаточно взрослый, наконец занялась своей личной жизнью: встретилась с хорошим мужчиной, быстро выскочила замуж и бац! У Сяо впервые в жизни появился отец. Точнее говоря, отчим. Ему не нравился такой расклад дел. Сяо не нравилось, что его пытаются воспитывать и «делать из него мужчину». Он ругался, посылал их и сбегал из дома. Юноша мог отсутствовать сутками, а потом приходить как ни в чем не бывало и из раза в раз за это получать нагоняй от матери, получать по голове от отчима и снова все по кругу. Пару раз его возвращал местный участковый, хороший друг мамы, приобнимая за плечо доводя до самой двери, говоря: «Сяо, ну ты же не такой! Ты же хороший парень!». Злой подросток просто не понимал, почему это его мама выбирает какого-то мужчину, а не его! Он же ее родной сын! Он же был с ней всегда рядом! «Я всегда был рядом! Я утирал ей слезы! И я был ее отрадой! Так почему она всегда на стороне этого мужика, а не меня? Почему она позволяет к себе такое неуважительное отношение?!» Отчим или, как его любил называть Сяо, паразит-сожитель, отказываясь принимать, что он муж мамы, первое время был очень мил и доброжелателен, но как только оказался женат, то тут же показал своё истинное лицо: противный, отвратительный человек, считающий, что его должны ценить и уважать только потому, что он мужчина. — Да ты кусок дерьма, а не мужик! — опять кричал отчим вслед убегающего Сяо, кидая в закрывающейся входную дверь любимую вазу мамы, которая просто оказалась первым предметом, что был под рукой в прихожей. — Бабья морда! Собственно, и отчим к своему пасынку не питал теплых чувств. «Бабья морда» — Сяо получил такое интересное прозвище по причине своих мягких, в некоторых местах, даже феминных черт, что достались от биологического отца. — Не кричи…ну чего ты так…– робко вставала поперек женщина, почему потом и получала. Брак этот длился недолго. Сяо как-то пришел с набитой на всю руку татуировкой, за что, собственно, оказался избит, ведь: — До тех пор пока тебе нет восемнадцати, ты не имеешь права хоть что-то с собой сделать! Я за тебя все решаю! — опять кричал отчим, пиная парня, который даже не пытался сопротивляться. А его благоверная мама на все это молча смотрела, и только когда Сяо взглянул на нее своими затекшими кровавыми глазами, она закрыла дверь в гостиную и не решилась вмешиваться в воспитательный процесс. И ведь дело было даже не в татуировке, а в том, что юноша никак не хотел мириться с уставами отчима. Это был вопрос самолюбия и власти.…
История проста, как дважды два, но от этого осознания легче не становится. Просто неприятно быть в подобной ситуации. Это был обычный ноябрьский день. Сяо медленно шел из школы, пиная камни и о чем-то размышляя. Ему совсем не хотелось домой, потому что там будет чертов сожитель и молчаливая мать, которые опять будут колупать ему мозги и, скорее всего, ему опять за что-нибудь попадёт. Он стал тихим и замкнутым. Даже учиться начал, хоть бы его не трогали и без причины не заходили в комнату, и самое смешное: пересел на первую парту, ближе к учителю, чтобы лучше усваивать материал. По крайней мере, пытался лучше усваивать. Воздух был влажным с самого утра, а серое небо слепило своим белым светом, заставляя подростка шагать, хлюпая носом. Было неправильно тихо, будто кто-то кого-то оплакивал, будто над городом навис траур. Сяо спрятал подбородок в куртке, глядя на землю, разглядывая в луже свое отражение. Но не сумев, не вытерпев рассматривания столь омерзительного зрелища, он злостного наступил пяткой в эту лужицу, искажая свое лицо. Но это ничего не изменило, ничего не поменялось от этого жеста: не исчезло его отражение, не ушло его раздражение, не пропало его отвращение к себе и своей персоне. Лишь намокла нога. На деревьях дрожали последние слабые листья, шепча ему торопиться домой, ведь вот-вот начнется холодный, ледяной дождь. И только лишь уличная кошка ему доброжелательно мяукнула, встречая парня. Сяо, как обычно, угостил её оставшимся с обеда кусочком мяса и не спеша открыл дверь в парадную. У него была привычка, ещё с детства, считать ступеньки, но если раньше это было от нетерпения, от большого желания наконец прийти домой и получить порцию ласки от мамы, уткнувшись той в живот, обнимая, то теперь…это лишь отсчёт его времени, когда он может побывать в спокойствии, а сейчас и вовсе попытка избежать неизбежного. Дверь открылась тяжело. Со скрипом. Юноша начал медленно раздеваться и заметил подозрительную тишину. В квартире был мрак, сырость. Мальчику даже пришлось замереть, затаить дыхание, дабы прислушаться к тихой квартире, прислушиваясь, пытаясь уловить признаки жизни. Сяо был точно уверен, что в квартире кто-то да должен быть, потому что у мамы и отчима выходной. Неуверенно шагая по скрипучему паркету, всматриваясь в сумеречные серые комнаты обычной трешки, он все надеялся, что они спят, а может, он сейчас заметит смс или бумажку, где будет сказано, что они где-то гуляют и ничего страшного не произошло. Он открывает дверь в родительскую комнату, заставляя глаза напрячься. Было темно, совершенно ничего не видно, поэтому пришлось включить свет и он тут же заметил, что стоит в чем-то липком и тягучем, что моментально пропитало его носки. Он ужаснулся, вздрогнул, когда уловил отвратительный запах, от которого воротило. Сяо дальше побрел глазами по полу, по кровавым пятнам, которые становились только больше. — Мама! — закричал он испуганно и ринулся на пол к избитому телу. Все тело женщины было усеяно всеми возможными синяками и ранами. Будто кто-то искусно вырезал настоящие рисунки по ее телу. Сяо бегал глазами по разрезанным рукам и ногам молодой, когда-то ужасно красивой, женщины, дрожа и сдерживая крики. Он сел на колени и, как младенца, положил ее к себе на колени, пытаясь то ли разбудить, то ли получше рассмотреть ее избитое, истерзанное лицо. Его маму резали, душили, били всеми, какими только можно и нельзя, тяжёлыми предметами, кидали об стены и пол, будто выбивая пыль из старого ковра, а на ключицах и запястьях были страшные ожоги, по всей видимости, от утюга, с которых слезала кожа, а когда от его случайного прикосновения пальцами, сполз с её руки кусок мяса, Сяо сам был готов терять сознание. Пульс был. Мама его жива, но надолго ли. Он ее тряс, просто от страха, прося проснуться, прося открыть глаза и, только он сжал её запястье, как ощутил как снял с ее пальцев кожу, прямо как шёлковую перчатку, будто обычную ткань. Сяо закричал, закричал, что есть силы, смотря на то, как кровавые ошмётки остались у него в руках. Скрипачка. Его мама скрипачка. Он вскочил. В глазах темнеет, а во рту так и скапливается слюна, намекающая, что его вот-вот вырвет. Юноша не помнит как выскочил на лестничную площадку, крича, зовя на помощь, но сталкивался с эгоистичной тишиной. Куда звонить? Полиция? Скорая? Что надо делать? В реальности все оказалось намного страшнее, чем рассказывали на уроках ОБЖ. Парня накрыла паника, он начал дрожащими пальцами набирать номер спасателей и хриплым, сорванным воплем столкнулся с безразличным и заносчивым голоском со стороны оператора: «Не кричите на меня.» В итоге ему пришлось бежать к тому самому другу-участковому. Это было впервые, когда парень столкнулся с непробиваемым безразличием. Он бежал через всю улицу, расталкивая людей, еле держа себя в руках. За ним тянулся красный зловещий след, а едкий кровавый смрад вперемешку с истерическим страхом только подкреплял этот аромат, привлекая на себя внимание. Когда мужчина увидел окровавленного подростка, рассерженно, через зубы, в которых была зажата дешёвая сигарета, прошипел: — Ты чё наделал? А юноша, лишь с трудом сдерживая слезы, начал что-то нескладно мычать, стонать, жестикулировать, хватаясь за руки участкового, пытаясь его потащить за собой.***
Оказалось, его маму мучал отчим все утро. Та кричала, молила о пощаде, звала на помощь, но никто ничего не сделал. Выяснилось, он не мог найти свою заначку и подумал, что деньги украл Сяо. Побил, конечно же, жену, так как подросток был в школе. Хотел ещё и его, но когда заметил, что зашёл далеко, сбежал. Заначка просто завалилась за полку. Всего какие-то сто тысяч. Само собой, развод. Сяо не мог смотреть на лица соседей, которые желали скорейшего выздоровления его матери и так мило улыбались, сочувствуя. Его тошнило от этих лицемерных рож и он просто каждого посылал куда подальше. «Уроды.» Когда его мать очнулась, она не желала смотреть на сына. Отворачивалась и прогоняла, а ему ничего не оставалось, кроме как послушно уходить домой, оставляя каждый раз новый букет цветов. В школе все на него сочувственно смотрели и жалели, но он знал, он знал, что им всем плевать, что им нет никого дела до него. «Уроды.» Стал тихим. Почти не разговаривал. На людей не смотрел и не желал видеть. «Уроды.» Только и повторял он про себя.***
Но время шло, а с ним и мученица восстановилась. Когда женщина вернулась домой, она не могла смотреть на свое отражение. Его мама очень долго плакала, и все разы, что он видел — сам еле сдерживал слезы.…
Когда Сяо опять услышал как та рыдала за стенкой, то тут же поспешил к ней, желая утешить. Он, стоя в дверном проёме, видел, что мама его горько плакала, утирая лицо ладонями, кого-то проклиная. — Мама, мама, не плачь, пожалуйста…—надломлено протараторил тот, обнимая такую любимую, такую родную маму. Но женщина его оттолкнула. Она с силой, почти кинула худого подростка в стену и завопила: — Из-за тебя! Это все из-за тебя! — в голос рыдала женщина, швыряя в него всевозможные вещи, плеснув на него горячим чаем с имбирём, который принес он ей тремя минутами ранее, — Это все только ты! Из-за тебя он ушёл!Из-за тебя он ушёл.
Сяо на секунду замер, но тут же стремительно направился в сторону матушки. Он болезненно принимал все удары, пощёчины и оплеухи, будучи обожженный кипятком. Юноша смотрел в одну точку, как заворожённый, все пытаясь обнять мать, но остановился, когда на него замахнулись самой керамической утварью. Он подставил руку, закрывая голову, ощутив, как об его локоть разбилась чашка, и буковки, которые были на ней, разлетелись по всей комнате. — Тварь, мразь, я ненавижу тебя! Меня из-за тебя никто больше не полюбит! — а Сяо все рассматривал разбитое слово, собирая его одними лишь глазами, — Это ты мне так мстишь?! Урод, лучше бы ты сдох при рождении! И мать ушла, оставив сына с разбитым локтем, рассматривающего остатки своего одного из подарков этой женщине. «Любимой маме.»…
Прошло еще немного времени, Сяо уже семнадцать; эта женщина вернулась на работу, опять нашла нового мужчину. Тот не посмотрел на ее страшные шрамы, а глубоко полюбил её душу. Мужчина был завидным: красивым, высоким, так ещё и до жути богатым. Мать опять вышла замуж. Сяо опять ругали. Сяо опять воспитывали. Сяо опять сбегал из дома. Свободолюбивый парень совсем развязался и ушел в «разгул», но не долго длился его карт-бланш, потому что новый отчим его приструнил моментально, абсолютно обойдясь без побоев. Только вот, этот «отец» был намного лучше предыдущего. Он нашел жене намного лучше работу, хотя предлагал ей вовсе её бросить, ибо он в состоянии их обеспечить, посодействовал переводу Сяо в более лучшую, престижную школу, следовательно, и переезд оказался не за горами. Парень оказался совершенно в иных кругах. Он никогда не жаловался на жизнь, но тут дети всех возможных чиновников и знаменитостей, а он…он просто Сяо, у которого нет ничего за душой. Он был лишь красивым. И Господин Чжун Ли — отчим — брал от этого всё. Он начал таскать с собой сына по всем возможным мероприятиям, показывая его, как экспонат, будто готовя к торгам, начал его воспитывать ещё жёстче, одел, причесал и полностью взял над ним контроль. И вот, это уже был Идеальный Сын, а не Сяо. — У тебя нет ничего, кроме твоей красоты, так бери все от этого. С чего ты решил, что ещё чем-то блещешь? — он до сих пор помнит эти слова, позволяя иногда им затмить весь его разум. К восемнадцатилетию парень стал завидным женихом. Его сватали со всеми снобами высшего света, которые, как под копирку, уводили взгляд и хихикали при виде его. Парень уже думал, что сходит с ума, когда перестал отличать их между собой, путая, обращаясь к ним не их именами. Будто из одного трафарета. Он не хотел жениться. Он не хотел быть во всей этой бездонной светской дыре. — Мы наконец подобрали тебе невесту, Сяо, это дочь моих близких друзей. Мы даже ходили к ней на концерт, когда она у нас выступала. Если ты забыл, это был дуэт её и брата: пианистка и скрипач, — на пару секунд замолчал мужчина, медленно поднимая взгляд, — Только они живут не в столице. Собирайся. В этот момент у парня волосы встали дыбом. Эта прилизанная укладка будто затрещала, и он открыл рот, вопреки всему вступив в спор: — А может мне вообще парни нравятся. И все стало иным. Его громкое юношество развалилось в считанные секунды. Родители смотрели на Сяо с каким-то смущением. Они молчали, но эта тишина была самой ужасной реакцией, какую он мог только себе представить. — Это пройдет, — строго отозвался голос Господина Чжун Ли, и он снова уткнулся в свои документы, не желая смотреть на названного сына, — в конце концов, повторюсь, у них есть старший сын. Мама отвернулась следом. Отрезвление пришло мгновенно, и Сяо стыдливо, смущённо опустил глаза. Эта ситуация обесцветила его, и он твердо решил, что сможет впредь держать себя в руках, а рот — под замком.…
Через какое-то время, с рождением второго ребенка, от Сяо отреклись родители. Он потерял свою пользу в их семье и ему, наконец, дали уйти. Не желая быть хоть как-то связанным с отчимом и той женщиной, он твердо решил поменять фамилию и взял ту, что первая пришла на ум: Ли — фамилия того самого участкового полицейского. Так он остался один, хотя лучше сказать точнее, теперь он стал одиноким на официальном уровне.***
«Улыбчивый врач» ему напомнил маму, до всех этих историй с мужами. И из этого вытекает самый глупый вариант развития событий: Сяо не нравится Итэр, ему нравится нравиться Итэру.